Друзья и герои

Они были здесь одни. Свежий ветер гулял между колоннами, а красочный пейзаж вдали с приходом зимы словно обрел дополнительную резкость. Плиты, которыми был вымощен пол, сверкали. Последние недели их неоднократно омывал дождь и высушивал ветер, и теперь в мраморе отражалось золото, серебро и синева неба, и он казался перламутровым.

Гарриет побродила вокруг, восхищаясь блестящим мрамором, в сколах которого еще сохранились лужицы после утреннего дождя, и сказала Чарльзу:

– Если бы вы не привели меня сюда, я бы и не знала, как тут может быть красиво.

Его обрадовало ее удовольствие, и Гарриет впервые разглядела, как же он безыскусен. Она считала его тщеславным и надменным, а оказалось, что он не просто молод, но и наивен – почти так же наивен, как Саша. Они гуляли по Акрополю, отделившись от внешнего мира своей радостью, и эта радость делала внешний мир еще более ярким. Гарриет то и дело восторженно ахала. Осенью этот пейзаж был выжжен солнцем и казался пыльным и плоским, но теперь панорама уходила вдаль до иссиня-черных и лиловых холмов Арголиды[53] и сизых вод пролива, на которых тени казались мазками чернил.

– Почему Акрополь закрыт для посетителей? – спросила Гарриет.

Этого Чарльз не знал. В семнадцатом веке в Парфенон попало венецианское пушечное ядро. Возможно, греки опасались дальнейших разрушений.

Она обратила внимание на золотистую патину, которой были покрыты колонны, и спросила, почему мрамор кажется темнее с той стороны, которая обращена к морю. Пока Чарльз изучал колонны, она наблюдала за ним. С серьезным видом он положил руку на камень, словно надеясь прикосновением постичь его суть. У него были квадратные кисти: пальцы такой же длины, как и ладони. Это были умные и деловые руки, пусть и не слишком изящные. На смену неприязни внезапно пришло влечение. Ее позабавило и встревожило это чувство: в нем было что-то сверхъестественное.

Не отнимая руки от колонны, Чарльз сказал, что, по-видимому, соленый ветер заставил какой-то минерал проявиться на поверхности мрамора.

– Возможно, дело в железе. Это что-то вроде ржавчины. Мрамор окислился со временем.

Она наблюдала за ним, не вслушиваясь в его слова. Он повернулся, встретил ее пристальный взгляд и удивленно улыбнулся; эта внезапная непроизвольная улыбка преобразила его лицо. Пока они смотрели друг на друга, в воздухе прозвучало: «Люби меня».

Гарриет не знала, сказал ли это он, или слова сами возникли у нее в мыслях. Как бы то ни было, этот призыв словно повис между ними, и, ощущая его, они были тронуты и взволнованны.

– Мне пора возвращаться, – сказала она. – Я встречаюсь с Аланом Фрюэном в пять.

– Мне тоже пора.

Они вернулись тем же путем, не говоря ни слова, но теперь их молчание как будто светилось и было тревожно хрупким. Верно выбранные слова могли бы подкрепить их ожидания. Ни один не желал рисковать – не сейчас, не в этот момент.

Когда они подошли к центру города, Гарриет ощутила, что не в силах больше выносить это ожидание. Опасаясь увязнуть еще сильнее, она стала планировать отступление на улице Гермеса. Допустим, ей нужно что-нибудь купить, – но что? Ей пришла на ум писчая бумага, но не успели они дойти до канцелярского магазина, как воздух завибрировал – так обычно бывало перед сигналом воздушной тревоги. Она остановилась. Чарльз вопросительно посмотрел на нее. Мгновение они не двигались, словно дрожь в воздухе стала осязаемым воплощением снедающего их беспокойства, но тут взвыли сирены.

– Мне надо идти в укрытие, – сказала Гарриет.

На Чарльза приказ не распространялся, но он взял ее под руку и огляделся в поисках убежища. Улица пустела. Они последовали за другими прохожими в подвал какой-то недостроенной конторы, которую забросили с началом войны. Спустившись по ступеням, они толкнули дверь и оказались в темноте.

