Король-паук

Глава 10

Людовик бросился в самую гущу войны, но не как его отец, с высокомерием обсуждавший с командирами какие-нибудь общие вопросы в глубоком тылу, — он бросился врукопашную с яростью и неистовством, сравнимой с неистовством любви. Частенько случалось, что противник, видя его тонкие ноги, полагал, что принца будет нетрудно вышибить из седла, но тут же оказывался на земле сам, — дофин оказывался слит с конём в единое целое. Многие опытные воины не могли правильно рассчитать расстояние, с которого принц может нанести удар, и в последние мгновенья жизни видели лишь блеск сабли в сильной и неестественно длинной руке. Да, это непоправимая ошибка — неправильно рассчитать дистанцию, с которой Людовик мог нанести смертельный удар.

Маргарита осталась одна в Туре, не имея никаких других дел, кроме вышивания, никаких других развлечений, кроме слушания странствующих музыкантов, и никакой компании, кроме королевы, которая уже привыкла к одиночеству. Вначале эта разлука переносилась легко, казалось даже, что она решает множество проблем. Но, когда миновал первый год, всё это стало довольно мучительным. «И где, — интересовался в своих письмах из Шотландии король Яков, — мои внуки?» Война против Англии шла чрезвычайно успешно, и он писал, что дочь не должна иметь предубеждений против укрепления союза с Францией. К этому времени даже король Яков знал, что она уже достаточно взрослая.

— Неужели мне суждено так и прожить всю свою жизнь? — спрашивала Маргарита.

Королева ответила:

— Я так и прожила.

— Нет, мадам, — улыбнулась Маргарита. Королева родила королю Карлу дочь и вот-вот должна была родить ещё одного ребёнка. — Ваш супруг иногда всё же появляется дома. Мой же только пишет мне письма.

— Я раньше всегда думала, что хорошо понимаю своего сына. А теперь и сама не знаю. Меня утешает только одно. Он бросил тебя, — слова её прозвучали неожиданно горько, — не из-за какой-нибудь дешёвой потаскушки! Слухи летят быстрее гонцов, дорогая моя, и, если бы дело было в этом, мы бы об этом уже знали. Но все только и говорят о том, что Людовик стал превосходным воином, он сражается, как Карл Великий. — Глаза королевы сияли гордостью.

Однажды ей в голову пришла великолепная мысль. Можно помочь скрасить Маргарите её тоскливое существование, можно развлечь её!

— Я уверена, что моему сыну будет приятно, если ты научишься читать его письма и сама станешь отвечать ему. Я найду тебе учителя.

Тут Маргарита задала очень странный вопрос:

— Мадам, а пушкари умеют читать и писать?

Королева рассмеялась.

— Ну что ты, милая, конечно, нет. По крайней мере, я ещё ни разу о таком не слышала. А почему ты спрашиваешь?

Чтобы не было лишних сплетен, королева нашла ей учителя не столь красивого, чтобы это могло вызвать пересуды, и не столь безобразного, чтобы не вызвать к нему особый интерес. Это был Жан д’Эструвиль, господин Бланвиля и Торе, мягкий и приятный человек, слегка пришептывающий и очень образованный. Под его руководством Маргарита научилась читать.

Вскоре чтение превратилось в настоящую страсть. Она сочувствовала преступной любви Элизы к Абеляру, вместе с прекрасной Одой она падала замертво к ногам Карла Великого при известии, что Роланд убит маврами, её глаза расширялись при тусклом свете свечей от восхищения перед благородством королевы Юга Констанции.

— Я не уверена, что ты читаешь подходящие для тебя вещи, — с некоторой тревогой сказала королева. Однако господин Бланвиля и Торе не разделял её сомнений:

— Мадам королева, супруга дофина невероятно понятлива и умна, а в старых французских поэмах нет ничего непристойного или неподходящего, если не считать того, что они писались в те времена, когда дамы принимали участие и в политических делах, а не просто сидели за стенами замков, что, разумеется, является более естественным для них.

Эти поэмы, как помнила королева из своего прошлого опыта, также навевали романтические мечты. Она намекнула учителю, что была бы рада, если бы тот способствовал тому, чтобы Маргарита сама занялась творчеством.

Вскоре дофин стал получать подробные ответы на свои письма, а король Яков в Шотландии стал читать небольшие трогательные баллады, написанные собственной рукой его дочери. Он похвалил её, не скрывая отцовской гордости. Но, написав письмо, он задумался, по привычке прикрывая щёку рукой. В своём предыдущем письме он не мог скрыть тревоги за неё и предложил ей навестить его в Шотландии. Одного поэта в семье, не без иронии думал он, более чем достаточно.

Однако Маргарита не поехала. Тот же самый гонец привёз и трагическое известие. Король Яков погиб от кинжала герцога Пертского, и теперь на троне Шотландии восседал брат Маргариты Яков II. Брат писал, что настали тяжёлые времена для их страны. Оставайся. Во Франции спокойнее.

Маргарита осталась в Туре, чувствуя себя ещё более одинокой, а тем временем английские войска постепенно уходили из северных провинций, оставляя после себя разоренье, опустошённые земли и чуму.

