Король-паук

— Потому что это касается вас, монсеньор. Я боюсь, что в скором времени вам не придётся больше заботиться о ком-нибудь, кроме себя самого. Сейчас, разумеется, вам не до этого, так что позвольте мне попробовать. Моё «обращение» к членам совета, по сути дела, касалось одного только Бернара д’Арманьяка. Он решит, что делать дальше. Для него это послужит сигналом к действию. Он всегда был вашим другом, как, впрочем, и Анри Леклерк, чьи прошлые поступки ясно доказывают, что он желает видеть вас на этом свете, а не на том.

— Я очень мало видел Анри Леклерка со времени взятия Лектура.

— Его вообще мало кто видел. Капитан Леклерк после падения Лектура впал в немилость.

Людовик рассеянно кивнул. Он не мог достаточно глубоко вникнуть в то, о чём ему говорили. Но один уголок его сознания всегда оставался ясным, какое бы горе не отягчало его душу, и он понял, что карьеру Анри Леклерка разрушила та неприятность с пушкой. Капитану, наверное, было очень нелегко, после того как он занимался проектами создания многофунтовых пушек, довольствоваться должностью придворного фейерверкера.

— Моё сообщение также поможет госпоже дофине, которая сейчас как никогда нуждается в наших молитвах.

В воскресенье торжественные богослужения за Маргариту прошли во всех соборах Франции от Руана до Монпелье, но во дворце по-прежнему никто не решался заходить к ней в комнату.

В понедельник утром ей, казалось, стало легче, и она весело беседовала с Людовиком и братом Жаном:

— Я буду жить. Я буду жить, дорогие мои мрачные друзья!

Но вскоре ей опять стало плохо:

— Наплевать на мою жизнь! Не говори мне... — задыхающийся голос, хрипота, появившаяся в тот злосчастный день, когда принцесса заболела, не оставляли никаких надежд — она бредила.

Челядинец, который каждый день оставлял еду под дверью и с криками убегал, боясь заразиться, услышал эти слова Маргариты, и вскоре уже до самого короля долетела весть о том, что дофина рассердилась на Людовика и желала скорее умереть, ибо она сказала: «Плевать на мою жизнь! Не говори мне больше этого!» Король Карл поверил и преисполнился гнева на Людовика:

— Я был мягкосердечен и сомневался, де Брезе. Заклинаю тебя, избавь нас от этого чудовища, пока оно не скрылось в Дофине!

Слова, которые услышал слуга и которые так облегчили совесть Карла, стали последними словами Маргариты. В полдень она снова впала в забытье, с приближением ночи её дыхание становилось всё реже и реже. Брат Жан поймал себя на том, что задерживает собственное дыхание, ожидая её следующего вздоха. И ждать приходилось каждый раз всё дольше. Она скончалась незадолго до полуночи. Смерть наступила так незаметно, что потом Людовик не мог вспомнить, когда именно это произошло, просто брат Жан сказал ему:

— Маргарита отошла в лучший мир, сын мой.

— О Боже мой, Боже мой... — прошептал Людовик и заплакал. Брат Жан-священник прочёл молитву, ибо брат Жан-лекарь был уже бессилен что-либо сделать.

Затем он обратился к дофину:

— Теперь вы должны позаботиться о себе. С этого момента вам небезопасно оставаться во Франции. Вы можете направиться либо в Бургундию, либо в Дофине, впрочем, я знаю, что вы выберете. Анри Леклерк ожидает в прихожей — а он более надёжный спутник, чем де Брезе. В вашей конюшне приготовлены свежие лошади. С Божию помощью я смогу сохранить печальную весть в тайне ещё несколько часов.

— И вы думаете, что я её вот так оставлю здесь. Стыдитесь, Жан Майори!

— Вас не допустили бы на похороны, даже если бы дали дожить до них, в чём я сомневаюсь. Король теперь ни перед чем не остановится. Всё, что отныне нужно Маргарите, — это ваши молитвы, а не ваше присутствие.

Странно, но он повторил собственные слова Маргариты, сказанные мужу, когда он носил траур по матери: «К чему это мёртвым?»

— Если я должен ехать, поедем со мной, брат Жан, — просил он.

— Может быть, позже. Сейчас я буду вам более полезен здесь.

В ту ночь, наверное, самую страшную в его жизни, оставляя смерть за плечами, Людовик выехал из Парижа. Анри Леклерк снял свой артиллерийский плащ и облачился в менее заметную одежду. Что же до наряда Людовика, то он всегда одевался просто, если не сказать бедно. Кроме того, его цирюльник уже несколько дней не появлялся, опасаясь заразы, и лицо дофина успело покрыться грубой крестьянской щетиной.

Долгое время они ехали молча. Наконец, Анри решился потревожить Людовика в его немом горе и сказал:

— Монсеньор мудро поступил, сняв изображение святых со своей шляпы.

— Мудро? Снял их? Он говорит, я снял их! Клянусь Богом, я сорвал их и втоптал в грязь! — закричал он и разрыдался.

КНИГА ТРЕТЬЯ