Иисус: История просветления

Глава 1. Незнакомец в снегу

— Конь! — крикнул храмовый служка. Он тяжело дышал. — Скорее, пойдем!

— Куда? — спросил я, не поднимая головы. Как и каждое утро, я писал. Мои записи не предназначались ни для кого за пределами этой кособокой развалюхи, но я продолжал писать — для себя.

— Как куда? Надо его поймать, пока кто-нибудь не увел! Он такой здоровый!

— Кто-нибудь — это ты?

Мальчишка никак не мог успокоиться, из ведра в его руках выплескивалась на пол горячая вода: ему позволялось входить сюда, чтобы наполнять мою ванну.

Я нахмурился.

— Спокойствие, малец.

— Что? — переспросил он.

— Разве жрец не учил тебя сохранять хладнокровие?

— Это было раньше... до коня...

Для всякого, родившегося в этих горах, конь без хозяина — целое событие. Интересно, откуда взялось животное? Наверное, из Западной империи, там разводили огромных черных боевых жеребцов. Местные распознавали животных, так сказать, по сторонам света. Слоны — юг и джунгли, верблюды — восточные пустыни... Я много странствовал, но лишь единожды видел двугорбое чудовище.

С севера, из-за перевалов, приходили низкорослые мохнатые пони, и уж они-то были для нас не в диковинку — купцы, захаживавшие в здешние деревни, навьючивали своих пони отрезами шелка, пенькой, мешками с благовониями, солью, сушеным мясом и мукой. Все необходимое, а шелк — чтобы украсить невесту перед алтарем или закутать хладное тело в час скорби.

Я положил черную от чернил кисточку на подставку и потер запачканные пальцы.

— Поставь ведро, пока мы с тобой не утонули. А потом подай мою накидку.

Снаружи бушевала пурга, сорвавшаяся накануне вечером с высоких пиков; ветер задувал резкими порывами, швыряя в окна горсти снега. Я вышел из своего приюта и огляделся.

Значит, конь...

Служке не терпелось. Он бросился вниз по склону.

— Найди седока! — крикнул я ему вслед.

Мальчишка остановился, обернулся. Не потому, что не расслышал, нет — ветер дул в его сторону, и он наверняка разобрал мои слова.

— Какого седока? — крикнул он в ответ.

— Который упал с коня. Найди его! Ищи как следует, не ленись!

Служка помедлил. Конечно, он предпочел бы пялиться на огромного коня, однако тело в снегу сулило поживу. Мальчишка кивнул и юркнул в щель между валунами, что возвышались по обе стороны тропы. За такими валунами легко укрылся бы и взрослый, что уж говорить о тощем юнце.

Я двинулся за ним — медленно, и вовсе не потому, что был гораздо старше. Честно сказать, я знать не знаю, сколько мне лет. Возраст утратил всякое значение давным-давно, однако суставы мои по-прежнему не скрипят.

Мне было видение чужака, два дня назад, но вот пурги я не предвидел. Снег незнакомца не погубит, а вот студеный воздух с горных вершин вполне на это способен. Внизу никто и не представляет, насколько тут может быть холодно. Я помогал селянам переправлять вниз заблудившихся путников, которым посчастливилось выжить, — у всех кончики носов и пальцев на ногах были черными. Поначалу они тупо молчали, а потом, стоило немного согреться, начинали вопить от нестерпимой боли.

Всякий в моей долине боялся вершин и опасностей, которые они насылали. А еще почитал горы, напоминавшие о близости небес. Но мне небесное блаженство ни к чему.

Селяне больше не обращались ко мне за помощью: их пугал скрюченный престарелый аскет, ступающий по снегу босыми ногами, когда сами они кутались в одежды из козьих шкур. Долгими зимними вечерами они судили и рядили между собой и наконец решили, что я спознался с демоном. Местные верят, что демонов тысячи, и уж один или два вполне могли снизойти до меня...

Я спускался по тропе, и вдруг до меня долетел звук, похожий более на писк крысы, чем на мальчишеский голос. Но я понял, что это за звук, повернул влево, откуда он донесся, и ускорил шаг. Хоть бы чужак выжил — мне хотелось этого по личным причинам.

