Иисус: История просветления

Эпилог

Как я уже говорил, местные относятся ко мне с подозрением. Они считают, что я занимаюсь черной магией, а я воспринимаю их как досадную помеху, поэтому близко мы не сходимся. Со временем многие из них обо мне позабыли. Теперь я для них все равно что шишковатое дерево, неведомым образом выросшее на продуваемой ветрами вершине. Шишковатое, корявое, бесплодное, цепляющееся за жизнь из чистого упрямства.

Многие, но не все. Храмовый служка — уже достаточно взрослый, чтобы стать монахом — наверняка удивился, когда я исчез. Одним весенним утром он подошел к моей хижине с вязанкой хвороста и обнаружил, что входная дверь широко распахнута. Судя по тому, как ветер обошелся с моими скудными пожитками, дверь не закрывалась достаточно давно.

Никто меня в тех краях больше не видел.

Внизу, куда жители гор не отваживались спускаться, караваны с наступлением весны стали передвигаться куда чаще. Я спустился туда и сел на обочине, наблюдая. Однажды проезжавшая мимо повозка остановилась, и с нее спрыгнул человек. Сделал несколько шагов, преклонил колени; в руках он сжимал маленький деревянный крест.

Я подождал, потом сказал:

— Я знавал его.

— Что? — Человек явно опешил. — Я первым из учеников прибыл сюда.

— Подумаешь. — Я пожал плечами. Потом махнул рукой, приглашая путника присоединиться: в котелке над костром заваривался чай. Он принял мое приглашение и начал рассказывать. Оказалось, он стал учеником Иисуса почти сразу, как тот вернулся на родину. С уст путника легко слетали досужие рассуждения о мессии и о чудесных обращениях по всей стране. Многие видели воскресшего Христа, сказал он. От собственного рассказа путник, которого звали Фомой, пришел в такое возбуждение, что позабыл о чае.

Когда я ему напомнил, Фома загадочно улыбнулся.

— Человек одним чаем не проживет.

Я спросил об Иуде. Фома поразился тому, что какой-то дряхлый старик, смахивающий на обезьяну, слышал об Иуде, и покачал головой.

— Предатель. Демон, по которому веревка плакала.

Иуда повесился, швырнув в лицо Каиафе его сребренники.

— Он повесился на дереве, что стояло в полном цвету, — прибавил Фома, — и за одну ночь белые цветы сделались кроваво-красными.

Я кивнул.

— Выходит, Иуда исцелится, а ты станешь блаженным. Хорошо. Лишь через порок появляется добродетель.

Фома настороженно посмотрел на меня.

— Все так и было. После воскресения Иисуса я вложил пальцы в его раны...

Я пошевелил костер под котелком, и кизяк противно задымил.

— Истина не менее таинственна, чем сам бог.

Из повозки Фому окликнули: мол, они отстали от каравана. Фома неохотно поднялся и задал на прощание коварный, как ему, верно, казалось, вопрос:

— Ты последуешь за моим учителем, если я докажу, что он восстал из мертвых?

— Нет, — ответил я. — Я последую за ним, потому что должен.

Фома растерялся, однако подождал, пока я сниму котелок и прихвачу мешок. Я мог бы забраться в повозку, но предпочел идти следом. Мы шли сквозь безжалостные бури, я вместе с Фомой страдал от насмешек и камней, которыми нас осыпали в деревнях, жадно слизывал капли влаги с грязной тряпки, ибо источники пересохли...

Куда мы шли? Я не спрашивал, мне было все равно. Этому я научился у Иисуса. Я побудил его изменить мир, и он преуспел. Свет сопровождал нас повсюду. Я спал под открытым небом. Звезды казались воротами в иные миры. Порою я погружался в дремоту и оказывался на зыбкой линии между этим миром и потусторонним. Там я встречал Иисуса. Мы не разговаривали, просто омывали тела в сиянии, побеждающем всякие иллюзии.

Фоме о своих путешествиях вне тела я не рассказывал. Он бы мне поверил, но вот тому, что Иисус спас Иуду, верить бы отказался.

— У тебя великая душа, — сказал я Иуде. — Ты с готовностью принял обличье злодея. Должно быть, ты очень любишь Иисуса.

Иуда ничуть не возгордился.

— Земля — чадо Божье, — ответил он. — Как можно отказать в помощи ребенку?

Думается, без Иуды не было бы этой новой веры, христианства.

Конечно, теперь она не такая уж и новая. Любое плакучее дерево называют деревом Иуды. А Фома известен как Неверующий или как Блаженный. Все это необходимо. Для чего? Для того мгновения в жизни каждого человека, когда завеса спадает, и из-под нагромождений богатства и бедности, здравия и болезней, жизни и смерти мироздание возглашает единственное слово:

— Осанна!