Иисус: История просветления

Глава 13. Путник

Стоило Иисусу объявить о том, что он уходит, как эта весть распространилась по селению, подобно лесному пожару. Ессеи ждали его ухода пять лет. Никто не думал, что он останется с ними навсегда, ибо разве не предсказано, что спаситель покорит Иерусалим и вступит в храм в торжестве? И в тот самый день ессеев перестанут считать отступниками, изгоями, вера которых слишком чиста для остальных иудеев, пусть и ожидающих пришествия мессии. И то сказать, в своей непорочности они отвергали брак и оставались холостыми, во искупление первородного греха, совершенного Адамом и Евой, а новичков к себе принимали лишь после того, как те десять лет проведут в услужении.

Но со временем ессеи будут вознаграждены, Бог сполна одарит их за долготерпение и жертвы, которые они принесли.

— Мы войдем в храм следом за тобой, — сказал Товия. — Мы не бойцы, и оружия у нас нет, но кому оно потребно, правда? — Судя по затуманенному взору, он представлял себе, как римские солдаты разлетаются в стороны, едва Иисус поднимет руку.

Иисус покачал головой и ответил, что пойдет один.

— Думаешь, это разумно? — спросил Товия.

Что же это за мессия без войска? Ведь предсказано, что он придет как воин. И кем еще может быть мессия? Писание изобилует насилием, им пронизаны все священные книги, вспомнить, хотя бы, Исход с проклятием, наложенным на змея, и печатью Каина... И вся история Израиля есть насилие, борьба за выживание и кары небесные.

— Позволь мне пойти с тобой.

— Хочешь увидеть, как падут римские укрепления? Как я протрублю в шофар?

— У нас есть шофар, — обрадовался Товия, — можешь взять.

С тех пор как пали стены Иерихона, рог-шофар сделался непременной частью богослужений. Иисус положил руку на плечо собеседнику.

— Ты можешь пойти. Среди всех здешних ты заслуживаешь этого более прочих. Но я ищу того, что нельзя найти. А когда найду, ты не увидишь, что это. Ветер — и тот можно узреть, но не предмет моих поисков.

— Ветер можно ощутить, — усмехнулся Товия, — и пойти туда, куда он гонит.

Приготовления не заняли много времени. Подобрали вьючного ослика и привязали его к заднику повозки. Иисус отказывался от всех предложений как следует запастись пищей и снаряжением, а когда старейшины упомянули о неких схронах с мечами и доспехами, он сделал вид, что не услышал. Гонцы обходили близлежащие холмы и созывали тех ессеев, что жили в отдалении от Кумрана и берега Мертвого моря. Эти отшельники, собравшиеся на главной площади Кумрана, выглядели неестественно бледными для жителей пустыни. Впрочем, многие из них проводили дни, корпя над свитками при свете свечей в своих сумрачных домах и пещерах, и потому до сих пор моргали, будто совы, от яркого солнца.

Иисус наблюдал за приготовлениями с отчужденностью, которой никто не мог объяснить. На пир в свою честь он пришел, но сидел за столом, почти не притрагиваясь к кубку с вином и задумчиво разламывая хлебную краюху. На следующий день он собрал в зале с картинами столько народа, сколько зал мог вместить; люди заняли все скамьи и набились в проходы, а снаружи нещадно палило солнце, так что дышалось с трудом. Иисус оглядел ессеев; почти все лица были ему знакомы, ведь он провел среди них пять лет, проповедовал во всех общинах, пировал с ребе и толковал вместе с ними Писание и мидраши,

Иисус учил, что истинное Писание — отнюдь не свитки Торы. «Если Бог повсюду, мы должны понять, почему его столь тяжело увидеть», — сказал он однажды, когда его нашли на краю поля, пристально глядящего на что-то в траве. Это оказалось гнездо жаворонка; птенцы только вылупились из яиц и слепо тыкались в разные стороны, принимая тень, что падала от Иисуса, за предвестие возвращения матери, раскрывали свои большие розовые клювы и жалобно попискивали, требуя еды.

