Мия

Написать свою книгу

Алехин сидел за большим столом и пил воду крупными жадными глотками.

– Можно? – спросила Саша, и он махнул ей рукой: входи.

Они вошли, и Мия увидела, что в кресле, сбоку от стола, сидит, поджав под себя ноги, Рич – Кирилл. Он отвесил ей шутовской поклон. Мия улыбнулась.

– Садитесь и рассказывайте, – сказал Алехин, бесшумно ставя стакан на стол.

– Это Мия, – сказала Саша.

– Это я понял.

– Она согласна нам помогать и дальше.

Мия промолчала. Здорово, оказывается, они всё решили за нее! Впрочем, как всегда.

– Да? Ты согласна? – спросил Алехин и так посмотрел, что Мия вдруг подумала: а ведь он знает, что Арса не вернуть.

– Я могу провести в холмы. И помогу найти Арса, если хотите. Но холмы его не отпустят. Он не сможет уйти оттуда, пока его не сменит другой хранитель.

– А, то есть надо найти другого хранителя? – уточнил Кирилл. – Это же можно устроить, да?

– Нет. Холмы сами выбирают себе хранителя. Когда приходит время.

– Какое время?

– Время умирать предыдущему хранителю.

Кирилл распахнул глаза.

– То есть… – начала Саша.

– Его невозможно вернуть, – подвел итог Алехин.

– Вы же его друг! – закричал вдруг Кирилл, и Мия поняла наконец, что ее смущало с самого начала. Кирилл и Алехин явно спорили до хрипоты перед их приходом. – Вы бросили его там на смерть!

– Он сам это выбрал, – ровным голосом возразил Алехин.

– Он не выбирал! Вы слышали, что она сказала? Холмы выбирают хранителя! Он тут ни при чем!

– Он выбрал это, когда бросил вас в Рионеле.

– Он не хотел! Он думал, мы прыгнем следом!

– Да? А она?

Мия развернулась и пошла к двери. Раз о ней говорят в третьем лице, то у нее есть дела поважнее.

– Стой! – взревел Кирилл. Мия даже не знала, что он так может. – Вернись!

– Прости, пожалуйста, – сказала ей Саша поспешно. – Прости, мы просто все ужасно переживаем за Арса, он наш учитель и…

– Он больше чем учитель, – прошептал Кирилл.

– Он наш наставник и друг, понимаешь? – Саша заглянула Мии в глаза.

– Прости, – еще раз сказала Мия. – Это ведь не потому, что я не хочу. А просто не могу. Никто не может.

– Ты смогла прийти сюда! Не зная дороги!

– Это другое.

– Сергей Иванович, скажите ей! – опять закричал Кирилл.

Это прозвучало совсем по-детски, будто Миса жаловалась маме на Лизу. Мия вдруг так ужасно захотела домой, прямо до слез!

Алехин развел руками.

– Простите, – сказала Мия. – Мне надо идти. И я правда ничего не могу тут поделать. Земля – самый надежный якорь и плен. Тем более если эта земля выбрала тебя сама.

– Мия…

– Да?

Алехин смотрел на нее как-то слишком уж внимательно. Потом спросил:

– А твоя книга с тобой? Мы хотели бы изучить ее. Если можно.

Мия достала книгу из сумки, молча положила ему на стол. Она чувствовала себя свободной и обновленной. Теперь ей не нужны подсказки. Ей не нужна книга. Больше ее никто не останавливал, и она вернулась к деду. Надо закончить разговор. Надо закончить свое дело здесь и возвращаться домой, к маме, к своим.

Дед все так же сидел в кресле у окна. Казалось, он даже не пошевелился ни разу. Мия присела на краешек кровати. Он улыбнулся ей.

– Ты и вправду так похожа на Эверин… Странная штука память, правда? Я столько лет хранил в себе эти истории, и они копились там, вызревали, как вино, ждали своего часа. И вот ты пришла, вскрыла мой погреб с историями, и они хлынули из меня, затопили все вокруг. Я вспомнил такие мелочи, такие давние дела, что и… думал, что их не было.

– Скажи, ты встречался еще с Хранителем? – перебила его Мия. – Когда-нибудь потом?

– Да… да, встречался. Я отправился к нему сразу же, как только мы наладили свою жизнь в лесном домике. Ты хочешь, чтобы я рассказал тебе об этом?

– Да.

