Книга шороха

– Девчонка сама убьет его. Заколет! Задушит!

Аззам в ужасе попятился, хватаясь за все подряд – и за эбеновые лики богов, и за расставленные по стене гербарии голубого чертополоха, за резную мебель и легкие занавеси. В углу стоял старый ятаган – дотянуться, вынуть из ножен…

– Стоит ей убить брата и все – конец! – Эр надвигался, тащил за собой тьму и покрывал ей все вокруг. – Я пожру ее и буду свободен. Свободен!

Ян вернул ее.

Он тихо возвратился в дом, держа в руках кусок белой холстины, которым вытирал лицо, и застыл, наблюдая, как Селедка надвигается на хозяина и дико хохочет, широко раскрыв рот.

– Остановись!

Пепел скомандовал как поводырь.

Тень Эра застыла на полу и сжалась, впитываясь в ковры. Аили прошипела:

– Уйди.

Но он подошел ближе, встал между ней и клинком Аззама и приказал, схватив Селедку за руки. Приказывал раз и два, и, может, даже больше пяти, сжимая ее запястья сильнее и больнее, пока костяшки пальцев не побелели, и ладони не свело от напряжения.

– Очнись, безвольная!

А Эр беззвучно ухмылялся из тени пыльных углов.

– Айя!

Морок сорвало, и взгляд прояснился. Цепи прочно сковали Ветра, прижав к сознанию, и выбраться из мира разума он уже не мог.

Хозяин замер, распахнув глаза, держал в руке обнаженный ятаган.

– Маран все предвидел, – шепотом повторил он, – сына от тебя спасти просил. Вот оно...

– Извини нас, господин Вади, – Пепел скрыл оторопевшую Аили за спиной, – завтра же с первым солнцем мы покинем твой дом и более не потревожим.

– Мне не нужно крови, – Аззам с недоверием посматривал ему за плечо, туда, где, виновато потупившись, спряталась Селедка, – идите.

Ян мягко и услужливо улыбнулся и, поблагодарив его, скрылся в темном узком коридоре, уводя Аили за собой.

Комната оказалась небольшой и не запиралась, но и того было достаточно.

Спали на пушистых мягких шкурах – от них пахло горячим песком, самумом и верблюжьим молоком. Над головой кружились мелкие некусачие мушки, надоедливо попискивая и стукаясь о стену. Ян глубоко тянул в себя эти странные запахи шерсти и вечной сухости, резкую вонь маковички, которой Аили каждую ночь обмазывала тело в надежде прожить чуточку дольше, и думал, что раньше никогда не обращал внимания на подобные мелочи. Повернулся к ней.

– Спишь?

Молчание.

Убрал волосы с ее лица и провел по руке от плеча до самого запястья, где темнели следы его пальцев. Завтра она упрекнет его, а пока...

Какие сны она видела? Впрочем, Шелесты же не видят снов. Значит сейчас, в эту самую минуту, ей вновь пришлось столкнуться с Ветром в хрупких и бесконечных мирах разума. Ян точно знал, что и в эту ночь она украдет его кошмары, а потом снова будет вяло моргать поутру и сонно потирать припухшие веки.

Черный ветер владел ей, хотя Селедка и не была безвольной. Их связывала особая тонкая нить, которую нельзя обрезать, но опасно оставлять, потому что она душит всех, кто о ней знает. И то, что случилось с Аззамом Вади, показало Яну, что путешествие может прерваться в любой момент. Сколько еще это продлится – год или целую жизнь? Пепел не хотел, чтобы оно кончалось. Не мог признаться себе, не понимал, отчего так необходимо, чтобы Аили принадлежала ему. Словно без этого он не сможет уже дышать.

– Не сплю.

Запоздалый ответ. Он вздрогнул от неожиданности.

– Извини за это, Ян. Его сложно держать.

– Ветер?

Конечно, Ветер.

Она сжала в кулак ледяные пальцы. Холод крался по полу и забирался под одежду и скреб по костям.

– Это поводырь отца – Аззам Вади. Ветер сказал мне.

– Все ведь обошлось.

– Однажды не повезет, и не обойдется. – Аили подтянула колени к лицу. – И ведь никто потом и не вспомнит обо мне.

