Ланиакея

Глава 9

Я вернулась домой будто той же — и одновременно другим человеком. Заклейменным. Отвергнутым. Разорванным на части, одну из которых спрятали далеко-далеко, чтобы я не могла отыскать.

Моя способность к сверхбыстрому трансу, невыносимо сложные занятия с Айзанат, практики по доверию и блестяще сданные экзамены, включая отработку практических навыков — ничего из этого больше не имело значения. Все, к чему я стремилась, за что боролась в этот первый непростой год в «Ланиакее», было вычеркнуто из списка моих достижений росчерком пера.

У меня была диссоциация. Это и только это имело значение — и только потому, что у меня была диссоциация, теперь я оказалась не полезна для общества, а вредна и даже опасна.

Последующие три дня прошли, как во сне. Я читала книги, смотрела комедии и развлекалась компьютерными играми — что угодно, только бы не думать о том, что теперь будет. Я не хотела смотреть новости: там все эти дни дня были мы, и Денис, и я с окровавленной рукой и испуганными глазами, — и одновременно боялась пропустить что-то важное, так что едва начинался выпуск, бежала к ноутбуку и включала прямой эфир.

Еще один человек из тех, кого мы спасли в метро, покончил с собой — и замять дело, об успехе которого уже кое-где преждевременно затрубили, больше не получалось. Было очевидно, что ничего еще не закончилось, но Джек Аткинсон был спасен, Стас Воробьев — лишен способностей и помещен под стражу, и теперь Надзор мог в полной мере сосредоточиться на расследовании, не опасаясь международного скандала.

Денис сказал, благодаря Малевскому и тому, что удалось вытянуть из самого Воробьева, у них есть ниточка, и они будут за нее осторожно тянуть. Владимир Васильевич вернулся к работе и должен был помогать им в этом.

Уже на второй день Джек Аткинсон сообщил Денису, что его попросили покинуть страну сразу же, как позволит здоровье. Его состояние тоже подпадало под определение диссоциации, и теперь в России он фактически оказывался вне закона. Вместо него в «Ланиакее» с этого года должна была преподавать Наталья Сухая.

Я бы с удовольствием позанималась с ней, я знала. Но уже не судьба.

Я сдерживала слезы изо всех сил, пока писала заявление на этот так называемый академический отпуск. А когда Нестор пожал мне руку и вдруг неожиданно заключил в объятья, едва не разрыдалась.

— Фай, все это бред какой-то, все обязательно наладится, — растерянно бормотал он, похлопывая меня по спине.

Женя тоже пожал мне руку и сказал, что не прощается и будет рад новой встрече. Даже Коротких брякнул что-то про идиотов из Совета. Без меня и Олеси их осталось трое: половина нашей начальной группы, и когда я уже у двери оглянулась в последний раз, все трое казались ошеломленными и потерянными.

— Вот видишь, я была права, когда ждала плохого, — сказала я Денису, который ждал меня возле машины у ланиакеевских ворот.

Он молча притянул меня к себе, и я залилась слезами, уткнувшись в мягкую шерсть его шарфа.

Я написала обязательство не применять способности и передала в Совет.

Я сложила и убрала на дальнюю полку все свои тетради с лекциями и надела на руки браслеты-напоминалки. Я не собиралась нарушать мораторий даже дома — забыться, задуматься и применить способности на людях потом будет так легко. А полного запрета я не выдержу. Ведь когда-то этот мораторий отменят, разве нет?

Я не лишилась способностей, говорила я себе, мне просто пока запретили их использовать. Но это было как если бы кому-то приказали ходить только на одной ноге или смотреть только одним глазом.

Нужно было привыкнуть.

Нужно было жить дальше, потому что за пределами психопрактического мира мир не кончался.

Но я пока не поняла, как.

Не знала, как жить без способностей и психопрактического мира и Милана-Кристи. Почти сразу же, как стало известно, что Джек Аткинсон покинул Россию, исчезла и она: оставив родителям короткую записку, в которой просила ее не искать, черкнув пару слов прощания мне и Денису — исчезла в неизвестном направлении, растворившись на карте самой большой страны мира.

Я надеялась, что однажды она вернется.

Я знала, что буду ее ждать.

В начале мая в Москву неожиданно прилетела Галя. Она выиграла окружную психопрактическую олимпиаду и теперь должна была попробовать свои силы во всероссийской. Мама, которая почти в каждом нашем разговоре в последнее время намекала на мое возвращение домой, в этот раз и вовсе предложила нам с Галей приехать вместе.

Казалось, ее не волнует, что я теперь не крутой психопрактик, которым можно гордиться. Она переживала за мое здоровье — и только оно было для нее важно. А еще она была рада, что я там не одна.

Но Денис всегда был рядом со мной. Днем и ночью, когда я сворачивалась в клубочек на диване и молча смотрела в никуда, и когда начинала расхаживать по комнате и сыпать проклятьями и насылать на головы Совета все небесные кары — он, его поддержка, его слова всегда были там.

— Мам, я приеду, когда тут все немножко устаканится, — сказала я неуверенно. — Но надолго не смогу. Только не обижайся, просто я теперь не могу долго быть вдали от импринта.

— Ага, — сказала мама после небольшой паузы. — Ага, я понимаю, Фаюш. Галя меня тут просветила немножко по этому поводу, так что да... я все понимаю. Но хотя бы на свадьбу Галину приедешь?

— Обязательно, — сказала я.

Второе июня оказалось вдруг так близко. И когда успело пролететь время?

Галя провела в Москве три дня. Мы прошлись по магазинам, посмотрели в кинотеатре последних «Мстителей», прокатились на американских горках — словом, развлекались, как могли. Едва ли трижды созвонившись за все время с ее отъезда еще из Зеленодольска, я и Галя вдруг встретились лицом к лицу, и мне было стыдно за это молчание, и самой Гале было стыдно — я видела это по ее глазам, — вот только мы обе не знали, как преодолеть этот стыд и признаться, что чувствуем себя виноватыми.

— Мы так переживали за тебя, — сказала Галя уже в последний вечер, когда мы праздновали ее второе место на олимпиаде и пили шампанское у нас дома. Мы не затрагивали тему моих способностей все три дня, но сейчас, оставшись вдвоем, не смогли удержаться. — Когда стали показывать эти новости, мама буквально прилипла к экрану, но там показывали то труп в мешке, то раненых людей, а тебя все не было и не было...

— А мне казалось, камеры только на меня и пялятся, — сказала я. Галя все смотрела и смотрела на меня, и я тряхнула головой. — Все нормально, Галь, правда. Это же не блокировка способностей, а только временный запрет. Я не сломаюсь.

Она вдруг неожиданно расплакалась и кинулась мне на шею, едва не свалив со стола бокалы.

— Мы так за тебя боялись! Мама звонила, но у тебя был выключен телефон, а потом, когда показали тебя, она так закричала от радости, что я даже испугалась...

Галя сотрясалась в моих объятьях, плача навзрыд, и я вдруг тоже сдалась и зарыдала и обняла ее, и мы обе стали реветь, как в детстве.

— Галюня, прости меня! — плакала я.

— Я тоже хороша! Я так обиделась на тебя из-за Антона!.. Я сто раз могла позвонить — и не звонила! А ты из-за меня поссорилась с мамой и папой! — ревела она.

— Ты тут ни при чем, Галь, ни при чем!..

У меня не было сил держаться. Всхлипывая, я рассказала Гале о разговоре, который подслушала, о том, что узнала, о том, что папа тоже знает — и молчит... И вот уже мы стали плакать снова, теперь уже клянясь, что несмотря ни на что любим друг друга по-прежнему. Такими, красными, зареванными, но знающими правду друг о друге и ставшими от этого еще ближе, и застал нас вернувшийся из Надзора Денис.

Той ночью, когда мы с Денисом лежали в постели, я озвучила то, что после разговора с Галей и мамой — и главное, после моих слез — вертелось у меня в голове.

— Я хочу уехать домой. Немножко отвлечься от всего этого... от новостей, от Надзора, от «Ланиакеи»...

Его теплые губы касались моего затылка, а рука мягко путешествовала по груди и животу, когда он говорил.

— Надолго?

— Недели на две или на три.

— Когда?

— Второго июня у Гали свадьба. Я говорила с мамой и Галей... — Я задержала его руку в своей. — Денис, я бы хотела... Ты не сможешь поехать туда со мной?

— Да. Смогу, — ответил он без раздумий. — Когда мы должны быть там?

— Двадцать девятого туда. Второго свадьба. И числа десятого обратно. — Я развернулась к Денису лицом, положила ладонь ему на грудь, с наслаждением касаясь его кожи. — Ты правда сможешь?

У меня вдруг запылали уши, когда я представила наш крошечный дворик в частном секторе и дом, который мог бы, кажется, целиком поместиться в этой гостиной.

— Только у нас совсем небольшой дом, знаешь... И Галя, она до свадьбы останется у родителей и только потом переберется к Лавровым...

— Я поживу в Научном городке. — Его рука скользнула по моему плечу, перебралась на спину, легко, самыми кончиками пальцев задевая кожу, и не погасшее во мне до конца пламя стало набирать силу снова. — Это совсем не проблема, Голуб. И я буду рад познакомиться с твоими родителями. Со всей твоей семьей.

— Спасибо, — сказала я, прижимаясь к нему. — Я тебя люблю.

Он засмеялся.

— Пожалуйста, Голуб. И я тебя люблю. Кстати, чтобы ты знала: во мне будто что-то взрывается каждый раз, когда ты это говоришь.

Я довольно улыбнулась, но возможности подразнить его не упустила.

— Это хорошо или плохо?

В ответ раздался тихий смешок.

— Ты знаешь ответ. Повторяй эти слова почаще.