– Наш лесной домик… Мы были там так счастливы! Но покоя мне не было. Нигде и никогда. И я ушел в свои поиски. Я решил вернуться в Северные холмы, чтобы поговорить с ним о книге. Ну и надо же было сообщить ему, что мы благополучно добрались до места, устроили всех детей и счастливы с его дочерью. Я убеждал себя, что иду именно за этим. Я попал туда на закате, и Хранитель встретил меня костром и кружкой травяного чая. Конечно, он знал, что я здесь, холмы рассказали ему.

«Зачем ты вернулся? – спросил он меня. – Что с Элоис?»

«С ней все в порядке. Она в безопасности. И дети тоже».

«Тогда почему ты здесь?»

«Я хочу разобраться».

Хранитель холмов помешал своей палкой угли в костре. Странно, подумал я, что его деревянная палка не обугливается в костре и даже не чернеет.

«В чем?»

«Что?» Я успел потерять нить разговора.

«Ты сказал, что хочешь разобраться, вот я и спрашиваю – в чем именно?»

Он смотрел на меня и в этот миг был так остро, так невыносимо похож на свою дочь, что мне захотелось прикрыть глаза. Она будет ждать меня, я знал. Она все поймет, она всегда все понимала. Она простит, я чувствовал это. Но как долго я сам смогу жить без нее, пытаясь разобраться в устройстве этого нелепого мира?

«Ты сам не знаешь, чего хочешь», – вздохнул Хранитель холмов.

«Знаю».

«Да? – И голос его стал таким едким, как дым от мокрой тряпки, брошенной в костер. – И что же? Моя дочь входит в твои планы, умник?»

Никогда он не разговаривал со мной так.

«Ты сам бросил ее! – разозлился я. – Когда она была маленькой! Она всю жизнь ощущала себя сиротой!»

«Ты знаешь, что мне пришлось».

Он был спокоен, убийственно спокоен. И это злило меня еще больше.

«Да что ты?»

«Ты знаешь, что холмы выбирают хранителя и нет возможности отказаться».

Я остыл. Да, всё так. Если холмы тебя выбрали, ты себе больше не принадлежишь. Но разве я принадлежу себе? Знаю ли я, чего хочу? Куда иду? Кто пишет мой путь, куда он ведет меня? И почему я должен зависеть от чужих слов и замыслов? Жизнь утекает сквозь пальцы, а я так и не нашел ответов на главные вопросы.

Хранитель заговорил медленно, глухо – о своей боли.

«Ты думаешь, это просто – жить вот так, в двух шагах от нее, и знать, что никогда с ней не встретишься? Не узнаешь, как она живет, не увидишь, как она взрослеет, с кем дружит, как одевается, что любит на завтрак…»

«Гренки с укропом и зеленые яблоки».

«Гренки с укропом…»

Он засмеялся.

«О чем ты?» – удивился я.

«Зеленые яблоки были любимой едой ее матери. Эверин могла неделями есть только их. Ты никогда не думал, как это удивительно, что мы повторяемся в детях? Эверин давно умерла, но ее дочь так же, как она, любит зеленые яблоки, у нее тот же цвет волос и поворот головы…»

Он снова перемешал своей белой палкой угли в костре, будто варил огненную похлебку.

«Когда она пришла сюда впервые, моя Элоис, после ареста Олы, я ведь даже не сразу узнал ее, представь себе. Подумал только: надо же, какая красивая девочка. И только потом, к концу разговора, понял, кто она».

Он уставился в догорающий костер и вдруг со всей силы ударил меня палкой по плечу.

«Как ты посмел оставить ее? Бросить ее одну там, за тридевять земель, без друзей, без поддержки…»

«Я должен разобраться», – попытался объяснить я, но Хранитель взревел:

«Разобраться? С чем, дьявол тебя подери, разобраться? С самим собой? Со своей жизнью? Ты все надеешься, что кто-то другой напишет за тебя твою книгу?»

«Так это правда? Про книгу? Скажи мне!»

Хранитель огрел меня палкой по спине, сунул руку в остывающие угли и вытащил из пепла… книгу. Она была толстой и довольно потрепанной, в темно-синей кожаной обложке. Он протянул ее мне. Глаза его сверкали.

«Что это?»

«Это? – Голос Хранителя опять стал едким дымом. – Твоя жизнь, Гаррэт».

Наверное, я слишком поспешно схватил книгу, потому что Хранитель расхохотался так, что ящерицы, пригревшиеся на теплых камнях у костра, бросились врассыпную. Он добавил хвороста на угли, костер тут же вспыхнул, осветив листы книги. Они были пусты.

«Здесь ничего нет!»

«А ты думал, что кто-то напишет твою книгу за тебя? И картинки нарисует? Дурак ты, Гаррэт. И за что Элоис тебя полюбила?»