В это освободившееся пространство и хлынули французские войска, достаточно сильные, чтобы не позволить оккупантам вернуться, но ещё не настолько мощные, чтобы ускорить и развить своё наступление, хотя даже самые незначительные победы оценивались как крупные достижения. Каждый гонец, посланный в Тур, приносил известие об очередной великой победе. Проницательные королевские министры теперь впервые могли представлять своего господина как великого полководца, отца народов, человека, власть которого значительно возросла. Говорили и о Людовике, но исключительно как о почтительном сыне, выполняющем свой долг перед лицом своего короля и господина. Франции больше всего в этот момент было нужно единство, а единство предполагало власть одного человека, даже если министры и знали, что эта власть чисто формальная. Более того, они уже предчувствовали трения между Карлом и Людовиком. Неблагодарное дело — делить славу.

Однако, хотя гонцы всячески преуменьшали заслуги Людовика, ничто не могло помешать простым людям видеть то, что происходило. Крестьяне, наблюдавшие за ходом сражений, спрятавшись в стога и скирды, возчики, подвозившие провизию в войска, а также многочисленные раненые и покалеченные воины, нескончаемым потоком пробиравшиеся в свои города, рассказывали легенды о подвигах дофина, которые казались слушавшим чем-то вроде старинных баллад, повествующих о героях прошлых дней. Однако этот герой был их современником, и его участие в этой жестокой и грязной войне не делало её более благородной и яркой.

Он сражался как одержимый, не прося и не давая никому пощады. Говорили, что однажды он сбил с лошади одного старомодного рыцаря с изображением герба на шлеме, который пытался спасти свою жизнь, закричав: «Выкуп! Выкуп!» Однако Людовик нашёл щель в его доспехах и вонзил в лежащего свою шпагу. Следующий раз, сражаясь с очень сильным воином, Людовик перерезал горло у его коня и, когда его противник беспомощно свалился на землю, прикончил его. Говорили, что дофин вполне может победить и в честном поединке, что он обычно и делал, благодаря своим длинным рукам и необыкновенно устойчивой посадке. Но, если ему не удавалось побеждать в честном бою, он шёл на всё — главным для него была победа.

Некоторые из воинов более старшего возраста осуждали дофина. Он сражался не по правилам. Где же благородные идеалы рыцарства?

Время от времени они получали ответ и от представителя своего класса, погибшего от пули, которую не мог извлечь ни один хирург; кусочек железа, выпущенный стрелком плебейского происхождения, наносил смертельную рану, пробивая самые мощные доспехи, как будто это была яичная скорлупа. О каких идеалах можно говорить с тех пор, как в войне стал использоваться порох?

Простые люди не осуждали принца. Уже много-много лет они не знали, что такое законы и правила. В течение десятилетий озверевшие солдаты — иногда даже их собственные — жгли их дома, уносили имущество, уводили скот, издевались над их жёнами и насиловали их дочерей. Людовик был просто более современным, таким же, как и порох.

Вопиющие злоупотребления достигли такого уровня, что король по совету своих министров решился на отчаянный шаг — он созвал Государственные штаты Франции. Этот почтенный, но редко созываемый представительный орган действовал быстро и решительно, что ускорило конец Столетней войны, однако втянуло Францию в междоусобный конфликт, не менее фатальный, чем война Белой и Алой розы в Англии. Генеральные штаты объявили о принятии указов 1439 года.

В соответствии с реформаторскими указами с этого момента лишь один король являлся главнокомандующим всеми французскими войсками, и для содержания этих войск и выплаты жалования вводился постоянный налог в 1 200 000 ливров. Войска торжественным парадом прошествовали перед дворцом, выказывая свою верность Карлу и свою радость по поводу этого решения. Теперь они больше не зависели от своих феодалов, которые не выполняли своих обязательств, часто забывая даже обеспечить кормом их коней. Результатом указов была резкая смена симпатий, а также концентрация власти в руках соверена. И это ещё не всё. Купцы, ремесленники, священники, городские торговцы и даже крестьяне с этого момента находились под защитой короля и получили право обращаться в королевский суд, если кто-либо из знати поступал с ними несправедливо. С точки зрения знати самым ужасным было то, что теперь ни один крупный феодал не мог взимать налоги на своей собственной территории за исключением тех случаев, когда налог этот взимался с незапамятных времён, так что не осталось о нём никаких записей.

Крупные феодалы увидели в указах 1439 года смертельную угрозу своим привилегиям. В Государственных штатах они со всем красноречием пытались помешать его принятию. Не добившись ничего словами, они покинули собрание, положив руки на эфесы шпаг и бормоча угрозы в адрес духовенства в роскошных митрах и достаточно скромно одетых представителей буржуазии, осмелившихся ограничить их независимость. Они говорили, что это — нарушение всего старого порядка, это — настоящая революция. Они не желают иметь ничего общего с этими коварными и лукавыми прелатами и наглыми простолюдинами. Они будут доверять лишь своим шпагам, как бывало всегда в смутные времена. И они не знали, кто может возглавить их!

Людовик внимательно наблюдал за происходившим. К нему обращались самые известные мужи государства, знатные люди, имеющие значительные привилегии, прекрасную репутацию отважных воинов, обладающие высокими титулами. Двое из них принадлежали к королевской семье — главы дома Лилий — это были Карл, герцог Бурбонский, и Иоанн, герцог Бретанский. У других двоих также в жилах текла королевская кровь: хоть они были и незаконнорождёнными, это были Александр, внебрачный сын герцога Бурбонского, и Дюнуа, внебрачный сын герцога Орлеанского. Их называли незаконнорождёнными прямо в лицо, но они даже гордились таким прозвищем. Ещё двумя были известные генералы Антуан де Шабанн и Жан де ла Рош.