Истоки инквизиции в Испании XV века

I. Концепции и реальность

Имели ли конверсо ясное представление о природе поднявшегося против них движения? Понимали ли они обусловливающие его причины и оценили ли правильно его внутреннюю силу? Трудно дать утвердительные ответы на эти вопросы. Они, конечно, немало думали об этом. Но их положение было слишком запутанным и сбивающим с толку, чтобы найти правильное объяснение. А их предвзятое мнение по поводу места еврейских обращенных в христианском мире еще больше мешало им понять суть проблемы. Это сложившееся в течение длительного периода предубеждение имело под собой историческую подоплеку, а потому было глубоко укоренившимся и практически неистребимым. Мы должны сказать об этом несколько слов, если хотим понять душевное состояние и мысли этих «новых христиан», этнических евреев, и ответить на вопрос, в чем же заключалась причина их слепоты.

То, что нужно отметить в этой связи, может быть вкратце сформулировано следующим образом: столетиями евреи, предшественники конверсо, верили, что их уникальные страдания среди наций проистекали из их уникальной религиозной позиции, т. е. из приверженности Завету, и если бы они согласились оставить свою религию, то избежали бы всех преследований. Таковой же была и позиция Церкви, которая всячески продвигала ее и продолжала настаивать на том, что дискриминация евреев и все их последующие несчастья являются результатом их упрямой приверженности иудаизму, а поэтому, как только они перейдут в христианство, всякая дискриминация исчезнет, и они смогут жить счастливо, как все прочие христиане. Точно таким же было убеждение «новых христиан», унаследовавших его и от своих еврейских отцов и дедов, и от Церкви, которая так настойчиво убеждала их креститься. Потребовались десятилетия — на самом деле, больше, чем два поколения, — чтобы понять, что эта теория в чем-то ошибочна. Ибо даже тогда, когда их обращение было абсолютно полным и сами они считали себя христианами, они могли заметить, что прочие христиане видели их в ином свете.

На деле то, что они видели, было полной противоположностью ожидаемому: чем больше углублялась их вера в христианство, тем более зловещим и враждебным становилось отношение «старых христиан» — или, точнее, постоянно растущей части «старых христиан» — к их группе в целом, и они могли видеть, что это отношение кристаллизировалось во все более враждебных актах. Поначалу «старые христиане» воздвигали препятствия на пути к их возможному продвижению, но позже, когда эти меры оказались неэффективными, неприязнь «старых христиан» переросла в неискоренимую яростную ненависть, направленную на их уничтожение. «Новым христианам» было трудно принять, что тот взгляд, который их еврейские отцы вбивали им в голову и который так настойчиво подтверждался Церковью, всеми ее учителями, святыми и законодателями, был основан на ложных предположениях и концепциях. Не могли они поверить и в то, что все их предки недопонимали уроков своей собственной истории, или в то, что обещания, данные Церковью, были неискренними или же основанными только на благих намерениях. Однако же фактом оставалось то, что условия, с которыми они столкнулись, были чрезвычайно далеки от тех концепций, на которых они выросли.

Что же тогда случилось в испанском христианском обществе? Что послужило причиной растущей вражды, повсеместного обливания грязью и мерзкой волны кровавых гонений, поднимавшейся против марранов? Если бы они были иудеями и столкнулись с такими преследованиями, то могли бы отнести свои невзгоды на счет своего иудейства. Однако конверсо не были иудеями, они были христианами и не могли предоставить самим себе такое объяснение. Единственным ответом, который они могли дать на эти вопросы, ответом, согласующимся с их основными идеями, был тот, что они столкнулись с ненормальным развитием событий, отклонением от христианства тех злых людей, которые завидовали их достижениям.

Мы видим, что зависть действительно имела место, что она подтолкнула и разожгла нападения на конверсо, но мы также видели, что в основе лежало легко узнаваемое еврейство марранов — их идентичность как представителей другого народа скорее, чем приверженцев другой религии. Это нерелигиозное еврейство, как мы видели, делало их отличающимися, сторонними и нелюбимыми, и именно эта нелюбовь к народу как таковому приняла форму расовой ненависти. Марраны, пытавшиеся объяснить этот феномен и справедливо осуждавшие его как отклонение от христианства, никак не могли видеть его более глубокие корни, а если бы могли, то это потрясло бы всю систему их взглядов и структуру мира, в котором они жили.

