Иисус: История просветления

Глава 2. Два Иуды

Низкий, звучный голос Заполнил каменное зернохранилище.

— И что дальше, братья? Когда солдаты в следующий раз придут в вашу деревню, кем вы будете? Змеей, которая кусает, если на нее наступить? Или черепахой, что прячет голову в панцирь?

Говоривший помолчал, зная, что эти галилеяне обуяны страхом. Он стоял прямо, горделиво, а они, будучи одного с ним роста, сутулились, жались, точно собаки, ожидающие палки. Он топнул ногой, и в воздух поднялось облачко пыли, золотистой в свете фонаря.

— Вы все меня знаете, — продолжал он. — Я Симон, сын Иуды Галилеянина. И что говорит вам мое имя?

— Что ты — убийца, — донесся голос из теней: в зернохранилище было темно, единственный свет исходил от одинокого прикрытого фонаря. Римляне хорошо платили доносчикам, и никто из заговорщиков не хотел оказаться узнанным — ведь за тайные собрания полагалась смертная казнь.

— Убийца? — Симон презрительно скривился. — Я приношу жертвы, как велит Закон.

— Ты убиваешь священников, — возразил тот же голос.

Симон сощурился, стараясь различить обвинителя. Из каждого десятка тех, кто отваживался приходить на такие вот собрания, едва ли у одного хватало смелости, чтобы и вправду примкнуть к заговорщикам. И нынешняя десятка, встретившаяся в заброшенном зернохранилище на окраине Назарета, ничем не отличалась от прочих.

— Убийство противно Господу. — Голос Зелота сделался суровее. — Мы не убиваем, а устраняем тех, кто поддерживает наших врагов. Всякий, кто хочет добра Риму, есть враг Иудеи. А всякий враг Иудеи есть враг Господа. Или ты думаешь иначе?

Ответом была тишина. Симон презирал этих людей за их робость, однако обойтись без них не мог. Обычные деревенские мужчины, страшащиеся голода. В иудейских деревнях из десяти младенцев четверо умирают в первый год жизни. Семьи едва перебиваются, добывая скудное пропитание с выжженных солнцем посадок пшеницы и узловатых оливковых деревьев, год за годом...

Убийцей Симона назвал вовсе не Иисус, хотя он тоже присутствовал — вместе со своим братом Иаковом, которому не терпелось присоединиться к повстанцам. Братья проспорили все утро.

— Просто приди и послушай, — убеждал его Иаков. — Большего никто не требует.

— Прийти и слушать — уже поступок, — возражал Иисус.

В чем-то он был прав: римляне полагали именно так. Но когда Иаков пригрозил, что отправится один, Иисус, как и полагалось старшему брату, не бросил младшего.

В зернохранилище было холодно, пахло соломой и крысиным пометом.

Симон примирительно развел руками.

— Я знаю, вы все хотите мирной и спокойной жизни, а я пришел к вам с мечом... Это меч моего отца Иуды. Вы зовете нас «людьми с ножами». Уверяю, ножи — лишь начало.

Драматическим жестом он извлек из складок плаща легионерский клинок. Послышались испуганные восклицания. Даже в неверном свете фонаря все узнали римское железо. Симон воздел клинок над головой.

— Мы так напуганы, что один вид вражеского оружия заставляет нас трястись от страха? Знайте же, что этот клинок не украли у зазевавшегося легионера, не стащили с постоялого двора, а добыли в честном поединке! И сделал это один из нас, иудеев!

Симон сделал шаг вперед.

— Давай, коснись его, — обратился он к ближайшему из слушателей, — коснись и понюхай. Он пахнет кровью врага.

Симон пристально оглядел собравшихся и возвысил голос:

— Все коснитесь меча!

— Пойдем, — молвил Иисус, взяв под локоть своего брата.

— Нет! — шепотом воскликнул Иаков. Его била дрожь — то ли от возбуждения, то ли от страха. Никто из них прежде не дотрагивался до оружия, да и вообще до железа, не считая плуга или долота плотника. Меч манил...

