Король-паук

— Я благодарю ваше величество за честь и заверяю вас, что сумею управлять южанами.

— Анри, безусловно, захочется отправиться на несколько дней в Мелюн, дабы они там могли лицезреть своего нового графа и принести ему клятву верности. Советую вам вымыть руки после церемонии, Анри, во избежание чесотки и вшей. Чёрт побери, никогда не знаешь, что подхватишь у этих людей! Затем вам следует вернуться на своё место, в арсенал.

Это был поистине утомительный день. Король приветливо кивал головой всем и каждому. Он раздавал улыбки столь щедро, что у него болели щёки.

— Госпожа графиня, господин граф, ваше высочество принц де Фуа, кавалер Жан, я желаю вам спокойной ночи.

Он развернулся на каблуках и оставил их так внезапно, что они едва успели проводить его поклонами.

Его голова раскалывалась от удушливой атмосферы и дыма чадивших свечей в тронном зале. Он смертельно устал, но всё же предвидел, что проведёт бессонную ночь, более мучительную, чем это обычно даже для него. При ярком, казалось, враждебном пламени свечей и факелов, в животной жаре, исходившей от десятков мужских и женских тел, Людовика вдруг прошиб озноб.

Он нашёл Оливье за странным занятием — тот усердно укладывал между простынями королевской кровати большую металлическую грелку с углями.

— Для чего ты это делаешь, Оливье?

— Я нахожу, что это весьма нелишняя и здравая мера, ваше величество. Грелка разгладит складки на простынях, оставленные прачками. К тому же жар убивает клопов, а пары древесного угля очищают воздух.

— В общем, грелка сможет сделать всё, только не нагреть постель, так, что ли?

— Ну, конечно, она также и нагревает постель. Мне показалось, что там, в зале было немного прохладно.

— Ты отлично знаешь, что там все потели от жары.

Цирюльник, который заметил, как его господин слегка дрожал во время церемонии, ничего не ответил, только подвернул край одеяла, чтобы постель хранила тепло, и переложил металлическую грелку под кровать. Король вскоре обнаружил, что и его ночное бельё и его ночной колпак тоже были заботливо согреты. Он не отпустил цирюльника, когда тот собирался удалиться.

— Разведи огонь, Оливье, сядь и поговори со мной.

— Да, о да, ваше величество! — он не привык, чтобы Людовик приглашал его сесть. Через секунду огонь уже потрескивал в камине. Людовику показалось, что даже брёвна нарочно подобраны наиболее сухие и богатые смолой.

— Оливье, иногда ты пугаешь меня. Мне кажется, что ты читаешь мои мысли. Признаюсь, что мне действительно стало немного холодно в тронном зале, хотя я прекрасно понимаю, что там было невыносимо жарко.

Цирюльник открыл было рот, чтобы ответить, но король не дал ему такой возможности:

— Оливье, какой способ сделать меч невидимым ты считаешь наилучшим?

— Если ваше величество предлагает мне философскую задачу, то я должен ответить: отдать его трусу.

— Я никогда не философствую. Я имею в виду то, о чём я спросил, — в буквальном смысле.

— В таком случае пусть тот, кто обычно носит этот меч, продолжает носить его. Меч стал его частью. Некоторые люди перестали обращать внимание на мой горб.

— Никто и никогда не носил этот меч. Он весь усыпан бриллиантами и всей этой декоративной чепухой. Вероятно, он не прорежет и масла.

— Меч великого магистра?

Король кивнул.

— Моя казна удручающе опустеет после того, что я предпринял сегодня, но я в то же время не могу исключить всякие расходы, и особенно мои скромные вложения в Бургундию. Мне придётся заложить меч и многие другие драгоценные короны.

— Но нужно ли для этого делать меч невидимым? Разве нельзя изготовить копию, отделанную стразами? Я знаю нескольких преуспевающих ювелиров, которые ничем иным не занимаются, кроме как...

— Чёрт побери, так поступал мой отец. Все короли прибегают к этому. Существуют искуснейшие подделки всех коронных бриллиантов. Трудность не в этом. Я хочу осуществить своё намерение втайне. Я не собираюсь закладывать их во Франции. Об этом станет известно, и пойдут толки. Я отправлю их за пределы страны, в генуэзский банк Сен-Джорджио. Слава Богу, с итальянцами я установил тёплые отношения, даже сердечные. Полагаю, от них я добьюсь лучших условий.

