Мия

Живущие в холмах

Я ненавижу школу. Я не представляю, как можно любить вставать еще в темноте, наскоро умываться, одеваться, тащиться в этот серый, безликий дом, где даже стены пропахли ненавистью к нам. Я ни разу не видела, чтобы хоть один учитель нам улыбнулся. Хотя бы случайно! И я не верю всем этим гимнам, которые нас заставляют петь, прославляя герцога Виса, наместника Рионелы и близлежащих земель.

Обычно мы встречались с Катриной на углу улицы Лудильщиков и Запрудной, но сегодня – вот это да! – она сама зашла за мной. В это время господин Этьен как раз спускался к завтраку, и Катрина шарахнулась от него, как от чумы.

– Чего это ты? – спросила я, когда мы вышли на улицу.

Катрина схватила меня за руку, глаза у нее были полны ужаса.

– Я видела, я видела его вчера!

– Кого?

– Этого вашего постояльца! Я видела!

– Знаешь, я его тоже видела. И вчера, и сегодня, и это удовольствие продлится еще неизвестно сколько!

– Да нет же! – почти зашипела Катрина. – Я видела, как он шел со стороны холмов!

Я чуть не грохнулась прямо на мостовую. Со стороны холмов? Этого не может быть! Он, конечно, неприятный, хоть и красивый, но все равно высокомерный, терпеть таких не могу, но чтобы он был как-то связан с холмами?!

– Нет, нет, Катрина, этого не может быть! Ты перепутала!

– Смеешься? С кем его перепутаешь? Это точно был он!

– Значит, он шел не из холмов, а просто с той стороны, может быть… я не знаю откуда!

– Он переходил мост.

И мы обе знали, что тут невозможно ошибиться. Там, где заканчивается Жестяная улица, есть мостик через ручей. А за мостиком – холмы. И другой дороги туда нет. И если человек перешел мост, значит, все, он был в холмах, он возвращался оттуда, других вариантов просто не было. У меня заболела голова. Господин Этьен и холмы? Нет, только не это, пожалуйста! А тетя? Что будет с ней, если об этом узнает кто-нибудь? А я? Неужели меня тоже бросят в тюрьму!

…Холмы обрамляли город с севера.

Говорят, когда-то давно там было поселение каторжников. Но еще говорят, что туда издавна выселяли прокаженных. Или родственников казненных ведьм. Будто бы они рыли норы, как звери, как лисы или барсуки, и жили по-звериному. Ели падаль, умерших товарищей по несчастью, а иногда воровали детей, пробираясь в безлунные ночи в город. Подходить к мосту строго-настрого запрещалось. Раньше там даже стояла будка с караульным, но все так боялись холмов, что в нем отпала всякая надобность. Мы не знали, что стало бы с тем, кто ходил в холмы, такого просто никогда не было!

– Ты дрожишь, – сказала Катрина. – Тебе страшно?

Я даже не ответила. Не весело уж точно!

– А сегодня в школе бал, помнишь? Я и тебе платье взяла, а то знаю я твою тетушку: серый и коричневый – вот достойные цвета для молодой девушки!

Катрина, конечно, хотела меня отвлечь, и я попыталась улыбнуться. В конце концов, при чем здесь мы с тетей? Мы не можем отвечать за постояльцев! Но мысль о том, что человек, вернувшийся из холмов, живет у нас, мучила меня весь день.

Да еще этот дурацкий бал! После уроков Катрина затащила меня в туалет и велела переодеваться. Платье она мне принесла свое – ярко-красное, с открытыми плечами и блестящим поясом.

– Я не надену.

– Наденешь, – твердо сказала Катрина. Сама она переоделась в почти такое же, только зеленое. – Смотри, мы с тобой как сестры!

Я вздохнула и стала переодеваться. Как же, сестры! Во-первых, я выше Катрины на полголовы и не такая худенькая, а во-вторых, она очень хорошенькая. На нее даже на улицах оглядываются, особенно парни, которым она виртуозно строит глазки. У Катрины ярко-рыжие волосы, зеленые глаза, а от улыбки появляются ямочки на щеках. Тетя говорит, что раньше, в далекие времена, ее сожгли бы на костре за одну внешность. А я… я самая обычная. И даже Катринино платье не могло тут помочь. Катрина распустила себе и мне волосы, и я постаралась так уложить их, чтобы они закрывали голые плечи.

