Иисус: История просветления

Глава 7. Поимка и освобождение

Иисус проснулся оттого, что его хватали чьи-то руки — дергали за одежду, щипали, тискали, грубо вертели, будто не человека, а мешок с просом. На лицо падали дождевые капли, где-то поблизости спорили грубые голоса. Это что, дурной сон? Иисус пошевелился, и голову пронзила боль.

— Нельзя просто его бросить. Ты только погляди...

— А мне плевать. Для нас он — никто. Давай, парень, тяни.

Крестьянин и его сын упорно старались вытащить Иисуса из повозки, переругиваясь между собой из-за тяжести его тела, а еще из-за того, что их сандалии скользили по мокрым доскам днища.

Иисус был слишком слаб, чтобы сопротивляться. Его голова болталась из стороны в сторону, как у тряпичной куклы. Иуда стоял рядом с повозкой, и его лицо было багровым от гнева.

— Грех падет на ваши головы, нечестивцы, — процедил он.

— Мы его довезли, теперь он твой, — веско вымолвил крестьянин.

Иисус застонал, и не столько от боли, к которой он уже успел привыкнуть за время короткой поездки, сколько из опасения снова потерять сознание и погрузиться в темную бездну. В этой бездне обитали демоны с острыми клыками, готовые утащить его в пучину мрака, едва он поддастся...

Рана на голове изрядно' саднила, при каждом движении голова отзывалась болью, он смутно припомнил, как Мария размотала повязку, по лицу потек зеленоватый гной, и Мария отвернулась, стараясь скрыть слезы. Дождь холодил кожу, однако, хотя одежда промокла, юноша не чувствовал, что замерзает. Рано или поздно боль прекратится. И ему не придется жить с мыслью, что он подвел Бога.

— Погодите! Кому сказала, погодите! Мы можем заплатить.

Иисус расслышал эти слова сквозь подступающее забытье и даже узнал голос — женский, голос Марии. Послышался звон монет, затем грубые руки опустили юношу на землю.

— Этого мало.

— Больше не получите. И чего мы боимся язычников, если иудеи сами готовы грабить сородичей?

Иисус различил над собой очертания женской фигуры.

Внезапно перед его взором замерцал золотистый свет, робкий, неверный, но с каждым мгновением словно приближавшийся и становившийся все ярче. Несмотря на отчаяние, терзавшее сердце юноши, этот свет заставил его возрадоваться. Иисус страшился очнуться в Геенне, в месте, предназначенном для тех, кто скончался вне милости Господа. В месте, где мучения растягивались на целую вечность. Тут золотистый свет мигнул, и в ухе прозвучал голос:

— Лежи тихо. И не говори ни слова.

Иуда... Свет превратился в тусклый отблеск масляной лампы, которую тот держал в руке. Иисус застонал.

— Ты что, не понял? Ни звука!

Что происходит? Иисус попробовал повернуть голову. Он лежал на полу какого-то помещения, на тощем соломенном тюфяке, сквозь который ощущались половые доски. Похоже, это приют для бродяг, в котором скитальцы укрываются от непогоды. Рядом под грязным одеялом спал какой-то мужчина. Все прочие бодрствовали, сидели на корточках и пялились в пол.

Поняв, что Марии тут нет, Иисус вновь застонал. Нужно ее найти. Он схватил руку Иуды, и тот принял это движение за попытку заговорить, а потому ладонью зажал юноше рот и прошептал:

— Римляне. Снаружи. Если хочешь жить, притворись, что спишь.

Впрочем, притворяться было некогда. Дверь распахнулась, и вошли два легионера, сбивая грязь со своих сандалий. За ними семенил явно встревоженный коротышка в черном иудейском головном уборе. Один из легионеров ткнул пальцем в сторону Иисуса.

— Он?

Коротышка кивнул и поспешно убежал.

— Так, сброд. Всем встать, живо! — приказал тот из легионеров, что постарше.

С помощью Иуды Иисус сумел подняться, не отваживаясь посмотреть на римлян, а те вроде бы подступили к нему, но прошли мимо, и младший легионер пнул мужчину под одеялом, который не пошевелился. Солдат выбранился и снова пнул неподвижное тело.

