Истоки инквизиции в Испании XV века

V. Борьба против ассимиляции

Не менее важным, чем влияние вышеуказанных изменений на ограничение преследования марранов инквизицией, была неуклонная трансформация этнического состояния конверсо. В 1548 г. кардинал Силисео жаловался, что конверсо («эти люди, которые потомки евреев») продолжают женить и выдавать замуж своих детей за аристократов высшего ранга (по его словам, «самых сиятельных людей Испании»), для того чтобы «защититься от инквизиции, а самим подняться выше «старых христиан»[3157]. На это, как и на другие высказывания Силисео, сильно повлияла его ненависть, и хотя в этом есть доля правды, оно составлено в выражениях, которые ложно истолковывают реальные события. Из этих утверждений можно вывести, что единственным интересом конверсо в браках со знатью были поиски убежища от инквизиции. Однако это явно было не так. Процесс заключения смешанных браков между двумя группами, как мы видим, основательно продвинулся уже к середине XV в.[3158], и, таким образом, он начался задолго до инквизиции. Тем, что подталкивало этот процесс, было желание конверсо подняться на самый высокий социальный уровень (то, что Силисео назвал «подняться выше старых христиан» — как будто аристократы не были «старыми христианами»!) и получить выгоду от его социальных и экономических преимуществ. Мотивация знати к заключению этих браков была, вне сомнения, прежде всего финансовой, что всегда играло большую роль в браках аристократии, но утилитарные соображения не всегда были главным стимулирующим фактором обеих сторон. Очевидно, что некоторые представители крупной знати и высших рангов марранской аристократии были связаны узами дружбы и взаимной симпатии, которые стимулировали установление брачных союзов. По всем этим причинам мы можем принять как данность, что, если бы инквизиция не была создана, процесс заключения смешанных браков продолжался бы в том же, если и не в ускоренном, темпе.

Тем не менее создание инквизиции побудило марранов ускорить и расширить этот процесс по тем самым причинам, которые указал Силисео, т. е. потому, что браки со знатью предоставляли марранам защиту от преследований инквизиции. Короли воздерживались от обвинений знати в ереси, что могло бы восстановить ее против короны и превратить аристократов в заклятых врагов, а инквизиция не смела бросить вызов королевской политике такого большого значения. Соответственно, смешанные браки между знатью и конверсо продолжали заключаться практически беспрепятственно. В результате около 1535 г. (больше полувека после основания инквизиции) знаменитый врач Лопес Вильялобос мог заявить, что скверные высказывания о конверсо затрагивают «большинство испанской знати»[3159], а в 1560 г. кардинал Бобадилья смог пойти еще дальше, когда в меморандуме, поданном королю, он утверждал, что в крови испанской аристократии нет ни одной части, не смешанной с еврейской кровью[3160].

Однако смешанные браки не ограничивались только знатью. К 1449 г., как мы отметили, этот процесс включал в себя также и обывателей в городах[3161], и мы можем смело предположить, что со временем число смешанных браков увеличилось. В особенности эти браки получили распространение среди членов высших городских классов и «старых», и «новых христиан» и наконец в возрастающих пропорциях также и в среднем классе. Из этих брачных союзов вышла большая часть общины торговцев, которая доминировала в коммерческой жизни Испании в очень многих местах, например в Толедо, где она стала весьма заметной в первой половине XVI в.[3162] Стимулировало смешанные браки в этих классах в основном то же, что послужило толчком к началу этого процесса: общие прагматические и эмоциональные факторы способствовали созданию этих брачных союзов, как и желание многих конверсо жить полной христианской жизнью в христианском обществе. Необходимость найти какую-то защиту от инквизиции тоже, разумеется, не может быть сброшена со счетов, поскольку семейный союз со старохристианскими горожанами мог обычно защищать их от инквизиции почти так же эффективно, как брак с аристократами. На самом деле почти каждая смешанная христианская семья, в особенности в высших городских классах, формировала ядро сети семейного родства, экономических интересов и других отношений, которые вплетались в испанскую социальную ткань. Враждебное прикосновение к этой ткани могло вызвать волну протеста, которая окажется слишком сильной, а ее подавление — чересчур рискованным.

Однако помимо социальных препятствий, с которыми в лице смешанных браков столкнулась деятельность Святой инквизиции, моральная помеха была не менее важной. Ибо сама по себе мысль о том, что правоверный «старый христианин» отдаст своего сына или дочь еретикам, казалась невероятной, если не абсурдной. Таким образом, предполагалось, что каждый «старый христианин», который вступает в такой союз, первым делом удостоверяется в том, что другая половина является подлинно христианской. Более того, обвинения, выдвинутые против иудействующих как исполняющих еврейские обряды, были основаны на предположении, что они совершают эти обряды в своих домах или во время тайных собраний, обеспеченных поддержкой их семей, но когда иудействующий создавал семью со «старыми христианами», он терял это святилище и предоставленные ему возможности. Такой брак приводил его в христианскую среду супруга или общества, которые, разумеется, предотвращали возможность двойной религиозной жизни. Это означает, что конверсо из такой смешанной семьи, даже испытывая склонность к иудаизму, был вынужден оставить свою прежнюю веру и ее ритуалы и воспитывать своих детей как христиан. Эти очевидные заключения лишили инквизицию всякого разумного предлога для атаки на них.