– Какая ты скучная, – усмехнулась Катрина.

Я не ответила. Я не скучная. Я просто не хочу быть похожей на маму.

В большом зале уже все собрались. Сначала должен быть спектакль, а потом танцы. Не знаю, что мне противнее. Артистов нам всегда привозили самых дешевых, они кривлялись на сцене, выкрикивали дурацкие фразы фальшивыми голосами и пели глупые песни. Однажды мы с мамой были в настоящем театре. Я была не очень большая, не помню, про что был спектакль, но те артисты смеялись, плакали и умирали по-настоящему. И я тоже плакала с ними и из-за них.

А здесь, в школе, никто не обращал на артистов внимания. Все шушукались, переговаривались, мальчишки плевались через трубку пережеванными и скатанными в шарик бумажками. А артисты всё надрывались, будто им наплевать, что их никто не слушает. Мне вдруг стало их жалко. Они же не виноваты, что не умеют по-настоящему. Не виноваты, что в этой школе никто никогда не будет их слушать и смотреть.

– Элоис! Эй, Элоис!

Я сделала вид, что не слышу. Этот Барит полный кретин, все время ко мне пристает!

– Дура! – фыркнула Катрина. – Красивая, вот и пристает.

Катрине было обидно, что Барит приставал не к ней.

– Он противный.

– Он красавчик! Вся школа по нему с ума сходит!

– А я не хочу.

Спектакль закончился. Учителя велели расставлять стулья, чтобы освободить место для танцев. Госпожа Тереза посмотрела на меня неодобрительно. Подумаешь! Сегодня бал – как хочу, так и хожу! Почему на остальных она так не смотрит? Но я жалела, что вырядилась. Все равно никто не пригласит меня танцевать. Так и буду торчать одна весь бал. И лучше бы торчала! Потому что на первый же танец меня пригласил Барит. Он оглядел одну девочку, вторую: мы стояли у стульев, будто специально, чтобы он нас разглядывал, приценивался. Катрина кокетливо тряхнула волосами в ответ на его взгляд, но он все равно подошел ко мне.

– Потанцуем?

Я даже ответить не успела, как он вытащил меня на середину и сложил свои лапы на… в общем, ниже талии. И все на нас смотрели! Даже учителя! А потом он наклонился и прошептал мне в ухо своим противным голосом:

– Будешь сегодня со мной, детка?

Я так дернулась, что он упал. Тут я испугалась по-настоящему. Я знала Барита много лет, и его дружков тоже. Я знала, что он мне не простит и так просто это не оставит. Я бросилась вон из зала. Коридор, ступеньки, холл, привратник крикнул мне что-то, но тут же я услышала улюлюканье и крики, холод жег мне плечи, но я бежала и бежала, нельзя останавливаться, ни за что нельзя, лучше умереть; если я остановлюсь, я сразу почувствую, как холодно, как устали ноги, как мне страшно. Я вспомнила, как шла по дикому лесу одна, когда сбежала из монастыря, как там было страшно, но страшно по-другому, по-звериному, меня могли съесть, но это было бы честно, а тут… у меня опять всплыло перед глазами взбешенное лицо упавшего на глазах у всей школы Барита. Барита, которому никто никогда ни в чем не отказывал.

Я мчалась по стылым улицам, а за мной неслись эти… как их назвать? Даже зверями не назовешь. Зверей жалко. Я думала о папе. Я старалась думать о папе. Так было легче. Был бы он жив, он бы меня защитил. То, что он умер, погиб, исчез, я давно поняла, иначе бы он пришел за мной, он бы не оставил меня никогда. Мне не убежать от них. Они меня поймают. И после того, что они со мной сделают, жить я все равно не буду. Скоро свидимся, папа. Тете хорошо, она верит в бога и в жизнь после смерти, а я не знаю, не знаю, что ждет меня по ту сторону жизни.

