Король-паук

Людовик свирепо сверкнул на него глазами, но меньше всего он сейчас хотел нажить себе врага. Да и ссора герцога с графом Карлом не сыграла бы ему на руку.

— Я уже говорил и готов повторить, что не поскуплюсь, — сказал он.

И тут же пообещал свободно пропускать бургундские товары через свои владения и ввести самый благоприятный режим пошлин с бургундской торговли, какой только можно себе представить. Он так же согласился на то, чтобы герцог выбирал по полному своему произволу две дюжины депутатов в парижский парламент, напомнив только, как самую незначительную деталь, что по закону парламент должен одобрить это назначение и внести их в свои списки. Филипп неопределённо покачал головой. Он немного устал от всех этих государственных забот, к тому же долгая дорога его утомила.

Чтобы герцог не позабыл о своей клятве, Людовик предусмотрительно заметил:

— У вас прекрасный меч, дорогой дядюшка. Обладать такой реликвией весьма почётно. Господь Бог не может не отличать того, кто владеет святым крестом, на котором Сын Его принял смертные муки.

Даже зажав герцога в мешок и пустив его по воле волн, Людовик не смог бы связать его прочнее, чем взяв с него эту недвусмысленную клятву.

Филиппа де Комина такой оборот событий не на шутку встревожил:

— Великий Осман тоже владел им, — возразил он мягко.

— Ах, двоедушный писака! — обрушился на него герцог. — Ах ты... ах ты — царедворец! Ты смеешь сравнивать меня с турком?!

Людовик тем временем пришпорил лошадь и в скором времени догнал Шарлотту и графиню, скакавших вместе: Их островерхие головные уборы из кружева, напоминавшие церковные шпили, покачивались при езде, и летний ветерок развевал ниспадавшие с них лёгкие вуали.

— Мы говорили о вашем цирюльнике, — начала Шарлотта. По лицу мужа она догадалась, что сейчас он пребывает в том добром и благодушном настроении, которое так редко его посещало, а потому не рассердится, что бы она ни сказала.

Людовик рассмеялся:

— Теперь он мой лекарь. Он весьма высоко себя ценит, мой Оливье Дьявол. Он даже надеется, что я сделаю его тайным советником, но, конечно, надеется напрасно.

— Я никак не могу по рисунку на его капюшоне, — вступила в разговор графиня, — понять, из какого он университета?

— Чёрт побери, из того, что я знаю, можно заключить, что хоть из Лунного! В один день он объявляет мне, что окончил Гейдельберг, в другой намекает, что учился в Кельне, а на третий сообщает, что прошёл курс наук в Лувене.

— Нет, этот знак не принадлежит ни одному из них, — возразила графиня, — я отлично знаю их все.

— Наверное, ему самому пришло в голову, что вы должны их знать. Этот капюшон, я полагаю, из Краковского университета, что в Польше. Он у него самый длинный. Ни один из остальных так не напоминает их капюшон, как этот. Я снисходителен к Оливье. Капюшон скрывает его горб.

— Мне неприятен этот человек, — твёрдо сказала графиня, — и Шарлотте тоже.

— Вот как, дорогая? — Людовик взглянул на неё вопросительно.

— Я не говорила, что он мне неприятен, — ответила она, — я сказала только, что не всегда могу заставить себя доверять ему. Он постоянно следует за вами по пятам, как тень, со своими ужасными бритвенными ножами...

— О, Оливье вполне достоин доверия. Я прекрасно понимаю — для женщины он более чем непривлекателен, зато весьма полезен для мужчины. Если, вопреки запретам всех святых, вы когда-нибудь начнёте растить бороды, вы поймёте, что я имею в виду.

— Его величество поистине обладает даром облекать ужаснейшие вещи в самые приятные слова, — графиня наградила Людовика ледяной улыбкой.

Шарлотта засмеялась:

— По правде говоря, я никогда не знаю, что он имеет в виду.

От Перонна живописная процессия двинулась к Реймсу. Восшествие Людовика на престол предков проходило спокойно и «организованно». Впрочем, иначе и быть не могло, пока за ним стояла несокрушимая мощь Бургундии. Но даже если бы его не сопровождал в Реймс эскорт численностью в целую армию, вряд ли можно было опасаться каких-либо проявлений недовольства.

Цезарь писал: «Все галлы делятся на три группы». Эти три группы сохранились и поныне, mutatis mutandis[4], в виде трёх сословий королевства: дворянства, духовенства и простого люда.

Дворяне приветствовали государя, который в молодости, ещё будучи дофином, поддерживал их феодальные привилегии и повёл за собой в гражданской войне против короля Карла VII. Теперь, говорили они, наши древние права будут надёжно защищены.

Священники, зная его набожность и строгость моральных устоев, которую он неустанно доказывал всей своей жизнью, словно в укор распутному отцу, спешили направить ему торжественные заверения верности и прославляли его как «благочестивого монарха» в красноречивых проповедях по всей Франции.

В народе он всегда был любим за свою манеру одеваться просто, как горожанин, за близость и доступность. Солдаты помнили о его бесстрашии на поле битвы — там он всегда был одним из них, торговцы отмечали его умение постоять за свои интересы — и это роднило его с ними, крестьянам же (хоть они и не задумывались об этом) он представлялся могущественным властителем с массивными плечами, которые могли бы стать такими от тяжёлого труда, подобно их собственным плечам, — и в Людовике они видели себя во славе. Его ласковая и добрая королева подходила ему во всех отношениях — она могла и должна была родить мужу наследника — а ведь именно о такой жене каждый из селян мечтал для себя и своих сыновей.

Все, кто знал Людовика, единодушно сходились в том, что он добрый и преданный француз. И если бы даже ничего больше нельзя было о нём сказать, одно это снискало бы ему любовь нации, только что освободившейся от векового владычества иноземцев.

И, конечно, все его подданные, как это всегда бывает в конце эпохи, дышали надеждой на перемены и горячо верили в них, хотя бы потому, что само его воцарение уже являло собой перемену. Всё, что ни есть скверного в королевстве, он преобразует, всё хорошее — сделает ещё лучше.

— Это тяжёлое бремя, — говорил он герцогу Филиппу утром в день коронации, — я сразу же примусь за работу.

— Учись обуздывать свои порывы, Людовик, мой мальчик, смотри на вещи здраво. Особенно на первых порах.

— Но как?! Когда столько всего надо сделать...