Поскольку они не могли понять цепную реакцию против них, развившуюся прямо перед их глазами, не могли они и обнаружить звеньев этой цепи и отношений между ними. Кардинал Торкемада был, пожалуй, единственным «новым христианином», который понял, что атаки на конверсо в 1449 г. не были непредсказуемым, ни с чем не связанным явлением, но уходили корнями в прошлое и неотделимо были связаны с ненавистью к евреям, растравлявшей нееврейский мир с античных времен.

Большинство марранов, однако, верило в то, что злобная враждебность, с которой они столкнулись, основана только на социально-экономических мотивах. В этом, как мы видим, была доля правды, но совсем не вся правда. Потому что за социально-экономическим фактором стоял расовый, а за расовым — национальный.

То, что конверсо не видели в атаках на них выражения национальной воли, не удивляет. Несмотря на то что они признавали существование «наций» в «естественном» смысле и даже рассматривали самих себя как составляющих «нацию», они не рассматривали национализм, если только не воспринятый в политическом плане (т. е. как государственную организацию), в качестве причины враждебности между группами. Разумеется, некоторые из их старохристианских врагов утверждали, что сами они говорят от имени всей «нации», или, точнее, от имени государства или республики, которая включает в себя несколько народов или «наций» в естественном историческом смысле, и видели мы также, что они исключили конверсо из этой национальной общности. Однако марраны не могли разглядеть почвы для этого исключения, которое они считали произвольным и абсурдным. Они отвергали две причины, названные их врагами — их «религиозную неискренность» и «расовую неполноценность», — как злобные обвинения, фундаментально ложные, и они не приняли всерьез утверждения своих врагов, что те говорят от имени республики и большинства «старых христиан». Им было трудно поверить в то, что партия их врагов когда-либо будет представлять большинство народа, и мы не можем рассматривать эту оценку беспочвенной, когда вспоминаем о том, что даже в середине семидесятых годов — т. е. за несколько лет до основания инквизиции — «старые христиане» были расколоты в вопросе о том, как следует относиться к марранам. Более того, марраны категорически отрицали, что какая-либо фракция, или даже все фракции, будучи объединенными, имеют право выступать от имени народа. Это право, утверждали они, принадлежит только королю или назначенному им его представителю, а они не сомневались в том, что король, несмотря на все давление со стороны их врагов, был полностью готов встать на их сторону. Принять противоположное мнение и согласиться, что народ имел право говорить от своего имени, потребовало бы такой стадии политического развития, от которой Кастилия в целом была в то время далека, даже несмотря на подъем национального самосознания, нащупывавшего пути к своему появлению и защите своих притязаний.

Можно принять как данность, что марраны не сумели правильно понять эти движения. Однако короли, несомненно, тонко чувствовали их, и хотя они тоже могли не понять до конца их настоящего значения, они понимали то, чего не понимали марраны, а именно что перед ними предстала стихийная сила, которую безумно трудно подавить и чрезвычайно опасно игнорировать. Конечно, с точки зрения испанского политического направления, марраны сделали правильную оценку, поддержав превосходство короля. В этом они остались верными политическому принципу, который культивировался в течение столетия и служил основой абсолютистского режима и которому предстояло подняться в ближайшие десятилетия. Однако с точки зрения собственных интересов они совершили грубую ошибку, когда положились на превосходство королевской власти как на фактор, который обеспечит их безопасность и права. Их ошибка состояла в неспособности понять, что королю для получения абсолютной власти необходимо сперва завоевать симпатию народа путем различных уступок, которые должны служить «приманками». Еще в меньшей степени они открыли для себя то, что они, конверсо, будут первой — и главной — «приманкой», которой короли пожертвуют для достижения своих целей.