Нет нужды говорить о том, что не все испанские расисты принимали эти выводы в качестве руководства к действию. Для большинства из них, последователей таких людей, как Силисео, все марраны, включая и тех, кто состоит в браке со «старыми христианами», хранят свой иудаизм в глубине души. Даже не исполняя на деле еврейских обрядов, они остаются «мысленно привержены [Моисееву] закону»[3163]. Силисео, конечно, не мог доказать этого. Однако, с другой стороны, будет ошибкой счесть, что большинство «старых христиан», принявших конверсо в свою семью, сделали этот шаг после тщательного обдумывания вышеуказанных аргументов. Мы должны помнить о том, что по обе стороны преграды в этом процессе было замешано множество людей и что персональные решения их личных проблем были сформированы групповыми обычаями и верованиями, общими наблюдениями и коллективными впечатлениями, частично унаследованными, а частично сформированными самостоятельно в соответствии с их социальными наклонностями. Для того чтобы лучше объяснить, что подразумевается под этим, добавим несколько замечаний по поводу отношения испанского народа к марранам.

Ранее мы сконцентрировали внимание на расистах и, шире, на антисемитском движении, которое вело Испанию с середины XV в. к созданию инквизиции. Наш особый интерес к этому движению основывался на убеждении, что оно представляло собой динамичную и агрессивную силу, которая больше, чем любой другой социальный слой, определила ход испанской истории в то время. Мы также считаем, что в восьмидесятых и девяностых годах антисемиты стали составлять большую часть народа, хотя и не думаем, что когда-либо это большинство было подавляющим. Тех, кто противился им или не разделял антисемитских взглядов,

никогда не было слишком уж мало. Конечно, при Королях-католиках (и сокрушающем режиме инквизиции) они были принуждены к политической пассивности, но это не значит, что они полностью скрылись от взора или же были запуганы до полной социальной пассивности. Большинство из них, вне всякого сомнения, были детьми и внуками «старых христиан», которые укрывали конверсо и защищали их в Толедо во время взрыва насилия в 1467 г., которые дрались за них на улицах Кордовы в 1473 г., в Сеговии в 1474 г. и предотвратили атаки на них в Севилье в 1473 и в 1474 гг. Мы смело можем предположить, что те «старые христиане» передали по наследству такое поведение многим из своих потомков, и дружелюбность этих людей по отношению к марранам не только не уменьшилась при гонениях, но скорее увеличилась. Они видели в марранах искренних христиан, считали, что инквизиция проявляет по отношению к ним страшную несправедливость, сохраняли деловые отношения и социальные контакты с ними и оказывали им посильную помощь в рамках существующих законов, а иногда и сверх этих рамок. Именно среди них совершались смешанные браки аристократии и простых людей, и это, безусловно, был довольно обширный сектор, потому что, даже не составляя молчаливого большинства, он представлял собой действительно важное меньшинство, по крайней мере четверть испанского народа. Иначе невозможно объяснить этническую абсорбцию такого большого числа марранов в старохристианском населении. Поэтому так и получилось, что в течение всего ста лет после атак Силисео на испанских марранов их демографическая картина радикально изменилась, и в 1670 г. Спиноза мог написать, что они «настолько смешались с испанцами, что не оставили о себе ни следа, ни воспоминаний»[3164].

Спиноза, высказав это, полагался, конечно, на информацию, полученную в Амстердаме из марранских источников, считавшихся надежными. Тем не менее то, что передавали эти источники, было общим впечатлением, которое любой посетитель или житель Испании мог получить из контактов или взаимоотношений с испанцами[3165]. Судя по общему поведению последних, никто уже не мог заметить различия между «старыми» и «новыми христианами». Однако это не значит, что все испанские расисты и Святая инквизиция, их верный представитель, потеряли интерес к этому вопросу. Хотя масса конверсо была уже неузнаваема, некоторые из них по-прежнему могли быть обнаружены и «идентифицированы» как тайные приверженцы иудаизма. И поэтому прошло еще более полувека с 1670 г. — даты цитированного выше высказывания Спинозы, — прежде чем погасли костры инквизиции, и более чем столетие до того момента, когда был прекращен поиск остатков марранизма среди кандидатов на должности.

Так, наконец, была достигнута цель, которую марранский епископ Алонсо де Картахена провозгласил в середине XV в. окончательной целью марранской жизни в Испании. Целью было расовое объединение, смешение, исчезновение, и, с точки зрения ревностных марранских ассимиляторов, они одержали триумфальную победу над расистами, которые пытались предотвратить ее достижение. Кажется, однако, безусловным, что, если бы ранние поборники ассимиляции представили себе путь, которым эта цель будет достигнута, или цену, которую пришлось за нее заплатить, они были бы много сдержанней и осторожней в защите этой идеи. Ибо цена была ошеломляющей по всем расчетам. Она не только включила в себя невероятное кровопролитие, неописуемые страдания в грандиозном масштабе и мириады жизней, превращенных в кошмар, но и уничтожение плодов труда многих поколений, потерю многочисленных позиций, завоеванных тяжкими усилиями, и утрату влияния, почета и престижа. Это означало не только потерю силы, но и потерю славы. Более того, это означало принесение в жертву собственного лица, как коллективного, так и персонального, поскольку это подразумевало подавление тысячи талантов и удушение надежд, стремлений и чаяний, которые делают жизнь каждого человека достойной того, чтобы жить. Марранизм умирал тяжело, в молении о своем конце, его самоубийство предотвращалось не другом, но врагом, и его агония длилась четыреста лет — ужасный путь для того, чтобы осуществилась ассимиляция и погас свет созидательной группы.