За очередным гребнем я увидел небольшой сугроб. Рядом стоял служка. Сугроб не шевелился.

— Я ждал, пока ты придешь, — сообщил мальчишка. Лицо его выражало ту смесь страха и облегчения, какая свойственна лицам людей, полагающих, что они наткнулись на труп.

— Послушай, мне он нужен живым, так что не вздумай пинать, — предостерег я.

Мальчишка опустился на колени и принялся разгребать снег руками. Чужак ухитрился похоронить себя под толстым слоем снега, но удивительно было не это, а его поза — он стоял на коленях, сложив руки под подбородком. Мальчишка явно никогда не видел такой позы.

— Он что, свалился, как сидел?

Я не ответил. Меня приятно удивило, что этот человек продолжал молиться на краю смерти. Молитвенная поза подсказывала, что он из иудеев: на востоке люди молятся, скрестив ноги, а не на коленях.

Я велел мальчишке бежать в деревню за санями, и он не стал тратить время на вопросы. Вообще-то мы вполне могли донести чужака сами, но я хотел остаться с ним наедине. Едва служка исчез из вида, я нагнулся и припал губами к уху чужака, все еще ярко-розовому, хоть и тронутому инеем:

— Пробудись! Я знаю, кто ты.

Мгновение все оставалось неизменным. Чужак не шевелился, однако я не спешил поделиться с ним теплом своего тела. Если он — тот, кто мне привиделся, в этом не было необходимости. Оставался еще один способ, позвать его по имени.

— Иисус, пробудись!

Большинство душ откликаются, когда зовешь по имени. Некоторые даже способны откликнуться из-за порога смерти. Чужак шевельнулся, едва заметно, с покрытых снегом темных волос осыпались снежинки. Нет, это не судорога. Люди — вовсе не карпы, что зимой замирают подо льдом, а по весне, когда солнце растапливает лед, вновь оживают. Этот человек силой воли обрек себя на полную неподвижность, а теперь той же силой пробуждался. Останься служка со мной, он бы наверняка решил, что я прибегнул к черной магии.

Иисус поднял голову, посмотрел на меня, не видя. Сознание пока вернулось к нему не полностью. Но вот взгляд сосредоточился.

— Кто ты? — спросил он.

— Не имеет значения, — отозвался я.

Приподнявшись с моей помощью, Иисус покачал головой.

— Я пришел к одному человеку. Если ты — не он, оставь меня.

Он был жилист и силен, несмотря на все тяготы проделанного пути, и его сопротивление заставило меня присесть.

О коне он не спрашивал, говорил со мной на грубом греческом, на каком объясняются на торжищах Западной империи. Должно быть, выучил за время странствий. Я понимал по-гречески благодаря купцам, научившим меня этому языку, когда я был в возрасте чужака — лет двадцати пяти или около того.

— Не упрямься, — уговаривал я. — Я выкопал тебя из-под снега. Кто бы еще позаботился это сделать?

Он оставался настороже.

— Откуда ты знаешь мое имя?

— В твоем вопросе ответ, — сказал я. — Правильный человек должен знать, как тебя зовут.

Иисус улыбнулся, и вдвоем мы распрямили его скованные стужей ноги. Он пошатнулся и незамедлительно оперся на мое плечо.

— Погоди, — попросил он.

Я окинул его взглядом. Сам я на полголовы выше мужчин в деревне, а Иисус намного выше меня. Волосы и борода темные, подстриженные, не слишком аккуратно, словно наспех, как обычно стригутся в пути. Глаза тоже темные, темно-карие, кажутся черными из-за бледной кожи. Здесь, на высокогорье, у всех лица цвета бурдюка из козьей шкуры.

