Король-паук

Глава 6

— И, следовательно, — сказал герцог-архиепископ, внимательно слушавший этот рассказ, — они поехали охотиться на восток, в то время как граф Жан отправился на запад, чтобы шпионить за отрядами своего гостя? И они, наверное, очутились на чудесной лесной поляне? И принц де Фуа овладел телом Изабель Арманьяк, которая просила так мало, а получила столь много — этого милого молодого пажа Анри! Так всегда происходит.

— Ваше преосвященство выражается высокопарно, однако достаточно прямо, — проговорил Бернар. — Возможно, это была и лесная поляна.

— Когда они вернулись, было темно, — продолжал свой рассказ Бернар. — Если не считать, что темнота нарушалась полной луной. Граф Жан был зол и проклинал луну на чём свет стоит. Он не нашёл следов ни англичан, ни отрядов Фуа. Он вытащил из кровати мажордома и послал его на кухню, чтобы тот осмотрел подстреленных Изабель фазанов; мажордом клялся и божился, что фазаны были ещё тёплыми и только что убитыми и, следовательно, они не могли быть купленными у какого-нибудь крестьянина, так что, несомненно, они с принцем всё это время лишь охотились. Арманьяк сильно пнул его ногой и послал в погреб за вином и в пекарню за девкой, но вскоре луна скрылась за горизонтом, наступило утро, вино не опьянило его, а девка не доставила удовольствия. Хотя Фуа весь день пытался с ним заговорить, он всё время ходил мрачный, избегая гостя, смотрел, как потрошат кур для обеда, затем с большим интересом наблюдал за тем, как режут свинью. Он несказанно удивил всех работавших на кухне тем, что собственноручно побросал в ров всех фазанов, и лишь только когда несколько воронов слетелись, чтобы наброситься на мёртвых птиц, настроение его немного улучшилось.

Изабель не вышла к ужину, сославшись на головную боль, и осталась у себя.

— Конечно, у неё болит голова, — сказал граф Жан, избегая взгляда Фуа. — Когда я доверил вам свою сестру, я не рассчитывал на то, что ваше покровительство продлится всю ночь.

Фуа слегка пожал плечами, момент для мелкой ссоры был неподходящий. Они с Изабель действительно вернулись намного позже, чем приличествовало, однако что значит один час по сравнению с целой жизнью?

— Я люблю вашу сестру, Жан. И, если вы дадите согласие, я хотел бы взять её в жёны.

Бернар ещё ни разу не видел, чтобы тот говорил столь откровенно и прямо. Лицо у него прямо-таки светилось — было видно, что предложение это идёт от самого сердца.

С точки зрения политики, это был превосходный шаг. Союз Фуа и Арманьяка, скреплённый браком, мог стать основой нового королевства на юге Франции. Это был не просто временный союз против Англии, он мог явиться началом нового объединения, большего, чем Арагона и Наварры, большего, чем вся Франция. Бернару, внимательно наблюдавшему за своим племянником, казалось совершенно невероятным, что тот колеблется.

Фуа, смущённый и растерянный, удалился. Бернар тоже пошёл к себе, боясь, что не сможет сдержаться и поссорится со своим извращённым племянником. Он не мог всё же удержаться, чтобы не сказать уходя:

— Подумай хорошенько, прежде чем отказать, Жан. Я знаю одного короля, который за такое предложение отдал бы целую провинцию.

Жан кивнул. Голова его опускалась на грудь всё ниже и ниже. Он тоже знал этого короля: король Иоанн Арагонский и Наваррский уже два года пытался выдать свою дочь Леонору за принца де Фуа, в качестве приданого предлагая корону.

Где-то в глубине души Жан всегда понимал, хотя не желал и думать об этом, что ему рано или поздно придётся расстаться с Изабель, выдав её замуж. Точно так же он знал, что рано или поздно умрёт.

Он поднял руку, чтобы ему налили коньяка, но мажордом уже стоял рядом, готовый услужить, и глядел на него с сочувствием, как смотрел бы на больного пса, страдающего от какой-нибудь непонятной и мучительной болезни.

— Ты — старый мошенник, — пробормотал Жан, уставившись в кубок с коньяком.

Он осушил его одним глотком не переводя дыхания, но вкуса не почувствовал, он не чувствовал даже и лёгкого жженья в горле, как не почувствовал бы укола стрелы в уже отсечённую мечом руку. Потерять Изабель означало для него то же самое, что потерять часть самого себя.

