Русская елка. История, мифология, литература (4-е издание)

Вариант сюжета, согласно которому в соответствии с западной традицией елку посылает Младенец Иисус, многими русскими семьями также был принят. Наряду с ним на роль дарителя елки пробуются бабушка Зима (1872) [см.: {426}: 1]; старички-кулачки, заготавливающие в лесу елки (1882) [см.: {377}]; святочный старик (1894) [см.: {256}: 585]; «властитель русских лесов» Мороз («и чуются… еще далекие шаги волшебника Мороза с рождественской елкой» (1880‐е годы) [см.: {130}: 83]. Разнообразие персонажей, снабжающих детей елкой, свидетельствует о том, что единое мнение по этому вопросу было выработано не сразу. С 1880‐х годов представление о старике, Морозе, Дедушке Морозе и т. д. как дарителе елки закрепляется все прочнее: «Было единственное время в году, когда гостиная становилась нашей комнатой… это на святках, когда в нее… Дед Мороз приносил елку», — вспоминает С. Н. Дурылин о своем детстве 1880‐х годов [см.: {130}: 86]. Неудивительно поэтому, что, встретив зимой в лесу «седого-седого, сгорбленного старика», девочка тотчас же узнает в нем того самого старика, который приносит умным деткам святочные елки: «А я тебя знаю, дедушка! Ты приносишь деткам елки…» [см.: {256}: 585].

Что же касается подарков, то, как мы уже видели, в согласии с рождественским елочным мифом иногда детям говорили, что подарки посылает им Младенец Иисус. В рамках псевдонародной мифологии роль дарителя начинает приписываться тому же самому старику, доброму деду, приносящему елку [см.: {117}: 7]. В стихотворении М. А. Пожаровой «Елочьи гости» (1912) «древний дедка-бородач» и «дедушка мохнатик» приносит из лесу и елку, и подарки:

Стук, стук, стук! — Кто стучит?
— Древний дедка-бородач
В ледяных онучах,
На зверьках приехал вскачь
Из лесов дремучих.
Дедушка мохнатик,
Пуховой халатик!
Поглядим-ка в щелку:
Он привез нам елку.
Стоп, зайчата, у крыльца!
Довезли салазки.
Дед бормочет без конца
Снеговые сказки.
Борода метелкой,
Сеет иней колкий,
Сеет бисеринки,
Вьюжные снежинки… [цит. по: 248: 38]

Корней Чуковский 20 декабря 1923 года записывает в дневнике: «На Рождество она (дочка Мура. — Е. Д.) рано-рано оделась и побежала к елке. — Смотри, что мне принес Дед Мороз! — закричала она и полезла на животе под елку. (Елка стоит в углу — вся обсвечканная.) Под елкой оказались: автомобиль (грузовик), лошадка и дудка. Мура обалдела от волнения» [см.: {505}: 267].

Персонаж, которому дети были обязаны елкой и подарками, выступает под разными именами. Процесс унификации имени растянулся на несколько десятилетий: старый Рупрехт (1861) [см.: {188}: 20] — единичные случаи, указывающие на немецкую традицию; Св. Николай или Дедушка Николай (1870) [см.: {340}] — вариант отбрасывается рано, поскольку у русских, как уже отмечалось, Никола в роли дарителя никогда не выступал; Санта-Клаус (1914) [см.: {59}] — только при изображении западных елок; просто старик, живущий зимой в лесу (1894) [см.: {256}: 585–586]; добрый Морозко (1886) [см.: {390}]; Мороз (1890‐е годы) [см.: {9}: 85]; рождественский дед («В это время раздался сильный стук в дверь. Восьмилетняя дочь хозяев громко заявила: „Это рождественский дед!“») [см.: {271}: 4]; святочный старик, дед, дедка (как традиционный святочный персонаж, прежде с елкой не связанный) [см.: {408}: 80]; елочный дед [см.: {382}: 227; 238: 25]; Ёлкич. В стихотворении О. Белявской 1911 года «Ёлкич (Из воспоминаний детства)» мальчик, проснувшийся засветло, слышит, как няня впускает кого-то в кухню:

В двери кто-то огромный,
Широкий вошел,
Зашуршал по стенам коридора,
Заскрипел под шагами тяжелыми пол.
……………………………………………
И невидимый кто-то опять зашуршал,
Закряхтел под огромною ношей.

