Король-паук

Глава 36

На третий день Людовику предстояло королевским прикосновением излечивать страждущих. У него имелись известные сомнения относительно своей способности изгонять золотуху, однако поскольку некоторая надежда на эффективность такого лечения всё же была, он решил безропотно исполнить долг, предписанный ему традицией, корни которой уходили во времена Людовика Святого. Впрочем, он почёл за благо принять меры предосторожности и побеседовать со своим лекарем. «Будь подле меня, Оливье, и указуй паршивых овец. Рассмотри внимательно каждую язву и если заподозришь, что она нарисована краской, полей её водой».

— Да, ваше величество.

— Если она отойдёт, притворщик продолжит лечение в одной из моих тюрем.

Толпы и толпы золотушных, нищих, яростно атаковавших ступени собора, жаждали прикосновения короля и ещё больше медного гроша, которым оно неизменно подкреплялось — тысячи женщин, мужчин и, увы, детей.

— Хорошо, — безропотно согласился Людовик, — я дотронусь до всех.

Однако он приказал своим телохранителям собрать детей в отдельную группу и поручить прево Реймса хорошенько расспросить их: есть ли у них родители, и если есть, то отчего же они просят милостыню на улицах, и почему их родители не занимаются каким-нибудь честным ремеслом. Многих из этих испуганных маленьких беспризорников в тот день впервые в их жизни отмыли дочиста; многие бездельники поняли, что в царствование Людовика XI невыгодно станет посылать детей клянчить подаяние. Многие из этих несчастных, однако, в самом деле были сиротами — прево получил приказ отправлять таких к архиепископу, который в тот час как раз отдыхал после всех забот и волнений, связанных с коронацией. Так прево и архиепископ первыми в королевстве воочию убедились, что Людовик никому и никогда не даёт ни минуты отдыха.

— Боюсь, что в следующем году, когда я буду касаться золотушных, — говорил Людовик, — мне придётся раздавать им более мелкие монеты. Золотуха слишком распространена в моём добром народе.

Между тем бургундское воинство всё ещё оставалось в Реймсе, и это сильно тревожило Людовика. Он послал за конюшим графа Карла.

— Должен ли я называть вас Людвигом Люксембургским или же вашим французским именем и титулом — то есть графом Луи де Сен-Полем? — спросил король любезно.

— Тем именем и титулом, что мне всего дороже, ибо оба они принадлежат вам.

У него язык змеи, подумал король, однако вслух сказал:

— Благодарю вас, господин де Сен-Поль. Не могли бы вы сообщить мне, как долго я ещё буду иметь удовольствие оказывать гостеприимство моему доброму дядюшке и его ста тысячам бургундцев? Мне не совсем удобно спрашивать об этом его самого, я боюсь, что он может неверно истолковать мои слова, что же касается графа Карла, то ему, как я понимаю, случилось подхватить сильную простуду.

Сен-Поль обещал, что попробует выяснить. Людовик надел на его палец бриллиантовый перстень.

— Выясняйте осторожно, — предупредил он, — и не говорите, что вопрос исходит от меня.

Чуть позднее депутация гильдии мясников Реймса обратилась с просьбой об аудиенции; и почтенные буржуа были поражены, когда их приняли в тот же вечер. Бургундцы съели и выпили всё, что можно было съесть и выпить во всей округе, жаловались они, и за всё это время не заплатили ни су — ни за мясо, ни за дичь, ни за пироги, ни за соль...

— Но почему вы продолжаете кормить и поить их? — спросил Людовик.

— Как мы можем отказать им, ваше величество?

И вправду, как они могли отказать?

— Доверьтесь мне. Через несколько дней бургундцы уйдут обратно за Сомму, — пообещал он.

Мясники почтительно поблагодарили его и удалились, гадая, как он сможет выполнить своё обещание. Об этом же гадал и сам Людовик.

Часть сомнений рассеял граф де Сен-Поль:

— Бургундская казна несколько оскудела, ваше величество. Старый герцог ничего не знает, а графу Карлу нет до этого дела.

— Что говорит Филипп де Комин?

— Он говорит, что тот день, когда ваше величество выкупит города на Сомме, станет великим днём для бургундской казны, но печальным днём для Бургундии.

— Что ж, передайте ему мой лестный отзыв. Можете сказать, что мне бы хотелось, чтобы он был французом. Хотя бы наполовину французом, как вы.

Граф де Сен-Поль улыбнулся:

— Довольны ли ваше высочество моей помощью в этом деле?

— Да, господин де Сен Поль.

Сен-Поль смотрел на него, словно ожидая чего-то.

— Ну, сударь, чего же вы хотите? Разве я не подарил вам кольцо, которое стоит сто крон?

— Дворянину, который обладает поместьями по обе стороны Соммы, трудно рассчитывать на доверие, но если бы ваше высочество сочли возможным сделать меня коннетаблем Франции, то кто знает, какие ценные сведения я мог бы разузнать у моего господина, при котором я имею честь состоять конюшим.

— Чёрт побери! Разузнайте что-нибудь интересное, и вы будете коннетаблем Франции!

Было бы невероятно полезно иметь шпиона в неприятельском стане. Но прежде чем получить своё молоко, пусть змея сперва покажет зубы.

Теперь Людовик знал, что делать. Он предложил оплатить все расходы бургундцев на обратную дорогу. Однако поскольку точная сумма этих расходов станет ясна, только когда они благополучно прибудут в Бургундию, деньги они, соответственно, получат уже дома.

Людовик соблюдал все условия сделки, но для этого пришлось удвоить соляной налог в Реймсе. Впрочем, скоро все забыли, почему это произошло.

