Ланиакея

Глава 10

Мы добрались до Ноябрьска на самолете, а там Денис взял в аренду машину, чтобы не зависеть от наших местных, постоянно отсутствующих маршруток, и до Зеленодольска мы доехали уже на ней.

Галя успела подготовить маму и папу, и встретили нас так, будто Денис уже давно был частью нашей семьи. Мама соорудила ужин, папа традиционно предложил по пять капель, а Антон, узнав, что это именно Денис Вагнер скупил всех кошек Солнышкина, пришел в полнейший восторг.

— Я учился у Федора Игнатовича. Это был великий художник... — сказал он с искренним восхищением. — Ярослава подарила мне его мольберт и отдала краски, альбомы, кисти — все, что осталось после его смерти.

Они еще долго говорили о Солнышкине и картинах, и, казалось, сломали этим первый лед. Моя неприязнь к Лаврову никуда не делась, но в присутствии Дениса переносить его присутствие было как будто бы легче. А еще там была моя сестра, на которую самый ярый контрпсихопрактик моего детства смотрел с нескрываемой нежностью и любовью.

К концу вечера мое сердце чуточку оттаяло.

Все уже было заказано заранее: зал в ресторане «Аристотель», свадебный торт, тамада, кабриолет с надписью «молодожены». С нашей стороны должно было быть под пятьдесят гостей, включая самых дальних родственников, и мне даже пришлось перебраться на эти дни к Денису, чтобы мама смогла разместить у нас кучу приехавших из Ноябрьска Галиных однокурсниц.

Сестра Антона, Неля, привезла из Ноябрьска отца Антона — он проходил длительную реабилитацию, но на свадьбу сына доктора его отпустили, — а из Москвы готовилась прилететь его мать. С их стороны гостей было не меньше. Должна была даже прибыть легендарная тетя Таша из Италии, которая была замужем за самым настоящим миллиардером.

Местным кумушкам в лице знакомых моей мамы было крайне интересно, что же она подарит.

И вот, наконец, настал день свадьбы. Мы с мамой и подружками невесты помогли Гале облачиться в потрясающее свадебное платье, а моя бывшая одноклассница, а ныне самый крутой в городе парикмахер Ирина Юдина сделала ей не менее потрясающую прическу.

Моя младшая сестренка вдруг стала выглядеть совсем взрослой. Да что там, уже сегодня у нее должен был появиться самый настоящий муж! Но я осознала все до конца только в момент, когда Антон заметно подрагивающей от волнения рукой надел Гале на палец обручальное кольцо, и работник ЗАГСа громко провозгласила их мужем и женой.

— А теперь друзья и родственники могут подойти и поздравить молодых!

— Ну что, Гала, ты теперь наша, Лаврова! Поздравляю вас! — первой полезла обнимать их Неля, а потом вдруг расплакалась и обняла брата уже со слезами. — Ох, Антошенька...

— Ох, Нелечка... — протянул он полушутя-полусерьезно, гладя ее по волосам.

Я тоже подошла и поцеловала Галю в щеку и аккуратно обняла Антона, который тоже вежливо приобнял меня в ответ. Но даже это объятье, полное прошлых обид и едва-едва положившее начало тому, что могло стать дружбой, было теплее, чем то, которым Антон одарил свою красавицу-мать.

Папа еще с утра предупредил нас, что у его младшей дочери свадьба, а значит, он будет злоупотреблять алкоголем, так что передвигались мы сегодня на машине, которую арендовал Денис. Свадебный кортеж растянулся на двадцать машин; сигналя, выкрикивая из окон глупости и распивая на ходу шампанское, мы проехали вслед за белоснежным кабриолетом по всем памятным местам города, включая бетонную Стрелу над Терь-Яхой, где покормили белоснежных лебедей — и дружно и так же громко ворвались в ресторан.

Мне показалось, время с этого момента полетело как-то слишком быстро: поздравления родителей, потом мое — я кое-как собрала свою речь из тех речей, что слышала раньше, на других свадьбах, — потом конкурсы и танцы, и снова конкурсы...

