Иисус: История просветления

Глава 14. Ответы

Иисусу понадобилось четыре дня, чтобы поведать историю, которую я пересказал на предыдущих страницах. За это время он научился заваривать чай немногим хуже моего (причем уже на второй день все понял и перестал проявлять излишнюю щедрость, когда достаточно малой щепотки). Более того, он научился всему, что составляло мой скромный быт. По правде сказать, это было нетрудно, ведь каждый новый прием пищи походил на предыдущий, словно соблюдался некий ритуал. Накрошить кизяка и развести огонь в каменном очаге. Вскипятить в котелке талую воду. Бросить в нее полоски сушеного мяса. Добавить просо (предварительно выбрав из него долгоносиков) и варить до тех пор, пока в котелке не останется клейкая масса.

Если измерять время котелками с едой, история жизни Иисуса заняла двадцать три котелка. Я слушал, никак не выказывая свое отношение к повествованию; мои глаза оставались закрытыми, но я не спал.

Мы съели двадцать третий котелок, Иисус поднялся, чтобы принести чай, и сказал:

— Что же, узнал ли ты что-нибудь обо мне?

— Я знал все, что мне нужно, еще до того как ты заговорил. — Я пожал плечами. — А вот научил ли тебя чему-нибудь твой путь? Это куда важнее.

Иисус усмехнулся.

— Думаю, да. Я повидал много необычного. Поначалу я был искателем истины, но все, мною найденное, обращалось в прах на моих устах. Бог через меня творил чудеса, но я был к ним непричастен.

— А теперь?

— Теперь я исчез и едва нахожу себя.

— Плохо это или хорошо? — спросил я.

— Не знаю. — Иисус замялся. — Честно говоря, я надеялся, что Господь меня возвысит...

Пожалуй, выражение его лица одних заставило бы засмеяться, а других — пожалеть беднягу.

— Возвышение происходит, когда в мире не остается ничего, способного тебя удержать, — сказал я. — Терпение, мой друг. Бог уже стер тебя почти дочиста, я вижу лишь крохотное пятнышко.

Я взялся за четки, висевшие у меня на шее, и принялся их перебирать.

— Знаешь, когда мы встретились, мне почему-то вспомнился зверек, обитающий в этих горах, заяц-беляк.

Иисус рассмеялся.

— Никогда такого не видел.

— Летом, когда снега сходят, шкурка у него буреет, и он сливается с камнями и землей, так что лисы его не замечают. Зато зимой, когда начинаются бураны, шкура белеет; правда, лисы тоже белеют, поэтому зайцу все равно грозит опасность, и борьба за выживание продолжается.

— Не понимаю, — признался Иисус, ставя на пол котелок с чаем.

— Поймешь.

И тут я начал размахивать руками, будто отгоняя назойливых мух. Иисус вопросительно посмотрел на меня.

— Отваживаю демонов, — пояснил я. — Приглядись.

Сперва у него ничего не получилось. Но потом, прищурившись, он сумел различить в лучах света, проникавшего сквозь окно, призрачные тени.

— Они тебя изводят? — спросил Иисус.

— Напротив. Они так меня любят, что не выносят разлуки. Прочь, прочь! — Я наклонил голову и взглянул на него. — А как у тебя? Одарил ли тебя демонами твой бог?

— Никогда не думал, что демоны — это дар... Ты слыхал об Иове? — Я покачал головой, и Иисус пояснил: — В священных свитках моего народа говорится, что Бог и дьявол как-то поспорили. В стране Уз жил человек по имени Иов, веривший в Бога всем сердцем, настоящий праведник. И вот дьявол побился об заклад, что совратит с праведного пути любого, даже Иова.

— Так-так, — проговорил я. — И этого бога ты называешь благим? Не стану спрашивать, кто победил.

— Потому что уже знаешь ответ?

— Нет, потому что заклад еще действует. Только на сей раз они спорят из-за тебя.

Иисус посмотрел на меня поверх плошки с чаем. Он следовал за тайной до конца, и дорога привела его в жалкую хижину в горах, засыпанных снегом. Кто я такой, в самом-то деле? Его сомнения легко читались на лице.