Иисус позволил мне отвести его — точнее, оттащить — чуть повыше, и я принял это за знак доверия. Моего имени он снова спрашивать не стал. Должно быть, предугадал ответ. Я предпочитаю безличие. Если ищешь полного одиночества, не называй никому своего имени и не спрашивай чужих. Селяне до сих пор не знают, как меня зовут, а я забываю их имена, едва услышу, даже имя служки. Порой я называю его Кот, потому что ему поручено гонять крыс, которых привлекают в храм благовония и масла.

Полмили спустя Иисус выпрямился, отпустил мое плечо и зашагал самостоятельно. Мгновением позже он нарушил тишину.

— Я слышал о тебе. Говорят, ты ведаешь все на свете.

— Вот уж нет! Люди болтают, что я — сумасброд, одержимый демонами. Открой правду, тебе ведь было видение обо мне?

На лице Иисуса отразилось изумление.

— Не прячь свое знание от меня. — Я искоса поглядел на него. — Во мне все открыто. Умеющий смотреть да увидит.

Он кивнул. Да, мы доверяли друг другу.

Вскоре мы достигли моей полуразрушенной хижины. Очутившись внутри, я пошарил за потолочной балкой и достал мешочек, обернутый грязным тряпьем.

— Чай, — пояснил я. — Настоящий, не те сушеные стебли, которые варят внизу.

Я поставил на жаровню котелок с талой водой. Жаровня чуть дымила — для повседневных нужд я топил ее кизяком. И на полу хижины тоже был кизяк, смешанный с соломой. Каждую весну женщины из деревни клали свежий слой.

Иисус присел на корточки, словно крестьянин, и наблюдал за мной. Будь мне и вправду ведомо все, я бы знал, где он приучился так сидеть — среди своего народа или за время странствий. После студеного и чистого воздуха снаружи глаза моего гостя заслезились от дыма. Я откинул одну из шкур, прикрывавших окно, чтобы проветрить хижину.

— Привыкнешь, — проговорил я и повел рукой.

У меня не было намерения записывать нашу встречу, хотя подобные ей за последние двадцать лет случались совсем не часто. Во внешности Иисуса не было ничего необычного. Предрассудки и суеверия людей невежественных превращают тех, кому уготована особая судьба, в чудовищ и великанов. Наяву же все иначе. Были ли глаза Иисуса глубоки, как океан, и темны, как вечность? Да ничего подобного! Для посвященного в его взгляде присутствовало нечто, чего не передать словами, но то же верно и для взгляда деревенской простушки, которая впервые увидела свое новорожденное чадо и исполнилась любви к нему. Души все едины, только мы отказываемся это признать.

По тому же правилу все слова суть слова Божества. И это люди тоже отказываются признавать. Иисус говорил, как всякий человек, но не всякий человек говорит, как Иисус, что загадка само по себе.

В первый час нашей встречи мы попивали черный чай, заваренный на славу в честь гостя, не такой слабый, каким я пробавлялся обычно (ведь мой запас следовало растянуть на всю зиму).

— Думаю, я понимаю твои затруднения, — сказал я.

— То есть, почему я пришел к тебе? — спросил он.

— Это одно и то же. Ты нашел Бога, но этого мало. Совсем мало. Нет голода жесточе, чем тоска по вечности.

Иисус, похоже, не удивился. И то сказать — правильный человек, которого он искал, заговорил бы именно так, без околичностей. Что же до меня, я повидал достаточно пылких молодых людей, приведенных в горы видениями. Они быстро сгорали и спускались вниз, унося с собой пепел своих надежд.

— Одно — найти Божество, — продолжал я, — и совсем другое — стать Божеством. Разве не этого ты взыскуешь?

На сей раз Иисус удивился. В отличие от прочих пылких молодцов, он отыскал меня не по собственной воле: его вела невидимая рука, направлявшая и подталкивавшая, как несмышленого малыша.

— Я бы выразился иначе, — произнес он.

— Почему? Ты ведь не кощунствуешь, правда? - Я рассмеялся сухим, лающим смехом.

— Сколько раз тебя обвиняли в кощунстве? Сотню, не меньше. Не беспокойся, никто не заглядывает тебе через плечо. Когда я закрываю дверь, даже местные боги смиряются с этим.