Все шло как по маслу, разве что самую малость споткнулось на игре, в которой участвовали родители невесты и жениха и сами молодые, и которая требовала от молодых впервые назвать свекра и свекровь — или тестя и тещу — мамой и папой. На «маме» у Гали дрогнул голос, а Антон самую чуточку изменился в лице, и тамада поспешила подвести итог и радостно сообщить всем, что наши молодые теперь обрели новых родителей.

Мать Антона села на свое место, ни на кого не глядя.

Я пила шампанское, но крайне умеренно, чтобы не умереть назавтра от головной боли, и в конкурсах не участвовала, оставив их на откуп развеселым друзьям Антона и подругам Гали. Сами Галя и Антон сидели на своих местах, счастливые и влюбленные, и моя сестренка улыбалась мне, когда мы встречались глазами.

Мама и папа тоже часто смотрели на меня. Особенно папа, а я...

Я очень хотела поговорить с ним. Я думала об этом все три дня здесь, но сейчас, чувствуя себя странно беззащитной перед лицом его счастья и радости за Галю и одновременно защищенной тем, что моя сестра уже знает всю правду и по-прежнему меня любит, я чувствовала себя готовой к разговору, который должен был состояться уже давно.

Я видела, насколько чужой стала Антону его родная мать... мать, упустившая момент для воссоединения и теперь, похоже, навсегда лишившаяся сына, и понимала — судьба этой женщины может стать моей.

Я могу лишиться не только папы, но и мамы, если буду и дальше молчать и таить обиду. И если папа, возможно, уже смирился и готов это принять, то я не готова.

И все же это не я начала этот тяжелый для всех нас разговор, и даже не папа. Когда после трогательного танца отца с дочерью тамада объявила перерыв, и гости высыпали во двор, меня осторожно тронула за рукав моя нарядная мама.

— Денис, вы ведь нас простите? — спросила она со смущенной улыбкой, поглаживая меня по руке василькового цвета платья, которое я сегодня надела. — Хочу немного посекретничать с дочерью, пока не вернулись за стол. Верну ее вам быстро.

Она увлекла меня за пределы площадки перед рестораном, где уже разогревались и разгоняли алкоголь веселые гости, и вывела за живую изгородь туда, где за коваными воротами начиналась улица и бежал мимо и нес мимо незнакомых нам людей темно-серый, как глаза Джека Аткинсона, тротуар.

— Мам, — осторожно спросила я, когда мама остановилась, — что-то случилось?

Мама покачала головой, глядя на меня виноватыми, синими, как у меня, глазами. Ее руки — ухоженные, но знающие физический труд руки с единственным украшением в виде обручального кольца, — протянулись ко мне и сжали мои, тепло, ласково, крепко.

— Это я сказала отцу, чтобы он с тобой не говорил.

И я сразу поняла, о чем речь.

— Ты так смотрела на него, когда он танцевал с Галей, — продолжила мама дрогнувшим голосом, пока я, закусив губу, смотрела на нее, — так смотрела, что у меня просто разрывалось сердце. Мы поступаем неправильно с тобой, Фаюш. Мы должны тебе все рассказать.

— Мам, не надо, — сказала я, и у меня тоже дрогнул голос. — Все хорошо. У Гали свадьба, ну чего ты расстраиваешься сейчас. Я... понимаю, что папа был не обязан со мной обо всем говорить.

Ее губы скривились в горькой улыбке, а глаза наполнились грустью, хоть и стал чуточку отстраненным их взгляд.

— Но я-то была обязана. Уж кто-кто, а я должна была с тобой сразу же поговорить. Ты же — моя дочь. — Мама прервала повисшую паузу прежде, чем она затянулась. — Фаина, этот человек... твой настоящий отец...

У меня от волнения вспотели ладони.

