Книга шороха

Он голодно сглотнул и прошел мимо, пожелав всем доброй трапезы. Проследовал в отделанный черным деревом коридор и вышел, накинув на плечи плащ – лето неумолимо быстро клонилось к осени и к вечеру уже не радовало теплом.

Истошный визг ржавых петель спугнул мелких певчих птиц, устроившихся на перилах террасы, и они взорвались, спорхнули прочь, унося и пение и легкость. В воздухе повисло надрывное молчание, столь привычное для каменных стен дома Ферсов, что Ютран невольно уловил присутствие покойного хозяина или его жены.

Обернулся.

В плетеном кресле с высокой спинкой сидела Джаху и пристально глядела в темнеющую даль, куда убегала каменная тропинка сада, превращаясь в пыльную истоптанную проселочную дорогу, вилась далеко к полям на горизонте и исчезала в тускнеющем к ночи золоте трав. Склонившись над Дже, Мирк с очень серьезным лицом шептал ей что-то на ухо, а она его даже не слушала. Повернула голову и смотрела на Ютрана. Так внимательная подневольная птица без лишних движений следит за своим господином, в вечном упреке ожидая наступления дня, в который он исполнит свое обязательство и откроет ее золотую клетку.

Он прошел мимо, откинув косу за спину, и до самых ворот ощущал, как ее укоризненный взгляд прожигает в затылке дыру. "Почему не вынуть корень сейчас?" – он спрашивал себя каждый раз, видя ее, но тут же давал себе ответ, и боялся произнести его вслух даже в собственной голове.

Много лет назад переворот убил его жену. И пусть между ними не было ничего, кроме уважения, сердце его до сих пор сжигало чувство вины за ее гибель. Ютран боялся, что Дже покинет его, как только лоза перестанет душить ее волю, и сразу же падет жертвой дворцовых войн.

Он тряхнул головой, отгоняя назойливые мысли.

Дом старчего – такой же ветхий и серый, как и другие дома, напомнил ему добросовестно поколоченного пьянчугу. Беззубого, лысого, хромого и с подбитым глазом. Не то он ушел в землю одним краем, не то крыша съехала набекрень; покосились окна, и дверь совсем не закрывалась, а хлопала, причмокивая разболтанным засовом, лениво прикрывая голодную пасть входа.

Старчий отдыхал на широкой лавке, заложив под голову локоть и укрывшись овечьей шкурой. Он не спал, и как только Ютран ступил на порог, подскочил и велел гостю зайти. Оба уже знали, о чем пойдет речь.

– Надолго вы к нам? – Старчий сел за стол и предложил место Ютрану.

Тот остался стоять:

– Как договоримся.

Хозяин скрестил на груди крупные руки:

– Люди гаят, де, ведьма с вами, коли вы в Шелестов дом сунулись. – Прищурился. – Чернявая ведьма, а глаза огнем горят, аки костры.

– Народ много говорить горазд, сам знаешь. – Ютран опустился на треногий стул, посчитав, что беседа затянется. – Мы, дед, в немилости у государя, как и все ваши здесь. А в Шелестов дом и Гарон не сунется.

И он повел разговор о всех тех ужасах, что Король творил последние годы, о казнях и несправедливых судах, где смертный приговор выносили чересчур поспешно, а потому, зачастую, невиновным. Ютран изо всех сил давил на жалость, бил в лицо состраданием и вытягивал из старика страх, рассказывая об угнетенных жителях Муравейника и Рва, о непосильных налогах и жестоких наказаниях. Пугал самоуправством мелких чиновников и бессилием номархов перед высшей властью.

Слов его, казалось, старчий временами не понимал, но все же медленно кивал, безмолвно соглашаясь. Ему ли не знать, как тяжело живет простой люд.

– И ты помощи пришел просить, – заключил он, когда Ютран, наконец, замолчал. – Да я б помог, а только первому встречному-поперечному помощь такую не оказывают. Ты нам сам пособи сперва, а там поглядим, что сделать можно.

– Чем могу?