— Сдох, как собака, — проговорил солдат, опустился на колени и осторожно сдвинул одеяло. Лицо мертвеца покрывали яркие красные пятна. Легионер вскочил. — Эй, тессерарий! Нам ведь не говорили, что тут завелась чума.

— Я что, похож на целителя, так-растак? Все равно, горевать уже поздно. — Тессерарий взмахом меча указал на молчавших иудеев. — Все наружу. Вы задержаны, и чтобы без фокусов, иначе все окажетесь в темнице.

Ворчавших себе под нос людей повели по улице. Иуда постарался оказаться вместе с Иисусом как можно дальше от солдат.

— Где она? — выдохнул юноша, не в силах дольше сдерживаться.

— Сбежала, — коротко ответил Иуда.

Вскоре легионеры обратили внимание на отставших и сурово велели поторапливаться. На главной улице небольшого поселения — кривые глинобитные домики, амбары, конюшни — задержанных ожидал остальной отряд римлян.

Беглецы сумели уговорить крестьянина довезти Иисуса до этого селения. Внезапно юношу охватил стыд, и к этому стыду примешивалось исходившее от прочих ощущение бессилия, которое накатывало на Иисуса темной волной. Он пытался сражаться за иудеев, что означало сражаться за Бога, и что в итоге? Пепел, тот самый пепел, который предки втирали в лица, оплакивая свои невзгоды.

Что-то кольнуло в ногу. Юноша посмотрел вниз и увидел на лодыжках кровоточащие потертости. Снова укол боли, сильнее прежнего, и юноша невольно застонал. Перед мысленным взором возникла лисица, угодившая в силки, которые расставил его брат Иаков. Вообще-то Иаков ставил силки на зайца, но попалась лисица, точнее, лисенок. Когда Иисус с Иаковом подошли, чтобы освободить животное, лисенок зарычал и оскалил зубы. Ночью он чуть не отгрыз себе лапу, пытаясь высвободиться, и потому, когда страх при приближении людей заставил его потерять голову, животное рванулось, и отгрызенная лапа отвалилась. Лисенок кинулся прочь, оставляя за собой кровавый след, а мальчики едва справились с подкатившим к горлу комком.

«Наверное, домой побежал», — с надеждой проговорил Иаков. Но Иисус понимал, что, скорее всего, животное истечет кровью по дороге.

Воспоминание не принесло облегчения. Силки — его грех, а сам он словно превратился в того лисенка. Что он может сделать, кроме как отгрызть себе лапу? Рано или поздно их с Иудой убьют, да и Марию тоже не пощадят. Значит, нужно все менять...

Иисус опустил голову и покорно дождался, пока его, следом за остальными, поместят в приспособленное под тюрьму строение на окраине селения. Всех задержанных запихнули в крошечную каморку.

— Эй, да мы тут задохнемся! — крикнул кто-то. Тессерарий пожал плечами.

— Одни помрут, другим больше места будет.

Легионерам явно не терпелось уйти, их ожидал дневной паек — сушеное мясо и красное вино, в которое, чтобы оно не портилось, добавляли толику пряностей.

Иуда уставился в крошечное оконце под самым потолком, потом плотнее запахнул одежды, устроился поудобнее, насколько это было возможно, и закрыл глаза.

— Прости, паренек, — прошептал он.

Иисус молча кивнул. Говорить он не мог при всем желании, как и стоять, перед глазами все плыло; юноша присел на корточки, стараясь совладать с подступающим обмороком. Бытие — пустая шелуха... Демоны вернулись и принялись терзать его сердце. Сил не осталось, за жизнь он цеплялся разве что по привычке.

И все же разверзшаяся бездна не поглотила Иисуса. Он различил фигуру, ловко пробирающуюся между пленниками. Фигура присела на корточки, потом двинулась дальше. Карманник? Ну, здесь добыча невелика.

Человек приблизился, и Иисус вдруг понял, что ему протягивают бурдюк.