— Он был намного старше меня, когда мы познакомились. Совсем взрослый мужчина, женатый мужчина. У него была дочь-школьница, милая, говорливая девочка с косичками. Она забегала к нам в магазин по дороге из школы, и он иногда заходил с ней. Мы как-то познакомились... стали разговаривать. Как видишь, я с самого начала знала, что он женат. Никакого обмана с его стороны не было.

— Мам, — я попробовала снова, — ты не обязана рассказывать мне все.

Мама покачала головой.

— Я хочу, чтобы ты поняла, почему все случилось, как случилось. Я не оправдываю ни его, ни себя, но в такой ситуации редко бывает, чтобы был виноват кто-то один, понимаешь?

Я кивнула.

— Понимаю.

— Я была влюблена в того мужчину. Я думала, что и он меня любит, хотя он этого никогда не говорил, но... Но я думала: раз он встречается со мной, раз проводит время и говорит, как ему со мной хорошо, значит, с женой ему плохо. Может, он живет с ней из-за ребенка, может, она угрожает ему, что не позволит видеть дочь, если он уйдет...

Мама пожала плечами, проводив взглядом прошедших мимо людей.

— Все закончилось разом, когда я забеременела и сказала ему.

— Он наверное сказал, что ему не нужен ребенок и чтобы ты сделала аборт? — спросила я робко, когда она не продолжила.

— Не раньше, чем я закатила ему истерику и потребовала, чтобы он ушел от своей жены, — ответила мама с сухим невеселым смешком. — Конечно, он не собирался разводиться. И никогда не говорил мне, что собирается. Он дал мне денег и предупредил, что может превратить мою жизнь в ад, если я стану лезть в его жизнь или, не дай бог, стану говорить о нем с его дочерью.

— А он смог бы?

Мама помолчала, но потом все же кивнула.

— Да. Теперь я точно знаю: он бы смог.

— То есть он был богатый человек? — Я вдруг испугалась. — Мам, не криминальный же он авторитет, правда?

Она рассмеялась, и мне как будто стало немного легче дышать от ее смеха, хоть ничего в этой истории и не было смешного.

— Ну что ты. С уголовниками я бы в жизни встречаться не стала. Все ровно наоборот. Он работал... на страже закона.

— И работает сейчас?..

Мама заколебалась, и я знала почему. Не так много было у нас в Зеленодольске влиятельных людей «на страже закона», и еще меньше тех, кто подходил бы по возрасту. Я бы смогла вычислить, о ком она говорила. Даже сейчас в моем мозгу всплыли самые известные фамилии: судья Бернштейн, прокурор города Феофанов, начальник полиции Чащин...

— С отцом Гали мы познакомились, когда я гуляла с подругой по парку, — наконец сказала мама, и я поняла, что ответа я не получу. — Я почти сразу сказала ему, что беременна от мужчины, который меня бросил. Юра все знал с самого начала, и когда ты родилась, даже не обсуждалось, что он запишет себя твоим отцом. Он сам это предложил.

Она отпустила мою руку, чтобы погладить меня по щеке, и теперь ни у кого из нас в глазах не было слез.

— Он не сразу рассказал мне, что ты слышала разговор. Сначала хотел поговорить с тобой сам, но я отговорила. Попросила его не говорить с тобой — хотела сама, но все никак не могла подходящего момента... ох, да разве для таких разговоров с собственными детьми бывают подходящие моменты?

Мама покачала головой.

— Прости меня. Я не хотела, чтобы ты это узнала вот так, из услышанного чужого разговора. Папа тебя тоже любит и тоже хочет, чтобы ты была счастлива. Но он — мужчина, ему тяжелее обо всем этом говорить с дочерью, да и не рассказал бы он это так, как рассказала бы я.

Я помолчала, летний ветерок обдувал наши лица. Все, что рассказала мама, еще совсем никак не отзывалось в моем сердце, ну разве что замерло оно на мгновение, когда я спросила про аборт. Это был как будто рассказ не про меня. Пока — не про меня, но я знала, что потом непременно его осознаю и захочу знать больше...