Старчий прищурил подслеповатые глаза и тихо ответил:

– Молодых наших недавно в застенок местный отвели, вот уже скоро неделю как. Вызволишь – помогу.

Ютран какое-то время пристально смотрел на него и взвешивал уже готовый ответ. Терять нечего. Поднялся, собираясь уходить, и бросил:

– По рукам!

А потом ушел, не прощаясь.

Он возвратился в поместье ближе к полуночи, долго блуждал по заросшему колючей акацией саду, слушая шорохи. На листьях выступила холодная роса и сверкала в свете редких огней, горящих тут и там. Когда все они погасли, освещать мир остались только луна и звезды. Ютран поежился и поспешил в дом.

Раду громко храпела, уснув на лавке и протянув ноги к еще горячим углям очага. Все давно съедено и убрано, но запах печеной птицы до сих пор переполнял помещение, забивался в углы и щели, впитывался в половицы и скатерти.

Ютран улыбнулся.

Заглянул в господские покои. Рядом с кроватью, в кресле, сидела, подобрав под себя ноги, Джаху, окруженная книгами из библиотеки Марана Ферса. Сон не пощадил и ее, тяжелой ладонью прикрыв усталые веки, опутал, согнул голову в покорном молчании. Она сипло дышала, иногда едва шевелились губы, как если бы она шептала, а слова умирали еще во вздохе.

– И ведь почти весь день процацкалась с местными, а! С дитятками.

Ютран вздрогнул.

Скрипучий голос Панту сорвал с него оцепенение, и он обернулся. Старуха стояла рядом, наплывая правым боком на дверной косяк.

– Вот маята-то ей! А баба-то ни собой, ни головой не дурная.

– Что ей здесь делать? – Ютран виновато потупил взор. – Грядет война.

Старуха замахала руками:

– Буде ему, воевать он удумал, ишь, згамазился! – обошла его и заглянула в лицо. – А в другом краю что ей делать?

Ютран пожал плечами и отвел глаза:

– Жить?

Панту с упреком фыркнула.

– Жить... Ну, да как же! – Съежилась, нахохлилась, как сова. – Жизнь-то у ней невзаправдашняя. Ей бы зыпку качать, да не сбудется – в ней травками-отравками бабу начисто выжгли. Ня-кляпа нету у ней, и не оставит опосля себя ничего. То-то жизнь дюже хорошая...

Подумала, посмаковала слова на тонких сухих губах, но больше ничего не сказала, а просто ушла, тяжело ступая на правую ногу. Время совсем измучило ее, в который раз загоняя под самую дверь смерти. Оставалось только-то постучать.

Ютран проводил бабку взглядом, а после подошел к Дже и укрыл ее овчинным пледом, в мыслях пожелав доброй ночи. Во тьме он совсем не заметил черную книжку, которую сжимали ее руки.

Такую маленькую и незначительную Книгу шороха.

* * *

В комнате пахло братом. Аили помнила его запах до сих пор. Утром она столкнулась с ним у входной двери, однако он лишь с подозрением посмотрел на нее и прошел мимо. Ни намека на разговор, который произошел между ними в мире разума. Иал не узнал ее. Не вспомнил.

Как он жил все эти годы и каким человеком стал? В ее памяти он теперь навсегда останется смазанным светлым пятном без лица и голоса.

На маленьком столе лежали раскрытые учетные книги и крошки его завтрака. Глиняная чашка, наполовину наполненная водой. Здесь был стул, и Аили села на него, представив, как садится на него брат, и долго неподвижно сидела, впитывая дыхание Иала, блуждающее в воздухе, живущее в каждом предмете в этой комнате.

Каково оказаться в незнакомом краю без имени и памяти?

Селедка думала, разбирая цепочку событий. Раньше ей казалось, что все началось с его желания спасти собственную шкуру, но внезапно перед ней открылась пропасть семейных тайн. Возможно, никто, кроме отца и не знал истинных причин. Отец отослал детей в надежде спасти их от новой власти, а спас ли? Они живы, однако чем живут? Старший сын потерял себя и лишился всего, а дочь досталась Черному ветру и превратилась в марионетку Дома шепота.