Это было нечестно. И даже жестоко. И я понял, что он сказал это специально. Чтобы обидеть меня. А может быть, разозлить. Я встал и пошел прочь от костра. И в спину мне летел его хохот.

Я шел через холмы в предрассветных сумерках и думал, как это, наверное, невыносимо – растить чужих детей, делать их жизнь безопасной и чуть более радостной, учить их, воспитывать, любить и думать, думать, думать, думать о своей дочери, которая вот тут, близко, только реку перейти! И звереть от невозможности дать ей все то, что он дает им, чужим детям, застрявшим в холмах. А потом я и она, его дочь, увели от него и этих детей. Да, он сам так хотел. Да, всем нам было понятно, что никак по-другому, что дети ни в чем не виноваты и они не должны жить вот так, но… но теперь у него не осталось ничего, кроме сосущей тоски и этих серых холмов. Холмы. Говорят, это сердце мира, самая первая часть суши, что поднялась из океана на заре времен. Что я знаю об этом? Может, тому, кто стал их хранителем, и не нужен никто? Он владеет тайнами земли, он управляет огнем и водой, он равен пряхам. Разве будет он скучать по горстке осиротевших детей? А по своей дочери, которая тоже, по сути, сирота? Заныли спина и плечо, от его ударов у меня остались синяки. Я вспомнил тот день, когда мы с Элоис, Рушем и Олой пришли сюда, принесли карты и возможность наконец-то покинуть холмы. Всем, кроме него. Я помню, как он смотрел на Элоис. Никакие слова не передадут этот взгляд, уж ты мне поверь. И как он заткнул мне рот, почувствовав, что я готов рассказать Элоис, кто он такой. Я долго думал потом, почему он не захотел открыться дочери, чего испугался? Побоялся, что она упрекнет его в своем сиротливом детстве? Или подумал, что она не поверит? И вот только когда я шел от него, с книгой своей жизни под мышкой, и книга упиралась мне в бок твердым корешком, я понял. Понял только тогда. Он не захотел, чтобы она осталась в холмах с ним. Он боялся, что она все-таки по-детски любит его и не сможет бросить там одного. Такой уж она человек. Он знал свою дочь гораздо лучше, чем я. Я вдруг решил, что обязательно расскажу Элоис, кем на самом деле был Хранитель холмов, почему-то я был уверен, что она разозлится на него, и испытывал странное злорадство, будто отомстил за его слова: «За что она тебя полюбила?»

«А вот это уж точно не твое дело, Дьенто Суэра Току», – сказал я самому себе.

Я сел на камень и раскрыл книгу.

Все ее страницы были пусты, как только что выпавший снег. Я опять подумал об Элоис. Как она прожила эту осень и зиму без меня? Боль и раскаяние сжали мне сердце с такой силой, что казалось, я могу умереть. Захотелось тут же очутиться рядом с ней, уткнуться в ее волосы… И тут же на совершенно чистой странице проступил рисунок – маленький домик в осеннем лесу среди величественных гор. Я сразу узнал его, конечно, и вскочил на ноги. Если отправлюсь прямо сейчас, то буду дома к концу весны!

Но дорога – дело семи прях. Мы не можем влиять на нее. И в наш дом в горах я попал только к осени. Дом был пуст. Я метался по округе, но кого было звать в этих местах, только лисы и вороны сновали вокруг. Конечно, я по сто раз на дню заглядывал в книгу, надеясь, что она даст мне подсказку! Но она молчала, молчала, молчала! Я был готов разорвать ее в клочья, сжечь! Если бы не глупая надежда, что я разгадаю ее секрет, что она все же заговорит со мной, я бы так и сделал. Но… знаешь, милая, это было похоже на какую-то болезнь. Странное такое состояние. А потом я увидел его – кулон в форме морского конька, который от самой Рионелы Элоис носила не снимая. Он висел на гвозде у входной двери – и как я не замечал его три дня? Я взял его в руки, сжал в кулаке. И в голове начало проясняться. Конечно, она не могла остаться тут одна на зиму, здесь страшно и опасно одной, слишком уж безлюдно. И отправиться она могла, конечно, только в Хотталар. Хотта из старой сказки всегда нравился ей больше других братьев, она не раз говорила мне об этом. Она хотела увидеть море. Да, она могла быть только там. Я оставил в доме все как есть, только морского конька забрал с собой, мне казалось, он хранит тепло ее шеи, ее рук. Потом, уже здесь, я отдал его Саше. Ну, когда они отправились за Элоис. На случай, если ей потребуются какие-нибудь доказательства. Я не сомневался, что она вспомнит этот кулон даже через столько лет.