В темноте ощущалось дыхание и присутствие других людей; не зная, чего ожидать, Гарриет и Чарльз остановились у самой двери. Чтобы предотвратить панику, во время налетов запрещалось разговаривать, но убежище было полно невнятных тихих звуков, словно по полу бегали мыши. Движение остановилось, город замер. Внезапно раздался страшный грохот. Взрывы следовали один за другим; казалось, бомбы разрывались прямо у них над головой. Стены содрогались; в темноте кто-то заскулил от ужаса. Гарриет ощутила какое-то движение и, боясь, что начнется давка, протянула руку и встретила ладонь Чарльза, который потянулся к ней.

– Ничего страшного, – прошептал он. – Это орудия на Ликавитосе.

– А там есть орудия?

– Да, новая противовоздушная установка.

Налет был долгим. Стало жарко. Когда стреляли с Ликавитоса, все ахали, и по толпе, словно ветерок, пробегал страх. Гарриет облокотилась на дверь, и та приоткрылась. Увидев пробивавшийся снаружи тусклый свет, она прошептала:

– А мы не можем постоять там?

Они тихо выскользнули наружу. На лестнице обнаружились еще двое: женщина средних лет, на коленях у которой сидел маленький мальчик. Спрятав лицо ребенка на своей груди, она прижималась щекой к его затылку. Глаза ее были закрыты, она словно не заметила появления Гарриет и Чарльза. Не видя и не слыша вокруг ничего, кроме своего ребенка, она обнимала его нежно и самозабвенно, будто хотела укрыть сына всем своим телом.

Не желая мешать им, Гарриет отвернулась, но ее то и дело тянуло на них посмотреть. Видя двух живых людей, укрывшихся в любви друг к другу, она ощутила, как глаза ее наполнились слезами.

Она совсем позабыла про Чарльза. Когда он спросил: «Что случилось?» – ее оскорбил его легковесный тон. «Ничего», – ответила она. Он коснулся ее локтя, она отодвинулась, но тут прозвучал сигнал окончания воздушной тревоги. Они были свободны.

Когда они оказались на улице, он снова спросил, что случилось, и неловко прибавил, стараясь говорить сочувственно:

– Вы что же, не счастливы?

– Не знаю. Не думала об этом. Разве обязательно быть счастливым?

– Я не это хотел сказать. «Счастливы» – не то слово. Не знаю, что я имел в виду.

Она прекрасно знала, что он имел в виду, но промолчала.

– Гай – прекрасный человек, – сказал он наконец. – Разве вы не думаете, что вам повезло быть за ним замужем?

– Вы едва с ним знакомы.

– Я знаком с теми, кто знает его куда лучше. Кажется, все здесь знают его, и все его превозносят. Элеко Вуракис сказал, что Гай Прингл пойдет на всё, чтобы помочь кому-то.

– Да, это так.

Чарльза ее согласие не успокоило. Он хмыкнул, – это был короткий раздраженный смешок человека, который подозревает, что его обманывают. Гарриет подумалось, что первое ее впечатление о нем оказалось не совсем ошибочным. Кем бы он ни был, простодушным его нельзя было назвать. Когда они подошли к «Гранд-Бретани», она испытала облегчение.

– Вы сейчас встречаетесь со Фрюэном? – спросил он.

– Да. Возможно, мне дадут работу в Информационном бюро.

– Тогда мы с вами будем соседями.

– Ничего еще не решено.

– Выпейте чаю со мной завтра.

– Завтра не получится.

– А когда?

– Возможно, в четверг. Мне надо будет узнать, какие планы у Гая.

Он открыл дверь гостиницы, и в льющемся из вестибюля свете стало видно, что он расстроен.

– Может быть, вы дадите мне знать? – сказал он.

– Да, хорошо.