— Коснувшись его сейчас, сможешь ли ты очиститься от скверны? — негромко спросил Иисус. Двадцатилетний, он уже пять лет считался взрослым, однако братья к нему не прислушивались.

Симон с удовлетворением наблюдал, как оружие переходит из рук в руки. Римский клинок оказался настоящей находкой: похоже, руки способны понять то, чего не дано постичь крестьянским умам. И пусть он на самом деле приврал, пусть клинок был оставлен в дамасском гостевом доме и затем продан повстанцам, пусть кровь на нем была кровью кролика и подновлялась всякий раз, когда удавалось изловить животное на обед. Зато клинок помог расшевелить этих людей. Примкнут они к заговору или затаятся — уже не важно; главное, что они запомнят римский меч с пятнами крови на лезвии.

Иисус запомнил. И поведал мне о событиях той ночи в начале своего повествования. Он держался позади остальных, и не потому, что опасался слушать повстанца-зелота. Нет, если он чего и боялся, то чрезмерной горячности своего младшего брата Иакова.

Между тем Иаков протянул Иисусу римский клинок.

— Бери! — прошептал он.

Клинок оказался тяжелее, чем выглядел, короткий и острый, оружие простого пехотинца.

Сызмальства Иисус воровал у римлян кинжалы, ножны и шлемы, чем заслужил уважение сверстников. И почему-то он не сомневался, что меч Симона — ворованный, а не добытый в поединке.

— Давай сюда, — велел Симон.

Иисус понял, что приказ обращен к нему, и хотел передать меч обратно, однако Зелот воспротивился.

— Нет, принеси сам.

Иисус подчинился, не поднимая головы. Впрочем, попытка сделаться незаметным не удалась.

— Останься, когда прочие уйдут, — негромко распорядился Симон, смерив Иисуса пристальным взглядом.

Никто другой не расслышал его слов, и Иаков, когда Иисус вернулся к брату, принялся расспрашивать, что же сказал Зелот. Иисус отмалчивался. Выход из зернохранилища был всего один, и коренастый Симон надежно его преградил, выпустив остальных.

— Я вас знаю, — произнес Симон. — Вы — сыновья Давидовы.

Обычно подобные слова изрядно льстили простым крестьянам.

Но не Иисусу.

— Царские сыновья не встречаются тайно в амбарах, — молвил Иисус. — Что тебе до нас?

— У меня есть глаза. Прочие — иудеи лишь по названию, а вот вы — настоящие.

— Как скажешь, — смиренно согласился Иисус, ощущая нарастающее нетерпение своего брата.

Наконец Иаков не выдержал.

— В нашей деревне люди умирают каждый день! Почему вы ничего не делаете?

— И кто их убивает? — осведомился Симон.

— Римляне обложили нас мытами, мы едва выживаем!

Симон улыбнулся. Получилось! Не зря он заговорил с этими людьми. Повстанцы бродили по захваченной римлянами Палестине, ночевали в амбарах или прятались в сене. Крестьяне редко впускали зелотов в свои дома — ведь римляне в наказание за помощь заговорщикам сжигали крестьянские хижины дотла.

— Ты задаешь разумные вопросы, — одобрил Симон. — На них может ответить мой отец. Хотите с ним встретиться? Я могу отвести вас к нему.

Иаков тут же согласился, ведь отец Симона, Иуда Галилеянин, был тем человеком, который и начал восстание. Черноволосый, косматый как медведь, он был родом из Камалы, деревни не больше Назарета — от силы пятьсот жителей. С самого детства Иаков привык слышать о зелотах, которые нападают на римлян повсюду, даже в Иерусалимском храме. И эти люди — не призраки, а дети Иуды, руки, исполняющие его волю.

Симон перехватил взгляд юноши, обращенный к старшему брату, который стоял неподвижно.

— Иуда — величайший из ныне живущих и наследник пророков! — пылко воскликнул Иаков.

Старший покачал головой.

— К чему нам новый пророк бед? Этот колодец и без того не пересыхает, все вокруг пророчат несчастья.

