Король-паук

Глава 39

В скором времени графиня Шароле скончалась, а дряхлость герцога Филиппа развилась настолько, что затронула и голову, в каковом положении он не способен был больше повелевать страной. Сердце в его груди ещё билось, но сам он удалился от людей в тот сумеречный мир, который так далёк от реальности и ведом только тому, кто живёт в нём, и старик каждое утро отправлялся в призрачные крестовые походы, из которых каждый вечер возвращался с победой. Сен-Поль посылал Людовику регулярные отчёты о его болезни, закончившейся в один прекрасный день так, как она неизбежно должна была закончиться.

12 апреля, в пятницу — день, перед которым Людовик всю жизнь испытывал суеверный страх, — был принят акт о регентском правлении. Его подписывали все вассалы Бургундского дома, подписал граф Карл, подписал и герцог Филипп, полагая, что перед ним — сообщение о взятии Иерусалима. И с этого момента граф Карл Безрассудный превратился в герцога Карла Смелого, владыку Бургундии.

«Он говорил в моём присутствии следующее, — доносил Сен-Поль. — “Мой отец сделал Людовика королём. Клянусь, что из моих рук корону получит не один, а шесть королей Франции”. Среди высшей знати здесь царит сильное оживление».

Реакция Людовика не заставила себя ждать:

«По получении сего будьте любезны немедленно выехать ко мне. Жезл коннетабля ждёт Вас. — И он добавлял: — Возьмите с собой всех Ваших вассалов в полном вооружении и пушки, если позволяет время, и если они у Вас есть».

Новость вихрем облетела Францию. Карл Смелый и не пытался скрывать своего намерения посадить на французский трон шестерых королей. Французские аристократы знали о его планах, и их тщеславие разгоралось с новой силой — все они мечтали о возвращении золотого века раннего феодализма, когда каждый самый захудалый князёк мог притязать на престол, чеканить монету, вершить в своих владениях суд по собственному произволу, казнить и миловать, охотиться, объявлять войну соседу и заключать с ним мир, без малейших помех со стороны центральной власти. И, что самое главное и чего они жаждали больше всего, буржуа и крестьяне, которым Людовик всегда почитал необходимым разъяснять каждый свой шаг, лишились бы тогда того влияния и положения, которым король наделял их всё в большей и большей степени. Ведь продал же недавно этот монарх — губитель старинных традиций и обычаев — буржуазии многих городов право вооружать собственные отряды для охраны порядка и выставлять ночных дозорных — право, с незапамятных времён принадлежавшее местному барону. Что дальше? Или Людовик XI вознамерился превратить голытьбу в дворян, а феодалов сделать крестьянами? И ещё одна мера короля ударила с равной силой по их гордости и кошельку. Они с давних пор обладали привилегией назначать городских магистров, каковые никогда не забывали отблагодарить их за тёплое местечко, и оттого беспрерывно менялись, ибо благодарность новых соискателей часто оказывалась более щедрой. Король постановил объединить магистров в единый совет, назначать их пожизненно, и только если кто-нибудь из них явно не справлялся со своими обязанностями, отрешать его от должности, причём решение в таких случаях будут принимать королевские судьи. Он разрешил свободно проводить ассамблеи и выступил гарантом свободных выборов.

Ну и, наконец, Людовик как бы приравнял знать к остальным сословиям Франции, заставив её платить налоги, от коих доселе она была освобождена.

В Карле Смелом они видели полную противоположность Людовику XI: они видели не хладнокровного, бедно одетого, бережливого счетовода, ничем не отличавшегося от столь любимых им торговцев, но мужественного и властного принца, который сверкает орденами, презирает деньги, не позорит своего происхождения торговлей, не утруждает себя заботой о простолюдинах, в общем — живое воплощение старого рыцарства, уже овеянного в те годы легендарным ореолом. В его глазах отражались минувшие времена их собственной славы.

Они отнюдь не забыли о гордом отказе Карла присягнуть Людовику на коронации в Реймском соборе — об отказе, который, как надеялся Людовик, не привлёк к себе внимания, но который теперь мог сыграть свою роль. В Карле они видели вождя, который придёт и спасёт их от угасания и вымирания под игом короля-трактирщика.

Людовик знал, что сам Карл вряд ли сумел бы подготовить и искусно направлять великий мятеж, внезапно объявший всё его королевство. Но Филипп де Комин! Этому изобретательному цинику вполне по плечу подобное дело. Бунтовщики даже придумали красивое звучное название Лига общественного блага.

— О Боже, как бы я желал видеть этого человека у себя на службе! — скрежетал зубами Людовик. Даже в искреннем гневе не мог он удержаться от восхищения хитростью Филиппа де Комина. — Если бы они объявили себя Лигой изменников своему законному королю, кто бы пошёл за ними? А так получается, что они всего лишь усердно служат общественному благополучию. Чёрт побери, я готов отдать свой изумруд, только бы переманить его к себе! Оливье! Ты сможешь за неделю устроить отравление герцога Карла? Или хотя бы за десять дней?

— Я... я буду стараться изо всех сил, ваше величество, однако будет очень трудно уложиться в десять дней. С Филиппом де Комином было бы проще.

— Нет, не трогай Комина. Сегодня он мой враг, но наступит день, и он будет служить мне. Если же ты не в состоянии устранить герцога Бургундского немедленно, то его устранение вообще теряет смысл. Подозреваю, что война теперь неизбежна. К счастью, у меня есть Фуа, и Шабанн, и Алансон, и Немур, и Леклерк, и старый Бернар д’Арманьяк, и ещё, — лукаво добавил он, — небольшой сюрприз для кузена Карла. Граф де Сен-Поль.

Оливье отвёл глаза и уставился в пол.

— Ну, что, в чём ещё дело? Всякий раз, когда ты начинаешь разглядывать свои ноги, это значит, что что-то не так.

— Ваше величество приказали мне не выкладывать сразу все неприятности, и я, как лекарь вашего величества, сам полагаю весьма вредным и опасным обрушивать плохие новости на ваше величество слишком неожиданно, ибо в механизме пищеварения, хотя ещё и недостаточно изученном даже самыми сведущими из моих собратьев, резкие перепады настроений могут произвести некоторый беспорядок, вспучивание...

— Чёрт побери, Оливье, отвечай мне прямо! Что произошло? Ну же, ну, ну?

— Ваше величество, некая торговка рыбой была затоптана всадниками одного из вассалов Сен-Поля. Они двигались на север. От могильщика, который её хоронил, я узнал, что граф созывает всех своих французских вассалов к себе в Бургундию.

За этой изменой последовали другие: короля оставил герцог де Немур, которого он так возвысил, герцог Алансонский, которого он спас от казни, Антуан де Шабанн, которого он простил и снова поручил командование своей армией. Позднее из Бургундии поступили сведения, что сам брат короля, герцог Беррийский примкнул к смутьянам и возглавил их войска. За этим предательством Людовик уже в который раз разглядел коварную руку Филиппа де Комина, ибо, поскольку король не имел сына, следующим в линии наследования оказывался брат Людовика. Провозгласив его своим вождём, Лига приобретала привлекательную видимость законности.

Узнав об этом последнем несчастии, Людовик отправил королеву и обеих принцесс в Дофине.

— Если мне суждено умереть, — протестовала Шарлотта, — то я умру в любом случае, куда бы ни скрылась. Мне незачем расставаться с вами.

— Глупая, ведь иначе ты расстанешься с дочерьми! Пойми, я не могу никому доверять. Меня окружают враги, тайные и явные, и тайные всё чаще и чаще сбрасывают с себя личину. В одно прекрасное утро мы обнаружим, что кормилицы задушены, а потом из Бургундии придёт письмо: «Дети ваших величеств находятся под моей защитой. С ними ничего не случится, если вы согласитесь тотчас уступить мне...»

— О Боже, Людовик, какие страшные картины вы рисуете! Кто может дойти до такой низости и похитить невинных малюток ради выкупа?!

— Кто, спрашиваешь ты?! Да всё тот же неистовый Карл, который не позволил своему старому больному отцу ни минуты отдохнуть в Перонне после изнурительного пути, который выгнал его на холод и заставил спать в палатке. Тот самый мужественный, блестящий рыцарь, что переманивает моих вассалов, обещая им повернуть время вспять. О, будь он проклят! Будь он проклят с его горностаевыми мехами, с его алчными шакалами и бредом о древней славе! Уезжай, Шарлот та, беги, уезжай!

Его слова встревожили королеву:

— Я никак не думала, что опасность грозит детям. Но если всё так ужасно, как говорите вы, я, конечно, должна уехать. Но будет ли Дофине надёжным убежищем для нас?

— Полагаю, да. То есть я уверен, что да. Географическое его положение благоприятно — рядом расположены основные земли Фуа. Восстание в Дофине неминуемо затронуло бы и их. Гастон женат на арагонской принцессе. Король Арагона не захочет, чтобы зараза распространилась за Пиренеи. Нет, Фуа будет стоять за меня.

— Но ваша жена — принцесса Савойская, — гордо произнесла Шарлотта, — я отправлюсь с детьми в Шамбери, и тогда Савойя тоже будет стоять за вас.

— Благослови тебя Господь за эту мысль, Шарлотта. Право же, мне следует назначить тебя своим первым министром.

— Мне весьма непросто представить себя в этой роли, — улыбнулась королева, — не говоря уже о том, что министр, который может рожать детей, — это нечто неслыханное. Но если бы я была им, я сказала бы: «Ваше величество слишком спешит с преобразованиями и насаждает их слишком много».

Забавно, но старик Филипп и юная Шарлотта, столь противоположные по всему — по возрасту, полу и житейскому опыту, не сговариваясь, дали Людовику один и тот же совет. Он старался сделать слишком много и слишком быстро. Эта мысль преследовала его. После победы в неумолимо надвигающейся войне — а он твёрдо верил в то, что как-нибудь, когда-нибудь он её непременно выиграет, — он станет действовать осмотрительнее, не спеша, шаг за шагом приближаясь к цели.

К июлю все владетельные бароны Франции, кроме Гастона де Фуа и Бернара д’Арманьяка, присоединились к Лиге общественного блага. Англичане пользовались затишьем в войнах Роз, чтобы обратить внимание на французские дела и принюхаться к ветру, что дует из-за Ла-Манша. Запах этого ветра возбуждал в них жажду вернуть утраченные земли на континенте — ведь теперь там разгоралось пламя гражданской усобицы. Все европейские государи соглашались в том, что злополучный монарх, который некогда, в бытность дофином, чудом избежал гибели, теперь, несмотря на свой венец, обречён. Их послы сообщали, что даже просителя больше не встретишь при дворе Людовика, — зато они гурьбой толпились у дверей герцога Бургундского.

Но всё же короля покинули не все. Его настойчивые воззвания о помощи, подкреплённые деньгами и щедрыми обещаниями на будущее, возымели эффект — и строительство его новой сети дорог значительно ускорилось. Гонцам приходилось ездить без сопровождения, — так как Людовик считал, что из-за вооружённой охраны скорость их движения замедлится, — и переодетыми, ибо у короля были все основания полагать, что камзолы с королевскими лилиями в это смутное время послужат скорее приглашением к убийству, нежели отпугнут разбойников. Впрочем, благодаря новым прекрасным дорогам, проложенным по его приказу, они справлялись со своей задачей.