Мальчик говорит проснувшимся сестренке и брату, что им Дядя-Ёлкич «из лесу елку принес»; дети бегут в зал, чтобы посмотреть на Ёлкича [см.: {43}: 23–24] (ср. также в рассказе Федора Сологуба 1907 года «Ёлкич»: «Ёлкич с шишкой на носу» [см.: {429}: 48] и в стихотворении Владислава Ходасевича 1907 года «За снегами»: «Елкич, милый, попляши! / Елкич, милый, милый, милый» [см.: {491}: 91]).

Дедушка (Дед) Мороз встречается чаще и чаще, как, например, в рассказе А. Бачмановой 1886 года «Золотое сердечко» [см.: {30}: 353–366] или в стихотворении 1914 года Сергея Есенина «Сиротка», где сиротке Маше дедушка Мороз дарит жемчуг, сделанный из ее слез:

Я в награду твои слезы
Заморозил в жемчуга.
…………………………
Я ведь, Маша, очень добрый,
Я ведь дедушка-мороз. [см.: {147}: 368]

В борьбе за имя победителем оказался Дед Мороз. Аналога этому имени нет ни у одного западного елочного персонажа.

Предпочтение, отданное Деду Морозу, нуждается в объяснении. В восточнославянской мифологии Мороз — существо уважаемое, но и опасное: чтобы не вызвать его гнев, обращаться с ним следовало осторожно; прося не губить урожай, его задабривали; им пугали детей. Но наряду с этим он выступал и в функции приходящего в сочельник Деда (умершего родителя, предка) [см.: {163}: 267]. Елочный персонаж тем самым получил синонимически удвоенное имя. Введение в составную его часть термина родства свидетельствует об отношении к Деду Морозу как к старшему в роде, что, возможно, и спровоцировало признание за ним по-родственному близкой его связи с детьми.

На праздниках елки Дед Мороз появляется не сразу, а в середине или даже к концу торжества. До его прихода дети подарков не получают. Они с нетерпением ожидают его прихода. По народным представлениям, любой гость — всегда желанный и должен быть объектом почитания как представитель чужого мира. Так и Дед Мороз становится на елке желанным, и его следует пригласить, что вполне соответствует ритуалу приглашения в гости мифологических персонажей — предков или того же фольклорного Мороза. Дед Мороз, по существу, и становится предком-дарителем. Поэтому и зовут его не стариком или старичком, а дедом или дедушкой.

К началу ХX века образ Деда Мороза окончательно оформился: он функционирует как игрушка на елке, главная фигура, стоящая под елкой, рекламная кукла на витринах, персонаж детской литературы, маскарадная маска, даритель елки и подарков. В это время и утверждается мнение об исконности, древности этого образа: «Дедушка-мороз… внезапно появляется в зале и так же, как сто или двести лет назад, а может быть, и тысячу лет назад, вместе с детьми совершает танец вокруг елки, распевая хором старинную песню, после чего из мешка его начинают сыпаться детям подарки» [см.: {411}: 3].

До революции представление о Деде Морозе существовало только в городской среде, мифология которой создавалась в результате своеобразной обработки просвещенными слоями общества западных традиций и народных верований. Сконструированный образ, подобно каждому мифологическому персонажу, оказался наделенным комплексом устойчивых свойств — со своим местом жительства, функциями, характерной внешностью, атрибутами [см.: {227}: 51]. Зимой он обитает и хозяйничает в лесу, чем объясняется его связь с лесным миром — растительным и животным. На лето он уходит в «сибирские тундры», на Север, на Северный полюс и т. п. (Согласно высказыванию пятилетнего мальчика, «когда тепло, Деды Морозы переезжают туда, где холодно, и летом к мальчикам не ходят» [см.: {270}: 368].) Его деятельностью объясняются как природные и атмосферные явления (мороз, иней, треск деревьев, узоры на окнах и т. п.), так и появление в доме елки и подарков. Внешне это старик с румяным лицом и красным носом, с седой бородой и усами, в белой шубе или тулупе и белой шапке (в отличие от красной сутаны или плаща западных зимних геронтологических персонажей), в валенках, с палкой или посохом в руке и мешком или котомкой с подарками за плечами.