— Оглянись, — посоветовал Симон. — Разве они ошибаются? Мой отец не возвещает беды, он зовет к свободе. Или ты грезишь о мессии, который никак не приходит?

Иисус продолжал упрямиться.

— Ты называешь своего отца нашим спасителем. Но какой спаситель прибегает к насилию, чтобы остановить насилие?

Уточнять, что он имеет в виду, не требовалось: не так давно зелоты перешли от слов к делам. «Люди с ножами» зарезали нескольких священников в Иерусалиме и во всеуслышание объявили, что убьют любого иудея, посмевшего помогать римлянам, даже окажись он бедняком из бедняков.

Симон развел руками.

— Я не стану спорить. Пойдем со мной, и ты все увидишь сам. Мой отец скрывается там, где римляне никогда его не найдут. Там всяко безопаснее, чем здесь.

Он видел, что младший брат готов послушаться. Мальчишка, что с него взять. Зато старший... Что ж, если получится его уломать, это будет знатный улов.

Иисус мешкал. Он знал, что, если откажется, Иаков никогда ему этого не простит. Зелоты сумели расколоть Иудею. Одни местные видели в них безжалостных убийц, а другие — людей, восставших за правое дело. Иаков склонялся ко вторым и наверняка присоединится к повстанцам, если старший брат станет его отговаривать. И еще есть Закон... Заповеди Моисея вовсе не запрещали убивать врагов. Правило «Не убий» не соблюдалось, когда истребление грозило всему народу.

Пусть для встречи с вождем повстанцев достаточных причин не имелось, Иисус не мог отпустить одного члена своей семьи.

Наконец он произнес слова, которые дались ему труднее, чем любые, сказанные до сих пор:

— Я Иисус. Это мой брат Иаков. Отведи нас, куда собирался.

Иисус не знал, где именно прячется Иуда Галилеянин, но когда Симон повел их с братом в холмы, по тропинке, едва различимой в зыбком лунном свете, он нисколько не удивился. В конце концов, восстание продолжалось уже несколько поколений, а прежде того в этих холмах скрывались контрабандисты, прятавшие в укромных местечках критское вино, тирские краски и прочие товары, которые римляне облагали грабительскими пошлинами. В ночном воздухе разливался смолистый аромат деревьев, вблизи тропы шныряли какие-то мелкие зверьки — должно быть, грызуны. Тропа вывела на каменистую осыпь. Иаков то и дело спотыкался, и Иисусу приходилось подхватывать брата.

Симон оглянулся через плечо.

— Все в порядке?

Иаков кивнул. Гордость не позволяла ему попросить проводника сбавить шаг.

Уверенность, с которой шел Симон, подсказала Иисусу, что их с братом ведут в постоянное убежище Иуды, а не в одно из временных пристанищ. Наверное, в какую-то пещеру. Все окрестные дома и постройки римляне тщательно обыскивали: восстание доставляло им немало хлопот, и потому они зорко следили за всем, что возвышалось над землей. Но пещеры — дело другое, все не обшаришь, слишком уж их много в здешних холмах.

Быть может, по пути они уже прошли мимо не одной такой пещеры, даже не заметив входа. В Назарете местные делились на две группы — людей холмов и людей дороги, то есть на тех, кто предпочитал оставаться дома, и тех, кого манили странствия. Все, кто сажал пшеницу, ухаживал за оливами или пас овец, проводили немало времени в холмах. (Странники, повидавшие снежные вершины Ливанского хребта, смеялись над галилейскими холмами — мол, разве это горы; но и среди них зимой было холодно.) С тех самых пор как Адам и Ева, заливаясь слезами, покинули Эдемский сад, людям приходилось добывать пропитание тяжким трудом. Такое наказание наложил на род людской сам Господь. Люди дороги составляли меньшинство; они бродили от поселения к поселению, берясь за всякую работу, какая только подворачивалась. И если римляне не принимались возводить новую виллу за пределами города Сепфорис — подобное строительство давало работу на несколько месяцев, — бродяги-тектоны зачастую довольствовались поденным трудом на полдня, после чего, немного передохнув, снова отправлялись в путь.