— Не имеет значения, кто я такой, — сказал я. — Ты же хочешь, чтобы победил твой бог, верно?

— Конечно.

— Ну, не уверен. Я бы сказал, что победить могут оба. Еще чаю?

Иисус покачал головой.

— Почему? — спросил он. — Неужели иудеи прокляты вовеки?

Ему явно пришла на ум пресловутая печать Каина.

— Дьявол, о котором ты упоминал... Как его зовут?

— Сатана. Также мы называем его просто Враг.

— То-то и оно. — Я задумчиво кивнул. — Ты хочешь прекратить страдания. Хочешь, чтобы во всем мире остались лишь чистота и добродетель. Бог услышал твои молитвы, послал тебе чудеса, наделил силой и способностью прозревать истину. Так что же тебя останавливает? Вовсе не проклятие. Ты столкнулся с врагом, с тем, кто подталкивает род людской в ином направлении, вопреки твоему желанию вести людей к богу.

Я помолчал, потом взмахнул рукой — надоедливые демоны подобрались чересчур близко.

— Знают, что я толкую о них. Демоны вечны, и твой Сатана тоже, а пока он существует, твой бог не может взять верх.

— Почему?

— Потому что люди — не вечны. И враг выбирает их одного за другим.

Иисус опустил голову. Похоже, я подтвердил его худшие опасения.

— У меня было двое близких... Мужчина, отчаянно стремившийся спасти иудеев, и женщина, готовая сдаться из-за любви ко мне. Это происки Сатаны?

— Кого же еще? Мужчина тебе завидовал, а женщина хотела владеть тобою безраздельно. Демоны умеют ослеплять людей, и те не замечают свет, даже когда он бьет им в глаза.

— С нею мне было хорошо, — задумчиво проговорил Иисус. — Она была одновременно матерью и женой, я видел в ней всех женщин разом. И что в том дурного?

— Тогда найди способ жениться на всех женщинах сразу, — посоветовал я. — Для тебя это возможно. Когда любовь женщины сродни любви бога, всех женщин начинаешь мнить богинями.

Я поднялся.

— Пошли, попробуем загнать одного из тех зайцев, о которых я тебе рассказывал.

Иисус явно растерялся, однако спорить не стал: он понимал, что его удел — подчиняться тайне, дорога к которой завершилась в наших горах. И на какой-то миг я сделался воплощением этой тайны и заговорил от ее имени.

Мы закутались в шкуры и вышли наружу, в лю тую стужу. День выдался ясный, снег сверкал так что глаза сразу заболели. Иисус прикрыл лицо ру кой и пошел за мной. Мы довольно долго топтали свежевыпавший снег, потом я остановился и под нес палец к губам. Постояв, я осторожно двинулся дальше, ступая как можно тише, чтобы наст не скрипел под ногами.

— Вон там, — указал я. — Ближе подойти не по лучится. Видишь его?

Иисус посмотрел в ту сторону, куда я показал но снежная белизна слепила, и его зрачки подернулись голубым, не в состоянии воспринять столь яркий свет.

— Нет.

— Уверен? Это крупный самец.

Иисус снова поглядел в ту сторону и поспешно отвел взгляд. А я продолжал смотреть, и это егс несказанно изумляло.

— Ладно. Закрой глаза, дай им отдохнуть. Не хочу вести тебя домой за руку.

Он послушно зажмурился и присел на корточки, не отнимая ладони от лица. Подождав немного, я сел рядом.

— Отличный урок, правда?

— Урок чего? — не понял он.

— Просто урок. Ты не видишь зайца, потому что он белый, и снег тоже белый. А люди не видят тебя, потому что ты — бог в боге. Мироздание наполнено божественным светом, но этот свет ослепляет, и люди не различают бога, когда он появляется во плоти.

Иисус наконец убрал ладонь от глаз.

— Не говори так. Человек не может стать Богом. Мой народ обвинил бы тебя в святотатстве.

— Неужели? — Я позволил себе рассмеяться. — Значит, бог должен повиноваться установлениям людей, которые не способны даже его увидеть?