Такие мгновения прозрения случались довольно редко. Иисус привнес в жизнь ессеев радость, которой они прежде не ведали. Он поразил ребе утверждением, что твари Божьи и поныне чисты не менее, нежели в день, когда был сотворен Эдем. По его словам, грехопадения не было. «Посмотрите на птиц в небесах и на цветы в поле. Какую заповедь они нарушают?» Он учил, что невинность есть близость к Господу и что все живые существа рождаются невинными.

«Ева прогневила Бога, и нас лишили невинности», — возразил один ребе.

Иисус улыбнулся и , ответил: «Женщины и вправду наделены тайной силой, но я сомневаюсь, что они способны разрушить созданное Богом. Мы всего лишь упали в грязь, и эту грязь можно смыть».

Ребе он не убедил, поскольку никому не позволено противоречить Торе. Однако простые люди ему поверили и полюбили его проповеди. Наружностью Иисус оставался все тем же юношей, который пришел к ессеям пять лет назад, но внутренне преобразился по воле Божьей, из зеленого побега сделался крепким стволом.

Иисус обвел взглядом собравшихся, дожидаясь тишины, и спросил:

— Я вас разочаровал? Должно быть, так, иначе вас подвел Господь, а это невозможно.

Люди озадаченно зашептались. Никто не ожидал подобного начала разговора.

— Не слышу ответа, — продолжал Иисус. — Если вы всем довольны, значит, обрели спасение? Хотите, чтобы я поверил, что иудеи счастливы?

Это что, испытание? Замешательство становилось все очевиднее; наконец кто-то отважился попросить:

— Господин, объясни свои слова.

Иисус вскинул руку, призывая к тишине.

— Вы хотите, чтобы я истребил врагов ваших и вернул эту землю Богу. Я ничего не могу сделать, пока вы не ответите мне на простой вопрос. Для чего я вам нужен? Почему вы еще не обрели спасение? Ну, говорите же!

Товия, сидевший в переднем ряду, хотел было подняться, но его опередил один из старейшин.

— Господин, иудеи сами не в силах обрести спасение. — Старец говорил с запинкой, пытаясь совладать с растерянностью. — Римляне силой захватили нашу землю, их пошлины ввергают нас в нищету. Тысячи повстанцев погибли, их семьи казнили в назидание остальным. Ты же все это знаешь.

— И Бог это знает, — кивнул Иисус. — Так почему же он не вмешался?

Старец прокашлялся. Он имел немало возможностей убедиться в мудрости и прозорливости юного господина, но это еще не повод выставлять его нерадивым учеником.

— Бог ждет, покуда мы искупим свои грехи. — Старейшина обвел рукой зал. — Все мы собрались во имя искупления грехов. И годами, проведенными в чистоте, мы заслужим милость Господню.

— Почему-то мне так не кажется, — нахмурившись, произнес Иисус. — Что у вас есть? Трава пополам с грязью — этим вы питаетесь; ваши овцы малочисленны и отощали от голода в бесплодной пустыне. Многим грешникам дано намного больше.

Люди замерли. Меньше всего они ожидали, что Иисус обольет их презрением. Впрочем, что бы они ни услышали в его словах, сам Иисус никого не презирал. Вплоть до недавнего времени он делил с ессеями их труды, заботы и маленькие радости. Но как-то ночью, когда он бродил среди оливковых рощ, случилось нечто, поначалу показавшееся малостью: он поглядел на луну сквозь ветви самого старого дерева в роще, словно сплетенные в сеть, и луна мнилась рыбой, пойманной в эту сеть.

Внезапно сердце пронзила боль. Иисус продолжал смотреть на луну, и, с каждым мгновением в нем крепло убеждение, что это зловещий знак, что ессеи падут, и никакая чистота их не спасет. Подобно луне, они очутились в ловушке. Малая группа не может искупить грехи прошлого. Минуют поколения, а иудеи останутся рабами. А единственная надежда по-прежнему скрыта за завесой тайны...

Той ночью Иисус осознал, что должен уйти из Кумрана и раскрыть эту тайну, и что не может позволить ессеям следовать за собой.

Юноша взмахом руки призвал собравшихся к молчанию.