Спустя недолгое время король тоже покинул Реймс и обосновался в Париже. Приятно было ощущать себя под защитой древних надёжных стен столицы. Он созвал парламент и с той же стремительностью, с какой прежде пускался в военные предприятия, теперь окунулся в дела управления.

На первых порах прилив верноподданнических чувств был столь велик в депутатах, что стоило ему лишь намекнуть на что бы то ни было — и парламент уже готов был действовать. Граф Жан д’Арманьяк во второй раз в жизни оказался приговорённым к смертной казни; но он успел укрыться в Лектуре, игнорируя и короля, и парламент. Людовик не спешил брать город приступом, у него было много более неотложных дел, однако занял весь Верхний Арманьяк, каждую пядь земли за воротами столицы этого графства, предоставив самому графу довольствоваться положением узника, запертого на оставшемся островке своих прежде обширных владений, и стал ждать, пока время и постоянное истощение запасов окончательно подорвут силы мятежника.

Пьера де Брезе и Антуана де Шабанна он заключил в тюрьму, несмотря на все их протесты и уверения, что они никогда не проявляли нелояльности по отношению к нему, а скорее сохраняли верность покойному королю и теперь готовы с той же преданностью служить королю новому. Парламент, однако, послушно одобрил указ о заточении.

Реймским купцам, разорённым бургундцами, все потери были возмещены из казны. Соляной же налог оказался столь эффективным и мог бы так помочь в выкупе Соммы, что Людовик решил не отменять его.

Налог на соль, так же как налоги на уголь и вино, был крайне непопулярен. Все три проистекали из самых основ экономики: никто не может обойтись без соли, домашнего очага и вина. Однажды утром Людовик был разбужен запыхавшимся гонцом, примчавшимся от реймского прево с тревожным сообщением: на улицах города начались народные волнения, и одного из королевских сборщиков налогов побили камнями.

— Народные волнения? — изумился Людовик. — Но ведь простые люди — мои друзья! По крайней мере, я так считал.

Он избавил их от бургундского кровососа, который мог до бесконечности пить их кровь, и вот теперь они подняли против него бунт?! «Неужели они думают, что я могу оплачивать ежедневно сто тысяч ужинов, из десятка блюд каждый?»

Людовик решил подавить беспорядки до того, как примеру реймсцев последуют в других местах.

Он отправил гонца обратно к прево со строгим предписанием: «Мой добрый народ — это неразумные дети. Не следует жалеть кнута сейчас, чтобы в будущем не случилось нечто худшее. Зачинщиков должно считать изменниками, тех, кто им способствовал, — злоумышленниками. Поступите с ними сурово, как того требует закон. Но не трогайте тех, кто лишь слепо последовал за ними».

Закон действительно был суров, и прево действовал в соответствии с ним самым суровым образом. Именно тогда, впервые в царствование, осуждённым отрезали уши, а изменников, зашив в мешки, утопили. На мешках были нашиты лоскуты с надписью: «Да свершится королевское правосудие!» Около двадцати печальных «посылок» поплыли вниз по реке Ведь — такие крохотные на широкой водной глади, в то же время такие зловещие! Люди молча взирали на них. С тех пор волнений больше не было, и налог на соль выплачивали исправно. Людовик рассматривал свои действия как безличное возмездие. Они и вправду были таковыми по закону. Но вера короля в благоразумие простого люда была поколеблена. Раз они сами не в состоянии о себе позаботиться, он будет думать о них. Он — помазанник Божий, и совесть его спокойна. Лучше казнить двадцать вожаков взбунтовавшейся черни, чем поставить под угрозу благосостояние тысячи мирных торговцев, не говоря уже об опасности, которую представляли сто тысяч бургундцев для государства.

Воодушевлённый успехом энергичных мер, принятых в Реймсе, и неизменно памятуя о Сомме, Людовик распространил соляной налог на всю Францию. Однако вырученные на этом деньги нельзя было тотчас использовать для решения стратегически важной задачи выкупа городов. Граф Шарль де Мелюн, великий магистр Франции с безвольным подбородком, сообщил неприятную весть. В последние годы своего правления король Карл распоряжался казной, игнорируя трезвые советы Жака Кера и Ксенкуаня, и задолжал французской армии. Жалование солдатам следовало выплатить немедленно, в противном случае — Людовик вполне отдавал себе в этом отчёт — можно оказаться перед лицом предательства, возможно, даже бунта, подобного тому, который подняли жители Реймса. После того как из огромных поступлений в казну, которые обеспечивали новые налоги, вычли задержанную плату воинам, в нынешнем году о выкупе Соммы не могло быть и речи.

Косвенным образом восстание в Реймсе подтолкнуло Людовика к освобождению де Брезе и де Шабанна, ибо он вовсе не желал одновременно оказаться на ножах и с аристократией, и с простолюдинами. Де Шабанна король восстановил в правах, хоть никогда его и не любил, — тот был способным военачальником.

Для де Брезе же Людовик придумал остроумное наказание.

— Остров Джерси, прелестный уголок посреди Ла-Манша, нуждается в губернаторе, обладающем вашими талантами, — заявил он. — Правда, он принадлежит Англии, но англичанам теперь не до него. Идите и завоюйте Джерси для Франции, и знайте, что моё благорасположение пребудет с вами.

Де Брезе, зажатый между двумя равнодушными мирами, предпринял со своими вассалами маленькую победоносную кампанию, захватив остров, площадью всего в несколько квадратных миль, — ни Франция, ни Англия не обратили на это ни малейшего внимания, — и стал править этим краем туманов и коров, ожидая, пока король не смирит свой гнев и не возвратит его из изгнания.