Ватный Дед Мороз (1960‐е гг.). Из коллекции семьи Душечкиных-Белоусовых

Определяющими свойствами характера Деда Мороза являются доброта и щедрость: елочный миф превратил его в доброго старика-дарителя: добрый Морозко (1886) [см.: {389}]; добрый дед (1892) [см.: {204}: 402–403]; «о, он такой добрый, этот старик!» (1894) [см.: {256}: 585]. Перед Рождеством (или Новым годом) он успевает обойти все дома, чтобы поздравить, одарить и обласкать детей. Выполняя функцию наставника и воспитателя, он никогда не наказывает детей, а только журит их (в отличие от западного Св. Николая, помимо подарков иногда приносившего с собой прутья: справившись о поведении детей, в зависимости от полученного ответа он либо одаривал, либо наказывал их)[24].

В мифе о Деде Морозе, созданном общими усилиями взрослых, присутствовал расчет на безусловное признание детьми его реального существования, что стимулировалось и всячески поддерживалось родителями. Вера в Деда Мороза превратилась в «испытание на взрослость»: ее утрата рассматривалась как важный этап взросления. Варлам Шаламов (1907 года рождения) заметил о себе: «Потеря веры совершилась как-то мало-помалу… Разоблачение сестрами рождественского деда Мороза на меня не произвело никакого впечатления» [см.: {506}: 102]. (Ср. о том же у Иосифа Бродского:

И молча глядя в потолок,
Поскольку явно пуст чулок,
Поймешь, что скупость — лишь залог
Того, что слишком стар.
Что поздно верить чудесам. [см.: {60}: 12])

Корней Чуковский в 1923 году писал о своей семилетней дочери:

Мура все еще свято верит, что елку ей приносит дед Мороз. <…> Когда я ей сказал: давай купим елку у мужика, она ответила: зачем? Ведь нам бесплатно принесет дед Мороз [см.: {505}: 300–301].

Год спустя в его дневнике появляется новая запись:

Слышен голос Муры. Она, очевидно, увидела елку.

Мура: «Лошадь. — Кто подарил? Никто. Никто» (ей стыдно сказать, что дед Мороз, в которого она наполовину не верит) [см.: {505}: 355].

«Наполовину не верит» — это тот переходный период в жизни, когда ребенок все еще верит в Деда Мороза, хотя уже знает, что в реальности он не существует [см.: {539}: 3–12].

Знакомый по иконографии (словесным описаниям и рисункам в книжках, елочным игрушкам, рекламным фигурам и т. п.). Дед Мороз в сознании детей долгое время существовал как образ чисто умозрительный. Встреча с визуально воспринимаемой фигурой (когда в 1910‐е годы он «живьем» стал появляться на елках) разрешала детские сомнения в действительном его существовании («И щеки у него мясные!»):

Дети замучили вопросами — есть ли на самом деле дед Мороз, из чего он сделан, как не тает в теплой комнате и т. д. <…> Когда вышел Дед Мороз… Таня впилась в него глазами и ничего больше не видела <…> Дома первые слова были: «Ну, бабушка, теперь я сама видела, есть Дед Мороз, пусть никто ничего не говорит, есть, я сама видела!» [см.: {478}].

(Впрочем, аналогичные сомнения возникали у детей и по поводу того, кто приносит им елку. «Кто приносит из леса в город эти елочки? Ты говоришь — Рождественский ангел?.. Но платили деньги и человек продавал», — говорит пятилетняя девочка [см.: {520}: 25].) Е. Л. Мадлевская отмечает, что в некоторых семьях сознательно «поддерживается архаическая версия невидимости Деда Мороза: детям, желающим увидеть, как он будет класть подарки под елку, внушают, что это невозможно, так как Дед Мороз появляется лишь тогда, когда никого нет в комнате, или когда все спят» [см.: {248}: 37].