Коньяк, казалось, бросился ему в мозг, который начал лихорадочно работать, как часы со сломанным балансиром. Всё сразу как бы прояснилось, стало ясным, как божий день. Почему же эта мысль не пришла ему в голову раньше? Если короли желают союза с Фуа, а Фуа хочет союза с Арманьяком, значит, здесь дело не в каком-либо предпочтении, простая логика подсказывала, что короли, короли вскоре станут предлагать союз Арманьякам! Поэтому нечего отдавать Изабель первому попавшемуся принцу, сделавшему ей предложение. Он убедил себя, что будет ещё целая толпа, гораздо более блестящих и знатных, чем этот, и все станут просить руки его сестры. А тем временем она будет жить с ним, и пусть всё идет по-прежнему.

Однако на его сестру, к его величайшему возмущению, абсолютно не подействовали его доводы, так восхитившие его самого своей железной логикой. Против всех его настоянных на коньяке несокрушимых доводов Изабель могла противопоставить лишь три глупых, нелогичных слова: «Я его люблю».

Тогда ему пришлось прибегнуть к угрозам, и Изабель, испугавшись того, как может её брат поступить по отношению к принцу де Фуа, находящемуся в полной его власти за стенами замка, почувствовала страшное подозрение, что её брат действительно обожает смотреть, как потрошат кур и режут свиней. Это было тяжёлое подозрение и требовало определённой фантазии, которую она пыталась подавить. Но факт оставался фактом — по крайней мере в настоящий момент её брата терзала безумная ревность, и он был способен на самые чудовищные поступки. Кроме того, она испытывала определённую робость, не зная, что именно известно Жану, не зная, что именно он подозревает. И всем, кто более или менее понимал, что происходит, было ясно: чем скорее принц де Фуа покинет пределы замка, тем лучше это будет и для неё, и для принца, который с такой страстностью и с такой поспешностью стал её любовником.

— Ты сама должна отказать ему, Изабель.

— Я не могу. Неужели тебе доставляет удовольствие мучить меня, Жан?

Жан так и дёрнулся, глаза его горели от глубокого возмущения.

— Сестричка, дорогая! Скорее я позволю бросить себя в яму с гадюками, нет, с хищными зверями, которые растерзали бы меня в клочья, чем доставлю тебе хоть бы малейшую боль. Я не хочу жить, если не буду видеть, что ты счастлива каждый день, каждую минуту.

— Тогда избавь меня от боли и не заставляй меня отказывать ему. Сделай это сам.

— Но, дорогая моя, он же никогда не поверит, что это исходит от меня.

Но он не поверил, что это исходит и от Изабель, по крайней мере, сначала. Во всяком случае, до тех пор, пока она не стала разыгрывать спектакль, чтобы он возненавидел и стал презирать её.

— Я подумал, — сказал Фуа настолько прямо, насколько мог осмелиться в присутствии Жана, — что мадам Изабель дала мне свидетельство того, что я могу надеяться на благоприятный ответ.

— Ах, это, — Изабель сделала попытку рассмеяться. — Это так, пустяки.

— О чём вы говорите? — гневно спросил Жан.

— Я... я позволила ему поцеловать меня.

— И всё? — сверкнул глазами Жан.

— Если вы не верите своей сестре, то как я могу рассчитывать, что вы поверите мне?

— Не смейте и думать, что я не верю сестре! — Затем он добавил более спокойным тоном, поскольку лицо принца вспыхнуло от гнева, а он не хотел раздражать своего союзника. — Возможно, в этом есть и моя вина. Я говорил своей сестре, насколько мы ценим дружбу с Фуа. Я говорил о том, что мы все обязаны выказывать вам своё благорасположение. Изабель очень молода и, возможно, приняла мой совет, как разрешение позволить поцеловать себя. Это все пустяки.

Фуа смотрел на неё, ожидая, что она что-то добавит.

— Да, да, пустяки, — подтвердила она.

Фуа постарался скрыть оскорблённое самолюбие натужной улыбкой.

— Ну что вы, разве это «пустяки»? Мой дорогой граф и моя дорогая Изабель. Можете быть уверены, меня развлекали по-королевски.

На следующее утро он уехал. А через несколько месяцев король Иоанн Арагонский и Наваррский имел счастье выдать замуж свою дочь Леонору за Гастона Четвёртого принца Божией милостью, графа де Фуа.

И примерно в это время Изабель пришла к своему дядюшке, единственному человеку, которому она могла довериться, чтобы рассказать о своей тайне, своём страхе и своём позоре.