— По-моему, ты говорил, что они слепнут потому, что видят его повсюду, — поправил Иисус и вдруг скривился: должно быть, от снежной белизны у него разболелась голова.

— Я сказал то, что сказал. Люди не знают, что видят бога повсюду. Они думают, будто видят деревья, холмы и облака. Такова их слепота, она скрывает явь за завесой иллюзии. — Я встал. — Ты напугал зайца, и он удрал. Пошли домой.

Иисус молча подчинился. Разумеется, мысль о возвращении в хижину, где тепло и сумрачно, показалась ему вполне своевременной. Тем не менее сомнения продолжали его терзать.

— Ты не должен называть меня богом.

— Как скажешь. Все равно я бы скоро перестал.

— Почему?

Я повернулся к нему, белый пар вылетал у меня изо рта и оседал льдинками на подбородке.

— Ты станешь превыше бога. Признай это. Сколько можно прятаться?

— Что?! — Иисус, похоже, был потрясен до глубины души. — Я буду слушать тебя и разгадывать твои загадки, но не вынуждай считать тебя безумцем!

— Ты хочешь изменить мир, — сказал я, пропустив его выпад мимо ушей. — Сам так говорил. Что ж, а бог удовлетворился тем, что создал белый свет, и больше ни во что не вмешивается. А раз ты хочешь изменить мир, значит, ты собираешься стать превыше бога.

Иисус развел руками, признавая логику моих рассуждений, и я кивнул. Остаток пути я напевал себе под нос. Иисус молча следовал за мной. Пурга замела тропку, что вела вниз, да и, расставшись со мной сейчас, он лишал себя возможности узнать, во-первых, как я приручил демонов, а во-вторых, как избежать смерти в бесцельных скитаниях по бескрайней снежной белизне, где рождаются одержимые Богом.

Тем вечером Иисус съел свою плошку просяного варева в молчании. И я, человек, предпочитавший уединение любой компании, не торопился нарушать тишину. Я знал, что разум Иисуса пытается воспринять все то, что было сказано днем. Хижина была такой крохотной, что спали мы на полу, почти бок о бок, и наши плечи едва не соприкасались. Мы оба лежали на спине и смотрели в потолок, и каждый знал, что другой еще не спит.

Намного позже полуночи Иисус спросил:

— Почему ты поселился здесь?

— Пришлось. А иначе я покончил бы с собой.

Да уж, я полон неожиданностей, но никогда не вываливаю все сразу.

— Я даже прихватил с собой нож, на случай, если мне все же понадобится это совершить. Он вон там.

Я указал на полку в углу. Впрочем, Иисус не видел моего жеста, ибо в хижине было темным-темно.

— Почему?

— Потому что я подобен Иову — и тебе. Я огляделся по сторонам и увидел, что во всем белом свете идет война между богом и демонами. А люди слепо шарахаются от наслаждения к боли. Они зовут бога, хотя бог повсюду. И какой смысл жить в таком мире, если не можешь его изменить?

— Но ты все же не убил себя...

— Нет. — Я хмыкнул. — Глупое желание прошло в первую же седмицу. Тут было настолько холодно, что самоубийство, подумалось мне, будет благодеянием, а я был не в том настроении, чтобы оказывать благодеяния.

Судя по шороху, Иисус повернулся ко мне.

— Я такой же... необычный, как ты?

— Разве нет?

Мы оба засмеялись, потом он сказал:

— Значит, если не убил себя, надо менять мир?

— Да.

— Как?

— Как и собирался с самого начала. Все происходит быстро, смею тебя уверить. Сколько лет ты провел с ессеями? Пять? Познав истину, ты сможешь изменить мир в мгновение ока.

— Какую истину?

— Ту, которую я тебе открою. Ту, которая обычному человеку покажется бессмыслицей. Ты этого не сознаешь, но люди, подобные тебе, рождаются на свет чрезвычайно редко. Ты рожден, чтобы служить богу, но не это делает тебя особенным. Рождались и другие, многие другие, жаждавшие служить богу. А ты похож на перо на краю обрыва. Хватит легкого дуновения, чтобы ты взлетел.