— Костыль! — воскликнул Оливье. — Меч можно отлично спрятать в костыле. О, как резво заковылял бы я с ним в Геную, если бы только ваше величество поручили мне это дело. Я выглядел бы с костылём очень убедительно.

Король колебался.

— Нет, не ты, Оливье. Ты нужен мне здесь, рядом со мной. Кто знает, быть может, мой озноб усилится.

Очень медленно, взвешивая каждое слово, прекрасно понимая, в какое опасное положение он себя ставит, и тем не менее решившись пойти на риск, Оливье произнёс:

— Быть может, мой господин, этот озноб есть проявление вашего... вашего недуга?

Людовик резко выпрямился, лицо его исказила ярость:

— Недуга? Недуга?! Ах ты, уродливая тварь! Ах ты, обезьяна! Я никогда не болею! Что за недуг? Ну же, ну, ну? Ты что, язык проглотил? Или кто-то вырвал его? Кто осмелился испортить мне удовольствие вырвать твой гнусный язык?!

Оливье бросился на колени и уткнул плачущее лицо в ночной халат.

— Вырвите его у меня, мой господин! Я не назову недуга! Но уже долгое время я тайно пытаюсь излечить вас от него.

— Излечить? Как? Каким образом, чем ты лечишь меня?

Оливье поднял на короля глаза, полные муки, его подбородок дрожал и борода словно прилипла к уродливому наросту на нём, подчёркивая его размеры и уродство:

— Помните, ваше вино иногда горчило, я тогда винил в этом ключника — то была хорьковая желчь. Серебряный кубок, который я вам преподнёс, и вы милостиво соблаговолили принять его из моих рук — он изготовлен не из серебра, а из сурьмы одного алхимика...

— Этому алхимику несдобровать.

— О, нет, он ничего не подозревает. Я украл сурьму. Она наделена слабительными и успокаивающими свойствами одновременно и растворяется даже в воде, не то что в вине. Часто, когда мой бритвенный нож оттягивал кожу на вашем лице, я лечил вас этими средствами, хотя вы ничего не знали. Я мог бы сделать больше, если бы вы верили в меня, но сделал то, что смог.

— Так ты всегда знал это?! — проговорил Людовик. — Всегда знал.

— Да. Я знал.

— Остальные, кто знал, погибли. Оба.

— Я не боюсь. Не боюсь смерти.

— Нет, нет. Ты неправильно понял. Это были мой духовник и... моя жена. Я любил их.

На мгновение он замолчал, размышляя.

Оливье спросил:

— Я прощён?

— Прощён? Чёрт возьми, да ты — просто сокровище. Лекарь, который может поставить такой диагноз, притом что больной упорно, настойчиво, последовательно скрывает симптомы болезни! Оливье, я не могу осуждать тебя. Как ты мог это подумать?

У меня не было приступов уже много лет. Шрам на голове? Но ведь это — только шрам.

— Да, ваше величество.

— Когда-нибудь, — сказал Людовик угрюмо, хотя теперь увидев, что не одинок в своей нерешительности и слабости, он почувствовал большое облегчение, — когда-нибудь профессиям цирюльников и врачей суждено будет разделиться. Хоть слишком многое совпадает в их обязанностях, сейчас никто из них не несёт никакой ответственности.

— Возможно, когда-нибудь это и случится, ваше величество, но мне трудно представить себе лекаря, который бы не получал дополнительного дохода от выдёргивания зубов и стрижки волос.

— Это так, — проговорил Людовик. — Ты знаешь, Оливье, ты мог бы отравить меня своими секретными зельями.

— Мог бы сто раз. Но не сделал этого.

— Кажется, на меня наваливается сон, — сказал король, зевая. — Оливье, подлец, не дал ли ты мне какого-нибудь снотворного?

— Нет, я клянусь!

— Ладно, я верю тебе, к тому же припоминаю, что ничего не пил. Ах как же хорошо, как приятно чувствовать себя спокойно.

Улыбаясь, цирюльник наблюдал, как тот засыпает, а затем тихо вышел из комнаты. Но перед тем как уйти, он наклонился и осторожно вынул из-под кровати небольшую грелку. Она была раскалена и распространяла вокруг себя тепло и не имеющие запаха снотворные вещества. Он крепко сжал ручку грелки. Такой можно и убить. А можно помочь заснуть любимому господину, тяжело трудившемуся весь долгий день.