– Если жизнь разведет нас по разные стороны, я обязательно вспомню. Но лишь раз. – Ян горячо сжал ее замерзшую ладонь и выдохнул над самым ухом. – Когда буду дышать.

* * *

К вечеру Джаху вернулась в дом, полная неугасающей ненависти. Она сидела у окна в господских покоях и глядела в пыльное зеркало, окруженная полумраком сгустившихся сумерек, и кипела, дрожала от гнева. С ней и раньше поступали подобным образом: заставляли кланяться, унижали, приставали. Поднимали на нее руку. Раньше и хозяином её был Мирк. Нет, сейчас она злилась не на Великого канцлера, который решил поучить манерам недостойную ша. Её сердце пожирала обида – Ютран не примчался и не спас ее, не вышвырнул за ворота Файиса, не отомстил за нее Гарону, а лишь вел и вел пустые речи о свободе и спасении. И обещал снять лозу.

В холодном свете деревянная лоза жадно поблескивала на ее руке. Взорвавшая кожу, она проросла глубоко в кости, и теперь Джаху с трудом могла согнуть кисть в запястье. По тыльной стороне ладони, под выпирающими венами, надулись уродливые узлы замысловато скрученных корешков.

Ее тяжелый вздох прокатился по сумраку и коснулся зеркала, осел на старинном трюмо. От светлой бархатной пыли деревянная столешница казалась мягкой, будто вязаной из нежной шерсти белых пустынных котов. Дже протянула руку к стянутым паутиной стеклянным флаконам и на миг застыла. Таинство молчаливой ночи укрывало её и этот необычный дом, приподнимая завесу, под которой утром прятались секреты рода Ферс. Она погрузила указательный палец в толщу пыли, словно в воду, и медленно, как умела и как помнила, начертила герб Ютрана – горечавку. Кожу обожгло холодом облупившегося грубого лака. Джаху долго и вдумчиво глядела на кривые несмелые линии – нет, дом не принимал чужого, и неказистый цветок выглядел одиноким и лишним, как шуты в день траура. Она мрачно улыбнулась, а затем шлепнула ладонью по столешнице. Воздух взорвало сухое густое облако. Глухой хлопок поглотили тяжелые шторы и изъеденные молью шкуры на кровати, а на трюмо остался неясный отпечаток её ладони.

Словно по волшебству в руках оказалась книга. Джаху не успела запомнить, как принесла ее и где нашла. Все мысли вытеснил черный кожаный переплет, потертый на углах и до дыр измятый у корешка. Он скрывал желтые тонкие страницы, шершавые, исписанные угловатыми буквами – их оставил на бумаге человек верный принципам, жесткий и непреклонный. С силой он надавливал на перо, заканчивая слово, и, когда ставил точку, тут же гнал чернила вперед, обгоняя жизнь. Его речь маршировала, ровно и статно, до самой последней страницы и резко кончалась бурыми брызгами.

Книга пахла землей и проливными дождями, которые заливали Аренор много лет назад. С каждой новой записью запахи менялись. Здесь – холодное и ветреное морское побережье, а через несколько страниц – запах влажной корабельной палубы. Пески, душные джунгли Дун, скалистые пустоши Каменного леса и его заснеженные пики, аромат костра и вкус ночи в степи, и снова – море, соль и ветер. А потом все резко сменилось промозглыми улицами Города Эр и зябкой серой осенью. Черная стража вела к замку осужденных. Мрачный подвал с толстыми каменными стенами, из которых эхо, однажды выпущенное узником, никогда уже не вырывалось наружу, а вечно блуждало, отскакивая от пола и потолков тюремных катакомб.

Дже находилась в комнате допроса. В пыточной. Шелест, развалившись, сидел на хлипком стуле напротив двоих связанных. Они глядели на него прямо, пожирали ненавидящими глазами и шептали проклятия. Один – мужчина, – иногда срывался на громкую ругань, но быстро замолкал, стоило пару раз ударить его по лицу. Ютран.

Женщина рядом с ним была ей незнакома. Тонкая и жесткая, она вытянулась, спокойно сложив на коленях связанные руки, и буравила взглядом своего палача. Супруга господина Бараса, какой описала её Раду, какой представляла ее Дже.