Она вошла в гостиницу, не вполне понимая, отчего испытывает такое ликование, и направилась в бильярдную. На этот раз госпожи Тукарри даже не взглянули на нее. Над столами висели лампы с зелеными абажурами – так низко, что видны были лишь поверхности столов и силуэты женщин. Гарриет спросила мистера Фрюэна, и младшая махнула в сторону двери, словно была слишком занята, чтобы произнести хоть слово.

Алан и Якимов обнаружились в комнате, на двери которой висела табличка: «Отдел новостей». Некогда постояльцы гостиницы писали в этой комнате письма, и она по-прежнему была уставлена изящными секретерами и позолоченными креслами, обитыми гобеленом. С каждого предмета мебели свисали газетные листы, исчерканные пометками «Важно» и крестами.

Алан восседал за огромным столом, который, вероятно, принесли из кабинета директора. Он трудился над газетами, вычеркивая или обводя напечатанное угольным карандашом, после чего передавал листы Якимову, который сидел перед столом с рассеянным и скромным видом. При виде Гарриет Якимов с трудом поднялся, довольный, что она не просто застала его за работой, но и прервала ее.

Алан был неразговорчив. Позиция начальника, казалось, угнетала его, но он был готов к приходу Гарриет. Перед ним лежали книги, карты, вырезки из газет и докладов, и он тут же принялся объяснять, как следует сортировать материал, чтобы составить из всего этого руководство для отрядов, которым предстояло вторгнуться на Додеканес. Он был погружен в объяснения, когда в комнату вошла мисс Глэдис Тукарри и принялась разбирать письма, лежавшие на подносе. Алан тут же умолк и, едва Гарриет принялась расспрашивать его, жестом велел ей молчать. Когда мисс Тукарри наконец осознала, что не услышит здесь ничего интересного, она вышла.

Алан никак не прокомментировал это явление. Вместо этого он сказал Гарриет:

– Я собирался посадить вас здесь, вместе с Якимовым, но, очевидно, тут устроится директор Бюро пропаганды.

– Лорд Пинкроуз?

– Да. Миссия сообщает, что его назначение произойдет в ближайшее время. Он решил занять мой кабинет, поэтому мне пришлось перебраться сюда. Вам будет удобнее в дальнем кабинете. Не позволяйте никому расспрашивать вас о работе. Просто говорите, что вам запрещено это обсуждать.

Он собрал бумаги, с которыми Гарриет предстояло работать, и отвел ее обратно в бильярдную, где включил свет, обнажив тем самым беспорядок, обычно скрываемый дневным полумраком или вечерними тенями. Мисс Глэдис Тукарри поцокала языком, словно была возмущена этим.

Алан прошел мимо, не глядя на нее. Бильярдные столы с массивными ножками и вязаными карманами для шаров были придвинуты к стенам и спрятаны под чехлами, которые сползли, обнажая пыльное зеленое сукно, на котором громоздились неразобранные бумаги. За бильярдными столами стояли обеденные столы, бюро, походные столы на козлах и ломберные столики; каждая горизонтальная поверхность была завалена письмами, отчетами, новостными листками, газетами, планами и плакатами. Все эти бумаги, пожелтевшие от времени, громоздились в полнейшем беспорядке. На одном из открытых бюро высились рулоны чертежной бумаги, которая от жары стала ломкой. Алан смахнул рулоны на пол, и они захрустели. Мисс Глэдис снова зацокала языком, уже громче.

– Можете работать здесь, – сказал Алан. – Если вам что-нибудь понадобится, дайте знать.

Он вышел из комнаты.

Раскладывая книги и бумаги, Гарриет спиной чувствовала, как женщины наблюдают за ней. Пишущая машинка мисс Мейбл молчала. Мисс Глэдис, казалось, не дышала. Вдруг мисс Глэдис встала и сделала несколько шагов; Гарриет окутало облако ее запаха, напоминавшего запах застарелого бараньего жира. Мисс Глэдис уставилась на руководство по движению в водах Средиземного моря, которое Гарриет оставила на столе открытым.

– Что вы здесь делаете? – спросила она гневно.