Римская империя. Рассказы о повседневной жизни

– Божественный Александр Север торгуется с германцами! – грубо продолжает фракиец, стоящий в нише, в то время как его товарищ, сидящий на полке, недалеко от вольноотпущенника, насмешливо улыбается.

– Германцы требуют от него за мир много денег. Он собирается растрясти на них всю римскую казну. Но весь вопрос в матери императора, она – скупая, и она не хочет…

– Чтобы римляне вернулись домой без денег! – со смехом доканчивает сириец. – Ну, а вы, римляне, чего бы вам хотелось? Продолжения войны или мира?..

Растерянный вольноотпущенник, сбитый с толку, предпочитает хранить молчание.

– Впусти-ка свежего воздуха! – кричит он вдруг раздраженным голосом старику, не узнавшему для него политических новостей.

Тот послушно тянет шнур, и под самым куполом неслышно, на блоках, открывается клапан, и сверху струится в судаториум струя свежего воздуха.

Через среднюю залу и примыкающий к ней вестибюль Публий идет в кальдариум – горячую баню. Сюда направляются после потения в судаториуме, впрочем, иные, минуя судаториум, начинают прямо с горячей бани. В главной части своей она напоминает судаториум. Кальдариум – круглая большая зала из белого мрамора, с мозаичным полом, согреваемым нижней топкой. В глубине кальдариума стоит большая ванна, в которой сидя помещаются за раз десять человек. Кроме этого, в кальдариуме, окруженном комнатами с отдельными ваннами, есть еще и большой мраморный бассейн, наполненный теплой водой. Бассейн находится, как и все бассейны терм, в полу, и вода его не доходит до уровня пола; он выложен мрамором, и в него сходят по мраморным ступенькам.

В кальдариуме очень тесно, несмотря на то что он поместителен и что кроме большого кальдариума в термах есть еще и другие меньших размеров.

Римлянин медлит уйти отсюда, наслаждаясь баней; он то приказывает еще раз вытирать тело скребком, то обливается горячей водой, то недвижно пребывает, как бы в приятном забытье, в теплой ванне, то плескается и плавает в бассейне. Баня возбуждает аппетит и жажду.

Публий присел на борт широкой большой ванны, опустил ноги в воду и предоставил себя услугам своих рабов.

Целый ряд людей теснится вокруг широких ваз, из которых плещет горячая вода, которую черпают для них плоскими ковшами рабы, помогающие им мыться.

Почти все моются мылом, этим галльским изобретением, готовящимся из смеси жира и буковой золы и вошедшим в моду с I века. Но Публий все еще упрямо держится старины, напоминающей ему суровые величавые времена Рима; он не признает ни жидкого, ни твердого мыла и моется бобовой мукой, не желая походить на изнеженных людей своего века, вроде Фабия.

Фабий стоит недвижно подле бассейна, в то время как рабы натирают его тело какой-то особенной мазью, изготовленной по его специальному заказу, и смывают ее затем мягкими надушенными губками. Его пример заразителен, его товарищи ему подражают. Теперь он уходит – горячая атмосфера, как объясняет он, его утомляет, и потому ванну он будет принимать в более прохладной зале. А пока он совещается наскоро с друзьями, объясняя, что на сегодняшней вечерней пирушке будут какие-то особенные, им придуманные, яства и развлечения.

Отвернувшись от Фабия, Публий видит вольноотпущенника Аницета, явившегося из судаториума. Надменный выскочка, он обыкновенно хвастает виллой, которую устраивает для себя и украшает статуями, причем о статуях говорит, как о гурте скота. Но сегодня он необычайно не в духе, кричит на рабов, которые никак не могут ему угодить, и ругает христиан, которые, по его мнению, колдуют и тем обрушивают неприятности на Рим в виде тягостных, длительных войн.

«Кого только ни встретишь в термах, – думает тем временем Публий, – поэтов, писателей, философов, ученых и риторов, но как они бездарны, словно являют собой ослабление умственных сил Рима, утомленного неурядицами и войнами. Потомки знаменитых государственных мужей ничем серьезным не интересуются, вроде Фабия, а из низов выдвигаются им на смену с а м ы е х у д ш и е из низших, льстецы, выскочки, люди без чести и совести».

Отчаянный вопль, донесшийся со стороны раздевален, прерывает течение мыслей Публия:

– Вора!.. Вора поймали!..

И многие из кальдариума бегут по направлению криков, иные – еще в мыльной пене, другие – выскакивая из ванн. Хотя воровство платья в термах, несмотря на бдительный надзор банных рабов, обычное явление, но всегда вызывает страшный переполох: без одежды, хотя бы и самой дешевой, нельзя же вернуться домой.