Кто-то схватил меня поперек живота, я заорала истошно, на всю улицу, и тут же услышала:

– Элоис…

– Господин Этьен!

Я вцепилась в его куртку и заревела. Барит и его дружки остановились и смотрели на нас. Господин Этьен тут же все понял. Он снял куртку, накинул мне на плечи и повел домой. Я успокоилась. Я даже все ему рассказала. Он слушал мрачно. Наконец сказал:

– Элоис, ведь Катрину они не трогают, ты сама говоришь.

– Издеваетесь? У Катрины два старших брата, кто ее тронет? – Я помолчала, потому что не хотела говорить этого никому на свете, но не выдержала. – Вот был бы у меня папа, и меня бы не трогали, а так… тетя же не пойдет им бить морды!

– Элоис!

– А что, лица, что ли? Вы просто не знаете… Этот город как тюрьма. Кто не богат, у кого нет связей, покровителей… тот ничего не значит, будто мусор, который можно сжечь, закопать и забыть.

– Как людей, живущих в холмах.

Я тут же вспомнила утро, Катрину, ее рассказ, что господин Этьен ходил в холмы. Я вжала голову в плечи.

– Замерзла? Пойдем скорее.

У дома я остановилась. Может, он и государственный преступник, но меня волновало другое: показаться в таком виде тете было невозможно. Господин Этьен думал полсекунды. Потом вынул из кармана ту самую тонкую веревку.

– Окно закрыто, – сказала я.

– Ничего страшного.

Он обвязал меня веревкой вокруг талии.

– Этот узел не развяжется, не бойся, он называется «дьявольский кулак», я научу тебя его вязать.

– Зачем?

– Пригодится. Стой здесь.

Я спряталась за углом, а он пошел к двери. Я дрожала от холода и страха. Я боялась, что Барит все-таки догонит нас, я боялась, что меня накажут за то, что я сбежала с бала, боялась, что Этьен – преступник, раз ходит в холмы, или прокаженный, или вообще не человек. Я боялась всего.

Открылось окно. Господин Этьен не зажег свет.

– Элоис! Ты сможешь забросить веревку?

Никогда этого не делала, но все-таки мне удалось докинуть веревку до рук Этьена, наполовину высунувшегося из окна. Со стороны мы, наверное, были похожи на грабителей.

– Молодец! Теперь аккуратнее. Я буду втягивать тебя, а ты иди по стене и держись за веревку. Сможешь?

Будто у меня были варианты! Идти так совсем не просто, между прочим. Руки наливались тяжестью, веревка обжигала, хотя, конечно, это то еще приключение! Как в романах! Будет что рассказать Катрине! У самого окна веревка на секунду замерла, и я успела оглянуться, посмотреть на город. Он лежал в осенних сумерках, густых и стылых, и дышал приближающимися морозами. Огни на горизонте расплывались в одну светящуюся линию, чуть дрожащую, будто готовую оборваться. Город был похож на подкову. Я вдохнула холодный воздух.

В комнате господина Этьена было тепло. Но я все равно не стала сразу снимать его куртку. Она пахла какими-то травами, землей и морозом, холстами, красками. Мне кажется, что так могла бы пахнуть куртка моего папы. Если бы я только его помнила, этот запах.

– Город похож на подкову, – сказала я, стараясь развязать узел.

– Да, ты разве не знала? Давай помогу. – У господина Этьена красивые глаза – и никак не подходящие к его бороде и сурово сдвинутым бровям. – На одном краю старый бастион, на другом – Северные холмы.

Северные холмы!

– А вы… вы были в этих холмах, господин Этьен?

– Да. Там очень красиво. Особенно поздней осенью. Хочешь, сходим вместе?

– Нет! – взвизгнула я и сама себя испугалась. – Там… что вы там делали?

– Рисовал. Я художник. – Он кивнул на свой стол, где были разбросаны кисти и краски. – А что?

– О них… о них ходит дурная слава, лучше туда не соваться.

– Все это детские сказки, – усмехнулся он и стал сматывать веревку.

– Нет! Туда нельзя ходить, это все знают! Вас могут арестовать! Там… там прокаженные и государственные преступники живут!