Шелест задал вопрос. Узники переглянулись и промолчали. Каждое его слово они оставляли без ответа, укрывая свои замыслы. В конце Шелест переходил на крик и брань, а после подходил к женщине и начинал избивать её. Сжав зубы, Ютран смотрел в пол или закрывал глаза и шумно дышал, мыча от бессилия. Он не мог вырваться и спасти её, не мог остановить Шелеста, как не мог дать ответы на его вопросы. Судьба посмеялась над ним: он не предавал ни Цехиса, ни Гарона, но оба посчитали его виновным.

Джаху в ужасе захлопнула книгу. Она даже не начинала читать, но пережила то, что Шелест описал, выстроив на страницах заборы острых букв. Она боялась, что еще через пару слов запечатлена смерть госпожи Барас. Шелест не говорил, хорошим ли она была человеком, любила ли она мужа и счастливо ли жила когда-то. Он сухо описывал допрос и её смерть, как сотни допросов и смертей других людей. Не винил и не оправдывал. Кое-где Книга шороха показывала ей Наймарана Ферса, каким его рисовали портреты в собственном доме, и Дже становилось еще больше не по себе, когда, застывшие в памяти бумаги, его глаза холодно обращались к ней в немой мольбе.

Книга заканчивалась там, где Шелест описывал похороны госпожи Барас и ярость, с какой Ютран глядел на него. А потом – тьма. Кровавое пятно брызнуло на слова, затопив страницы. Смерть настигла Шелеста там, где он писал, и строка оборвалась.

Стоило отнести книгу в библиотеку, поставить на ту полку, где Дже взяла её, но она лишь вздохнула, проведя по черному кожаному переплету ладонью, и оставила книгу на трюмо, в пыли и одиночестве хозяйских покоев, наедине с выцветшим гобеленом семейного древа и тишиной, поселившейся в темной рассохшейся мебели.

* * *

Ветер раскачивает подвешенные над пропастью качели. Канаты тянутся далеко ввысь, где привязаны к толстой ветке древнего дуба, и там трещат от старости. Смех. Выхваченные из прошлого, высеченные рыжим солнцем улыбки не исчезают с детских лиц. Черные силуэты детей разговаривают обо всем на свете, хохочут, болтают ногами в воздухе; внизу бурлит злая серая река. Там тьма, а у них солнце завязло в земле горизонта, остановившись на закате.

Их голоса падают.

Эхо ударяется о скалистые своды ущелья.

Эхо ударяется о своды.

Эхо ударяется.

Эхо.

"Эхо", – тихо протянул Эр.

Аили наблюдала из тени, прислонившись к широкому крученому стволу. Ветер стоял позади. Положив ладони на гарду полуторного меча, он накренился вперед и прошептал ей на ухо:

– Здесь лучше, чем в твоей голове. Может, переедем?

Селедка зло оттолкнула его лицо. Рука увязла в густой гнили и с хрустом продавила кости черепа. Черный ветер даже не заметил этого.

– Не вижу их, – она вышла из-под кроны и направилась к опущенной ветви.

Осторожно взобравшись по камням, Аили залезла на сук и медленно направилась туда, где привязаны канаты качелей. Солнце слепило глаза, и эхо все продолжало безустанно стучаться в каменные стены ущелья.

– Эй!

Ее крик унесло далеко вперед и назад, вниз и вверх, во все стороны. Дети задрали головы, а девочка даже встала. Мальчишка дернул ногой, ее зашатало. Оступилась.

Крик разрезал ущелье поперек горла.

Эхо выплеснулось из краев.

Тело девочки размазало, растянуло на камнях внизу.

Мальчик остался в своих качелях и уставился в пропасть, широко распахнув зеленые глаза и раскрыв от ужаса рот. Селедка села рядом. Иал – такой маленький, каким она его даже не помнила, – содрогался от страха. Его вечный сон нарушили, бессовестно разорвали в клочья полотно иллюзии, что он ткал всю свою жизнь. Эр висел у нее на шее, обняв за плечи, как мягкий черный шарф из пушистой дымчатой пряжи. Солнце прошило его тонкими янтарными лучами, высветив дыры в дряблом истлевшем теле.