Селедка резко подалась вперед и встала. В углу, около окна находился потертый комод, заставленный ящичками под стеклянными крышками. В них хранились собранные Иалом высушенные цветы – редкие в этих местах. Большинство из них с Аренора – ирисы и лилии, цветы акации и синей горечавки, горицвет. А ведь раньше он ничем особенно не увлекался...

Аили мягко улыбнулась. Он и правда уже не был ее братом.

На плечо легла теплая рука Яна. Она обернулась:

– Пора?

Пепел кивнул и достал из ящичка сплющенный сухой колокольчик.

– Возьми себе, вложишь в свою Книгу.

Он заговорщически подмигнул, но Аили отодвинула его ладонь:

– Не нужно. Что было – должно остаться в прошлом.

"Что было – то храню я", – Эр сползал липкими тенями с углов комнаты и собирался у нее под ногами.

– Идем, Ян, – Селедка опустила голову, скрыв лицо в волосах, и направилась к выходу.

Дом Аззама Вади они оставили в молчании, и в молчании следовали к черной тонкой башне, высившейся у дальней стены Оазиса. Ее острый шпиль рассек белое небо пустыни и казался выше самих гор Края мира. В этой части города жизнь цвела и текла плавно, без спешки, но останавливалась у стен небольшой крепости Шелестов.

Ян, сгорбившись, брел впереди, обходя неторопливых горожан, внезапно остановился и обернулся.

– Ты ведь влезла в его сон, да?

В его вопросе не было упрека, но Селедка устыдилась правды.

– Да, – она подняла на него взгляд, – мне ведь не запрещено.

Он усмехнулся:

– В тебе больше желаний, чем должно быть у безвольной.

Аили, улыбаясь, пожала плечами.

– И что? Вы говорили? – Пепел шел, поравнявшись с ней. – Ты же не просто так это сделала.

«Глянь-ка, любопытный какой!» – Эр злорадно осклабился, и она отчетливо увидела его самодовольную морду в сознании.

– Я хотела убить Иала.

– Но он жив. Не смогла?

Глядя под ноги, Селедка покачала головой:

– Нет нужды. Что толку в мести, когда виновный и раскаяться не может? Иал не по своей воле меня продал, да и не помнит меня. Ничего не помнит: ни Аренора, ни семьи.

Ян поджал губу и похлопал ее по плечу:

– Стало быть, к лучшему все. Вон, живи, как они: делай спокойно свою работу, заводи семью, как отец.

– Невозможно. – В ее блеклых глазах мелькнул жуткий огонек. – Я безвольная. Ни тебе жизни не будет, ни мне. Нас связывают, и никуда друг от друга уже не денешься.

– Ты не веришь в то, что все может быть хорошо. – Пепел безнадежно закатил глаза. – Просто не хочешь все изменить. Начать с чистого листа.

Аили вдруг остановилась

– А начать-то уже ничего и не получится. Все закончилось, как только я попала к старику Рудиду. Или, когда я родилась. Или, когда отец стал помогать Гарону.

Он недоверчиво отмахнулся:

– Багровый король-то причем?

– Именно Гарон убил отца. От него Наймаран решил спрятать нас с братом. – Она осеклась. – Меня. В Доме шепота.

Гнев вскипал в ней и выносил наружу Эра, его слова, его мысли и желания. Ветер вытеснял ее, как ночью – в доме Аззама Вади. Понимание пришло сразу, как только Аили упомянула имя Багрового короля. Гарон. Виновен только он. Не брат и не отец, и даже не Черный ветер или Рудид. Все они исполняли волю случая. Случай же предоставил Гарон.

Ян нахмурился и презрительно произнес:

– Ответь себе честно: ты только-то и хочешь, что выместить на других свою злобу. – Схватил ее за локоть и наклонился к самому лицу. – И злишься ты, на самом деле, на себя, потому что не способна жить иначе. Давно бы сбежала – не больно-то трудно затеряться в огромном мире!

Он отпустил ее и выпрямился, впервые за все время их путешествия, закрыл от нее и солнце и вообще весь свет, и надменно сказал: