Империй. Люструм. Диктатор

VI

В начале апреля были объявлены сенатские каникулы. Ликторы опять охраняли Гибриду, и Цицерон решил, что будет безопаснее, если семья отправится к морю. Мы выехали с первыми лучами солнца, тогда как многие чиновники задержались, чтобы посмотреть театральное представление в Риме, и устремились на юг по Аппиевой дороге, сопровождаемые телохранителями из всадников. Всего нас было человек тридцать. Цицерон развалился на подушках в своем открытом возке, то слушая, что читал Сосифей, то диктуя мне письма. Маленький Марк ехал на муле, рядом с ним шел раб. Теренция и Туллия путешествовали в носилках, которые несли рабы, вооруженные скрытыми ножами. Каждый раз, когда навстречу нам двигалось несколько мужчин, я боялся, что это наемные убийцы; и когда после целого дня пути мы достигли Понтинских болот, я весь испереживался. На ночь мы остановились в местечке «Три гостиницы», но из-за кваканья лягушек, запаха гниющей воды и писка комаров я так и не смог заснуть.

На следующее утро мы продолжили путешествие на барже. Цицерон сидел в кресле на носу, закрыв глаза и подставив лицо теплому весеннему солнцу. Тишина, стоявшая на канале, давила на уши после шума заполненной путниками дороги. Цицерон не работал, что было совсем на него не похоже. На ближайшей остановке нас ждала сумка с официальными свитками, но, когда я захотел передать их ему, он отмахнулся. То же самое происходило и на его вилле в Формиях. Цицерон купил ее несколько лет назад — приятный дом на берегу Средиземного моря, с широкой террасой, где он обычно писал или репетировал свои речи. Но всю первую неделю хозяин только играл с детьми, ходил с ними на рыбалку и прыгал в невысоких волнах прибоя, который начинался прямо за низкой стеной виллы. Зная, с какими громадными трудностями он столкнулся, я удивлялся его беспечности. Теперь я, конечно, понимаю, что консул продолжал работать, но так, как работает поэт, — очищал голову от шелухи пустых мыслей и ждал вдохновения.

В начале второй недели к обеду пришел Сервий Сульпиций в сопровождении Постумии. Его вилла была расположена на противоположном берегу залива, в Кайете. Он почти не общался с Цицероном, после того как хозяин рассказал ему о встрече с его женой в доме Цезаря, но сейчас законник пребывал в хорошем настроении, чего нельзя было сказать о Сульпициевой супруге. Причины этого стали понятны перед обедом, когда Сервий отвел консула в сторону, чтобы переговорить. Только что явившийся из Рима, он был полон столичных сплетен. Сервий с трудом сдерживал свою радость.

— У Цезаря появилась новая любовница — Сервилия, жена Юния Силана!

— У Цезаря новая любовница? Что же в этом нового? Это так же естественно, как новые листья на деревьях весной.

— Как ты не понимаешь? Это не только кладет конец пустым пересудам о нем и Постумии, но и делает менее вероятной победу Силана на консульских выборах этим летом!

— А почему ты так думаешь?

— В распоряжении Цезаря — множество голосов популяров. Вряд ли он отдаст их мужу своей любовницы, правда? В этом случае некоторые из них могут достаться мне. Поэтому при одобрении патрициев и твоей поддержке я наверняка выиграю.

— Ну что ж, в таком случае поздравляю. Я с гордостью объявлю тебя победителем через три месяца. А мы уже знаем, сколько всего будет кандидатов?

— Не менее четырех.

— Ты, Силан, а кто еще?

— Катилина.

— Он точно выдвигается?

— Конечно! Даже не сомневайся. И Цезарь уже подтвердил, что опять поддержит его.

— А кто четвертый?

— Луций Мурена. — Сервий назвал имя бывшего легата Лукулла, который в то время был наместником Дальней Галлии. — Но он слишком солдат, чтобы найти поддержку в городе.

В тот вечер они обедали на открытом воздухе. В своей комнате я слышал шуршание волн, накатывающих на гальку, и изредка — голоса, которые доносил теплый солоноватый ветер. С ним же прилетал запах рыбы, приготовленной на углях. Наутро, очень рано, Цицерон сам явился, чтобы разбудить меня. Я увидел, что он сидит в изножье моей узкой постели, одетый так же, как вечером. Только что рассвело. Казалось, он вообще не спал.

— Одевайся, Тирон. Нам пора двигаться.

Пока я надевал обувь, хозяин рассказал мне, что произошло. В конце вечера Постумия нашла предлог, чтобы поговорить с ним наедине.

— Она взяла меня за руку и предложила прогуляться по террасе. На секунду я подумал, что она хочет предложить мне занять место Цезаря на ее ложе, — для этого она была достаточно пьяна, а ее платье едва прикрывало колени. Однако нет: оказалось, теперь она испытывает к Цезарю не страсть, а лютую ненависть, и единственное ее желание — предать его. Постумия сказала, что Цезарь и Сервилия созданы друг для друга: «В мире не найдешь еще одной пары людей с такой холодной кровью». А потом она сказала — буквально вот этими словами, — что Сервилия хочет быть женой консула, а Цезарю нравится сношать консульских жен, поэтому у них образцовый союз и Цезарь сделает все, чтобы Силан победил.

— Ну и что в этом плохого? — задал я глупый вопрос, так как еще не проснулся до конца. — Ты ведь всегда говорил, что Силан скучен, но заслуживает уважения и словно создан для высокой должности.

— Я бы хотел, чтобы он победил. Этого же хотят патриции и, как теперь выяснилось, Цезарь. Поэтому Силана не сдержать. Настоящая борьба развернется за второе консульство, и, если только мы ничего не предпримем, ее выиграет Катилина.

— Но, кажется, Сервий уверен в себе.

— Не уверен, а слишком самонадеян. И именно таким он нужен Цезарю.

Я умылся холодной водой. Теперь я начал просыпаться. Цицерон одной ногой уже перешагнул порог комнаты.

— А можно узнать, куда мы едем? — спросил я.

— На юг, — ответил он через плечо. — К Неаполитанскому заливу, чтобы повидаться с Лукуллом.

Он оставил записку Теренции, и мы уехали до того, как она проснулась. Мы передвигались в закрытой повозке, чтобы нас не узнали, — нелишняя предосторожность, ибо казалось, что половина сената, устав от необычно долгой зимы, направлялась на отдых в теплую Кампанию. Чтобы двигаться еще быстрее, мы отказались от сопровождения. С нами были только два телохранителя: похожий на быка Тит Секст и его мощный брат Квинт. Один скакал впереди нашего возка, другой — позади.

Когда солнце поднялось выше, воздух стал нагреваться, возок постепенно заполнили ароматы мимозы, высушенных трав и нагретых сосен. Время от времени я раздвигал шторки и любовался природой. Я поклялся себе, что, если у меня когда-нибудь появится маленький надел, о котором я мечтаю, он будет на юге. Цицерон ничего не говорил. Он проспал всю дорогу и проснулся только ближе к вечеру, когда мы спускались по узкой дороге к Мизену, где у Лукулла был… хотел написать «дом», но это слово с трудом подходит к дворцу наслаждений, прибрежной вилле «Корнелия», которую он купил и почти полностью перестроил. Здание стояло на мысу, где, по легенде, был похоронен глашатай троянцев. Оттуда открывался самый изысканный вид во всей Италии — остров Прохита, невероятно голубые воды Неаполитанского залива и, наконец, горы Капреи. Мягкий бриз колебал верхушки кипарисов, когда мы вышли из возка. Мы словно прибыли в рай.

Услышав, кто к нему приехал, Лукулл вышел, чтобы лично приветствовать консула. Ему было за пятьдесят, и он выглядел очень томным и неестественным. Было заметно, что он стал набирать вес. Увидев его в шелковых сандалиях и греческой тунике, вы бы никогда не подумали, что перед вами великий военачальник, пожалуй величайший за последние сто лет, — он больше походил на учителя танцев. Но отряд легионеров, охранявший его дом, и ликторы, расположившиеся в тени деревьев, напоминали о том, что непобедимые солдаты Лукулла добыли ему на поле битвы титул императора и что он все еще стоит во главе могучего войска. Патриций настоял на том, чтобы Цицерон отобедал с ним и провел у него в доме ночь, но сначала предложил принять ванну и отдохнуть. Не знаю, что это было — безразличие или изысканные манеры, — но Лукулл даже не полюбопытствовал, в чем причина неожиданного приезда консула.

Цицерона и его телохранителей увели слуги, а я предположил, что меня разместят на половине рабов. Но вышло иначе: как личного письмоводителя консула, меня тоже провели в комнату для гостей, где я обнаружил свежую одежду. А затем произошло самое невероятное событие: даже сейчас оно заставляет меня краснеть, но я, как прилежный летописец, обязан рассказать о нем. В комнате появилась молодая рабыня. Она оказалась гречанкой, и я смог поговорить с ней на ее родном языке. Девушка — в платье с короткими рукавами — была привлекательной: тонкая, с оливковой кожей и копной черных волос, заколотых булавками, но ждущих, когда их распустят. Ей было около двадцати, и звали ее Агата. Хихикая и делая движения руками, она заставила меня раздеться и войти в крохотное квадратное помещение без окон, стены которого покрывали мозаики с морскими животными.

Я стоял в нем, чувствуя себя дураком, когда вдруг потолок исчез, и на меня полилась теплая пресная вода. Это был мой первый опыт пребывания под знаменитым душем Сергия Ораты[52], и я долго наслаждался им, пока не появилась Агата. Она провела меня в следующую комнату, где вымыла и размяла меня, — это было просто великолепно! Зубы ее были как слоновая кость, а между ними высовывался шаловливый розовый язычок. Когда я через час вновь встретился с Цицероном на террасе, то спросил его, воспользовался ли он этим удивительным душем.

— Конечно нет. В моем находилась молодая шлюха. Я никогда не слышал о подобном падении нравов. — Затем он недоверчиво посмотрел на меня. — Неужели ты решил им воспользоваться?

Я побагровел, а хозяин громко рассмеялся. Еще долго после этого, желая подразнить меня, он вспоминал душ у Лукулла.

Прежде чем сесть за стол, Лукулл показал нам свой дом. Главную часть возвела сто лет назад Корнелия, мать братьев Гракхов, но Лукулл в три раза увеличил площадь здания, добавив два крыла, террасы и бассейн, — все было вырезано в цельной скале. Виды были потрясающими, а комнаты — просто великолепными. Нас провели в подземный ход, освещенный фонарями и украшенный мозаикой, с изображениями Тесея в лабиринте. По ступенькам мы спустились к морю и вышли к помосту, который едва возвышался над водой. Здесь находился предмет особой гордости Лукулла — цепь искусственных бассейнов, заполненных рыбами самых разных видов, включая украшенных драгоценностями гигантских угрей, которые приплывали на звук его голоса. Он встал на колени, и раб подал ему серебряное ведерко, полное рыбьего корма, который Лукулл осторожно опустил в воду. Поверхность мгновенно вскипела от десятков мускулистых тел.

— У всех есть имена, — объяснил Лукулл и указал на особенно жирное создание, чьи плавники были украшены кольцами. — Этого я зову Помпеем.

Цицерон вежливо рассмеялся.

— А кто живет там? — спросил он, показав на виллу на противоположном берегу, около которой тоже были рыбные садки.

— Там живет Гортензий. Он думает, что может вырастить рыбу лучше, чем у меня. Но он сильно ошибается. Спокойной ночи, Помпей, — сказал он угрю нежным голосом. — Спи спокойно.