— Воды, сын мой?

Иисус жадно схватил бурдюк и припал к живительной струе.

— Когда нас отпустят? — спросил он, утолив жажду.

— Ты можешь уйти, когда захочешь. Господь оберегает тебя.

— Что?

Незнакомец подался вперед.

— Мы следим за тобой.

— Мы?

— Ну да.

Лица незнакомца было не разглядеть, но Иисус чувствовал, что тот смотрит на него.

— Не знают, не разумеют, во тьме ходят; все основания земли колеблются[5]. — Незнакомец шевельнулся. — Но ты-то разумеешь, верно?

Иисус растерянно кивнул. Подобно старухе на храмовом дворе, этот человек изъяснялся фразами из Писания.

Между тем незнакомец продолжал:

— Я сказал: вы — боги, и сыны Всевышнего — все вы[6]. — Он вновь подался вперед и повторил: — Вы — боги. Пришла пора это доказать.

Прежде чем Иисус успел что-либо ответить, незнакомец встал и двинулся дальше, предлагая воду следующему пленнику. Юноша было потянулся, чтобы дернуть его за полу, и в глазах ослепительно вспыхнуло. Это ничуть не напоминало приступы боли, пережитые ранее. Боль вообще исчезла, и юноша неожиданно ощутил прилив сил.

Он встал, и в ногах не было слабости. Точнее, он увидел, словно со стороны, как встает, поскольку у него самого не нашлось сил даже приподняться. Слова странного человека оказали небывалое воздействие. Иисус перемещался без малейших усилий. Он переступил через Иуду, свернувшегося на грязном полу, и подошел к двери. Пожалуй, незнакомец прав; пора кое-что доказать.

Сыны Всевышнего — все вы...

Повеление пришло на ум, будто выпрыгнув из глубин памяти. Дверь была закрыта, но не заперта, и охрана отсутствовала. Быть может, это дело рук незнакомца? Иисус толкнул дверь, и та отворилась; за ней виднелся проход, освещенный факелами, и двое солдат, притулившихся у стены: они, похоже, играли в кости, да так и заснули, опустив голову на грудь.

Юноша помедлил, будто ожидая беззвучных указаний, но ничего не происходило, и его сердце пропустило удар. Бежать одному? Или разбудить остальных и покинуть тюрьму вместе с ними? Наконец он решился, тихо прошел мимо стражников, уловив запах спиртного, приблизился к другой двери, отделявшей его от улицы. Она тоже оказалась не заперта, и мгновение спустя он очутился под звездами.

Уверенным шагом Иисус двинулся прочь от селения. Он не собирался бежать и ведать не ведал, куда направляется. Мощеных дорог в здешних краях не встречалось, поэтому его шаги были неслышны, почти беззвучны.

Когда он преодолел какое-то расстояние — какое именно, Иисус не знал, — из темноты вынырнул человек, чье лицо скрывал колпак накидки.

— Господин, следуй за мной, — сказано было весомо, отнюдь не заговорщицким шепотом. — Ты освободился из плена, а я тебя укрою.

— Кто ты? — с недоверием спросил Иисус. — Я никуда не пойду, пока не увижу твое лицо.

Человек откинул колпак, явив тонкие, птичьи черты и подстриженную бороду, скорее римскую, нежели иудейскую.

— Зови меня Кверул. Я твой друг. — Заметив, что Иисус попятился, услышав римское имя, Кверул прибавил: — Еще слишком опасно называться настоящим именем. Приходится быть осторожным. Идем.

Некоторое время они смотрели друг на друга, потом Кверул вновь накинул колпак и свернул на узенькую улочку. Иисус последовал за ним: поведение нежданного спасителя невольно заставляло подчиняться.

— Почему ты называешь меня «господин»? — спросил юноша, протискиваясь в проход столь узкий, что свободно пройти по нему мог разве что мальчишка-пастушок.

— Мне нравится видеть то, что может быть, а не то, что есть.

Иисус покачал головой.

— Тогда ты наверняка ошибся. Я никогда не буду владеть рабами и отдавать распоряжения слугам.