Король-паук

— Мужчины! — фыркнула она. — Они всегда поднимают такой шум. Можно подумать, что это им придётся рожать. А теперь, Шарлотта, дитя моё, поднимите вашу очаровательную головку и попробуйте встать, вот так, вот так... Всё будет хорошо.

Она помогла дофине подняться, прижала её к своей необъятной груди, тихонько что-то приговаривая и покачивая юную госпожу взад и вперёд.

— Вас можно поздравить, монсеньор! — воскликнула она и посмотрела на Людовика, на чьём лице отражалась целая гамма самых противоречивых чувств, среди которых уверенно пробивала себе дорогу счастливая улыбка, — самое важное теперь — обеспечить ей полный покой и уберечь от малейших переживаний. Не надо позволять ей всё время лежать, но, уж конечно, никакой охоты и никаких верховых прогулок! Самый что ни на есть щадящий режим, но и здоровый при этом! Главное, чтобы в её головке роились только радужные мысли, тогда принц будет сильным и умным.

— Я думаю, вы сами справитесь со всем этим гораздо лучше, госпожа Луаза, — ответил Людовик, всё ещё вне себя от радости, — мне всё это несколько непривычно...

— Это вполне естественно, — произнесла Луаза де Бетлен с поистине королевской снисходительностью.

А в это время от тесной группы обитателей замка Женапп бесшумно отделился уродливый силуэт Оливье Лемальве. Он скользнул обратно в свою комнату, проворно скрывая пузырёк с хорьковой желчью за воротом камзола.

Шарлотта родила сына горделиво, легко и радостно.

— Его надо назвать Карл, — говорила она, — взгляните, как он красив!

— Я согласен со вторым утверждением, — отвечал ей Людовик, переступая с пятки на носок и заправив большие пальцы рук за цепь ордена Золотого Руна. Лицо его светилось гордостью. — Он, несомненно, красив, но Карл — неподходящее имя для моего сына. Я согласен назвать его как угодно, но только не Карл.

— Но его предок — Карл Великий. И меня зовут Шарлотта. Что бы вы ни говорили, Карл — самое подходящее имя для принца.

— Это — роковое имя, нашей семье оно приносит несчастье. Суди сама: мой недалёкий и гневливый отец, мой безумный дед, мой слабохарактерный брат, мой заклятый враг граф Шароле — все они Карлы. Нет, нет, я не позволю крестить его этим именем.

— Что ж пусть будет так, как вам угодно, — улыбнулась Шарлотта, — только с тем условием, что имена дочерей, когда они родятся, буду выбирать я.

— Как же мы назовём нашего новорождённого принца?

— Мы назовём его Иоахим, в честь великого богослова, который пророчествует в своих трудах о наступлении эры высшей справедливости, когда все народы будут жить по мудрым законам, в мире друг с другом, и перестанут воевать между собой. Об этом я мечтаю для Франции, а в один прекрасный и великий день такой порядок, быть может, восторжествует на всей земле. Когда я взойду на трон, я научу его всему, что знаю и умею, и даже тому, чему сам ещё только учусь, чтобы после моей смерти он продолжил начатое мною, а после него — его сын, а потом сын его сына, и так навсегда, во веки веков, пока не придёт золотой век, пока не воцарится эпоха благоденствия, пока не пробьёт тот час отдохновения для усталого человечества, о котором за много веков до того мечтала великая душа Иоахима, короля Франции.

— Боже мой, столько всего — на эти хрупкие плечики! — она нежно коснулась их рукой. — Всё это тяжкое бремя падёт на него одного?!

— Уж что-что, а плечики Господь дал ему славные — грех жаловаться, — заметила Луаза де Бетлен, нимало не интересовавшаяся тем, о чём предстоит мечтать великой душе принца Иоахима, — славная большая головка и широкие плечики — сколько мук они приносят бедным матерям.

— Его плечи расправятся, — Людовик величественно-патриархальным жестом расправил свои собственные, — никогда ещё Господь не посылал Франции такого дофина!

В мечтах он уже видел младенца королём.

Но сам Людовик ещё не был королём. Да и исторические анналы французского королевства не упоминали о дофине по имени Иоахим. Не прожив и года, первенец Шарлотты погиб, захлебнувшись в ванночке.

— Это был несчастный случай, — рыдала дофина, — Раулетта так любила нашего мальчика. Она оставила его всего лишь на мгновение...

— Клянусь Богом, — бушевал Людовик, — её следовало бы зашить в мешок и швырнуть подальше в Диль!

От слуха Оливье Лемальве последнее замечание не ускользнуло.