– Ну вот, в ванне стало посвободнее! – сказал Публий, принимая более удобную позу и торопя рабов, хлопотавших вокруг него. Один усердно тер его тело бобовой мукой, а другой смывал ее, обдавая Публия чистой теплой водой, которую лил на него из кувшина. Мало-помалу Публием овладевало чувство приятного покоя и легкой дремы. Он полузакрыл глаза и уже словно сквозь сон слышал, как порывисто два важных должностных лица, мывшихся в бассейне, вдруг заторопились уйти, встревоженные каким-то известием, полученным ими через явившегося к ним раба. Смутно донеслись к Публию известия из судаториума о том, что мир с германцами будет куплен Александром Севером за большие деньги. Несколько провинциалов, сидевших в ванне рядом с Публием, обменялись по этому поводу незначительным замечанием, в котором можно было все-таки уловить недостаточное почтение к Риму… А Публий в это время думал: «Все равно Александру Северу вернуться с пустой казной! Если не германцам за мир, то римским солдатам придется раздать эти деньги за продолжение войны».

Заглушая разговоры, громко разносятся по всем залам возгласы торговцев. Одни предлагают парфюмерию, другие – вино, мясные блюда и сласти.

Фабий между тем выбрал самый уютный уголок терм, но не потому, что его пленила благородная красота этой небольшой залы с умеренной температурой. Ему кажется, что здесь он более на виду, а обращать на себя внимание своей красотой и причудами составляет его главное времяпрепровождение. Особенно хороша в этой зале большая мраморная группа, утвержденная на широком пьедестале. Она изображает дикого быка, к рогам которого привязывают два брата – сыновья Зевса, фиванскую царицу Дирку, осужденную ими на такую казнь за преследования, которым она подвергла их мать[49]. Под этой группой из широко разинутых львиных пастей, укрепленных на ее пьедестале, беспрерывным током струится вода, стекая по мраморным ступенькам в небольшой белый мраморный бассейн. Белые мраморные ванны, предназначенные каждая для одного человека, стоят у пьедестала группы, а подле них поставлены удобные кресла, тоже из белого мрамора.

Но Фабий равнодушен ко всей этой красоте и весь поглощен новой прихотью. Он подозвал парфюмера и оживленно объясняет ему, что воду он бы хотел надушить дорогим нардом, но так, чтобы цвет воды стал светло-изумрудным.

Исполнив его прихоть, парфюмер идет дальше, предлагая купающимся свои косметики: духи-нард и шафран, батавскую щелочь для окраски волос, венетскую глину, чтобы сводить волосы.

А Публий тем временем из кальдариума, остывши немного в средней зале, идет в фригидариум – холодную баню. Она состоит из огромного мраморного бассейна, наполненного холодной водой и обведенного мраморным барьером. В средней своей части свод этой залы опирается на колонны из восточного алебастра, а по краям – на колонны из гранита.

Прислонившись к барьеру, Публий с интересом наблюдает купающихся. Одни с легким трепетом входят в холодную воду, другие сразу со ступенек бросаются в воду вплавь. Звучат всплески, бодрые возгласы удовольствия, доставляемого холодной водой, некоторые даже пробуют голос и затягивают песню.

«Нет, Рим еще бодр, – с гордостью думает Публий, – велик и прекрасен. Прекрасны эти белые термы с их величавой архитектурой, великолепны их статуи, и не знаешь, какая лучше, – группа ли быка, или Флора, или же два гладиатора».

– Итак, мы с тобой можем вернуться обратно, – слышит он, как говорит подле него вполголоса фракиец своему товарищу, – и сказать, что Рим покорно приемлет все, что мы пожелаем… Впрочем, тех, у кого мысли заносчивы, мы отшвырнем далеко…

Фарнезский бык

Наскоро окунувшись в бассейн, Публий идет через среднюю залу в элеотезиум, для вторичного умащения тела и массажа. Одни из купающихся уже отдыхают, возлежа на ложах, другие вкушают пищу.

Ставшие Публию теперь особенно неприятными оба приезжих, сократив массаж, идут одеваться, требуют, чтоб им принесли вино, и быстро пьянеют.

– Граждане Рима! – вдруг совсем неожиданно громко провозглашает фракиец, обращаясь ко всем находящимся в раздевальнях. – Мы явились сюда с берегов Рейна, где война, и уезжаем снова туда. Так что же передать от вас там и какие пожелания благополучия повергнуть к стопам божественного Юлия Вера Максимина, нашего нового императора?..

И это звучит как удар, неожиданный и оглушительный. Все замирает в тяжелом оцепенении. Нового императора!.. Для шутки это было бы слишком нагло, и даже пьяный, он вряд ли посмел бы так говорить. Так, значит, Александра Севера уже нет, нет его матери – так пожелали солдаты, и войну продолжает новый император, ими назначенный.

Публий сидит недвижно, с поникшей головой, в то время как рабы одевают его. Итак, сравнительно спокойное четырнадцатилетнее царствование Александра Севера сорвано бесчинствующими солдатами. Над Римом ими поставлен проходимец. Военачальник Максимин, родом фракиец, бывший пастух, силач, грубый и невежественный. И мучительно хочется Публию крикнуть этим двум, нагло улыбающимся людям, что не к славе ведут солдаты Рим, а к падению, к печальной, бесславной смерти…