— Господь видит все. В смирении таится высокомерие, за чистотой прячется гордыня. Вы прониклись ложной верой, будто люди способны очиститься до конца, а худшая ваша ошибка — верить, что я смогу спасти Израиль. — Иисус не обратил внимания на то, что шепотки в зале начали перерастать в негодующий ропот. — Я пришел как друг. И вовсе не хочу уходить врагом. Но если вы ждете, что я обрушу стены Иерусалима, как Навин обрушил стены Иерихона, ваши ожидания тщетны.

Ессеи вскочили, возбужденно загомонили, послышались женские причитания. Товия, один из немногих, остался сидеть; он склонил голову и молился — вероятно, о том, чтобы юный господин открыл свои намерения.

— Что же? — воскликнул Иисус. — Теперь вы обратились против меня? Несколько злых слов, и ваша любовь переродилась в ненависть? — Быстрым движением руки он смахнул со стола, служившего алтарем и покрытого богато расшитой парчой, металлические браслеты, амулеты и фрукты. Потом запрыгнул на стол, раскинул руки и крикнул, перекрывая гомон: — Сядьте! Ну же, уймитесь!

Многие слишком разошлись, чтобы подчиниться, однако женщины и наиболее рассудительные из мужчин успокоили самых разгоряченных. Дождавшись относительной тишины, Иисус продолжил:

— Я ухожу не ради себя, но ради вас. Вы хотите, чтобы я спас иудеев. Но иудеев не спасти, покуда мир остается таким, какой он есть. Нам нужен новый мир, ни больше и ни меньше.

Никто не понял, о чем он говорит, однако в этих его словах крылся проблеск надежды, и потому люди вновь зашевелились.

— И откуда возьмется новый мир, господин? — спросил кто-то.

— Не знаю, — ответил Иисус. — Знаю только, что я не тот, кем вы меня возомнили. Я не воин, который повергнет супостата. — Он склонил голову, и этот жест смирения не остался незамеченным.

Товия поднялся, не в силах долее молчать.

— Другие, не мы, нарушили завет. Мы всем сердцем стремимся чтить Господа. Мы повинуемся заповедям, стараемся искупить всякий грех, пусть самый малый.

В зале одобрительно зашептались.

— Вы — чистейшие из всех, кого я видел, — проговорил Иисус, — и Богу это приятно. Но за вашу чистоту он вас не спасет.

— Что это значит? Что Бога не умилостивить праведной жизнью?

— Бог превыше праведности. — Иисус покачал головой. — Бог — это тайна.

— И ты ее не раскрыл?

— Еще нет. Но я ближе к ней, чем в тот день, когда пришел сюда.

Товия огляделся; в зале кто-то застонал.

— Ты не можешь оставить нас в отчаянии. Мы признали тебя учителем, так обучи же нас.

— Увы. — Иисус вновь покачал головой. — Дайте мне уйти. Забудьте, что я жил среди вас.

Он спрыгнул со стола и направился к двери. Женщины снова запричитали, мужчины понурились. День, начинавшийся с праздника, завершался горем.

Товия нагнал Иисуса.

— Посмотри, что ты наделал! Вернись. Ты лишил нас надежды.

— Успокойся, Товия. Никто ни в чем не виноват. — Несмотря на всеобщее уныние, Иисус оставался спокойным и собранным. — Приведи повозку. Мы уходим немедленно.

Товия выпучил глаза, не в силах поверить услышанному, и юноша прибавил, уже не столь резко:

— Так будет лучше для всех. Слова Бога порой заставляют рыдать. Уж тебе ли этого не знать?

Если Товия и рассердился, он отвернулся слишком быстро, чтобы по его лицу можно было это заметить. Он двинулся к соснам, в тени которых стояла повозка, и вскоре вернулся, ведя в поводу мула, запряженного в постромки. Иисус уселся в повозку, рядом с двумя овечками, которых они брали с собой на случай, если закончатся припасы. Товия взмахнул кнутом, и мул медленно тронулся мимо деревьев, увешанных разноцветными кусками материи, — так ессеи собирались провожать мессию на его торжественном пути в Иерусалим.