Ланиакея

Глава 3. ДЕНИС ВАГНЕР

В тот вечер ее волосы пахли холодом и чем-то неуловимо сладким, как мед, и голос звучал глухо, и слова, срывающиеся с губ, почти тут же уносил ветер. Ее прикосновение было мягким, но решительным, и в нем была правда, которую ни он, ни она больше не могли отрицать.

— Вы должны мне поверить!

— Почему ты решила, что я тебе не поверю?

Но Денис не позволил Фаине продолжить, хотя, казалось, у нее был ответ. Сжал ее волосы заледеневшими от ветра пальцами, повернул лицо навстречу ее, касаясь губами теплой кожи ее лба у самой линии роста волос, и сказал, выговаривая каждое слово четко, чтобы Фаина запомнила их все до одного:

— Я скажу тебе, почему. Потому что на самом деле ты и сама до конца не веришь тому, что говоришь. Потому что на самом деле ты все равно считаешь, что взаимодействие с тобой мне дается легко. Я прав, Фаина. Я знаю, что прав, потому что так и должно быть. Я делаю все, чтобы так и было.

— Это из-за уверенности, так?

— Из-за уверенности? — Он ожидал чего угодно, но только не этих слов.

— Да, — сказала Фаина, и руки ее разжались, а в голосе вместо растерянности теперь отчетливо читался гнев. — Зачем вы это скрываете? Это Петр Петрович передумал и решил дать мне еще один шанс проявиться, или это ваша личная инициатива и вы решили таким образом помочь мне с уверенностью в себе?

Нет, она все-таки обладает еще одной удивительной способностью — выводить его из себя.

Денис почти потащил ее за собой, не думая о том, как это выглядит со стороны и не представляя себе, что именно намерен ей открыть. И он рассказал ей — так мало и так много, что если бы она попыталась проанализировать, то неизбежно наткнулась бы на неприкрытую правду его слов.

Ему так сложно с ней, потому что она для него значит больше, чем все люди этого мира. А эта непреодолимая сила — нет, это уже не просто импринтинг и физиология, а настоящий порыв штормового ветра, готовый смести его с края прямо в бездну ее синих глаз, и если Фаина этого не понимает, то только потому, что он делает все, чтобы это скрыть.

Он не скрывался только от одного человека.

От Джека Аткинсона, чьи собственные демоны были куда страшнее тех, с которыми им приходилось сражаться.

Денис не рассказывал о своем запечатлении ровно до момента, как у них начались совместные занятия. Выбора не было: Джек все равно бы узнал об этом на первой же их практике, едва взглянув на выражение его лица. Это для других Денис был закрыт и запечатан на семь печатей, но Джек знал его слишком долго, чтобы не заметить — и слишком хорошо понимал его мотивы.

Желание держаться в стороне от девушки, которую он может погубить одним своим прикосновением.

— Думаешь, ты можешь быть ее импринтом? — Он задал Денису только один вопрос.

— Я не знаю. — Тот позволил усмешке скользнуть по губам. — Я не могу быть объективным в импринтинге, Джек, только не с ней. Чувствую себя участником эксперимента, но оценить его ход не могу.

— И сколько ты намерен оставаться в стороне?

— Столько, сколько потребуется. — Джек внимательно смотрел на него, и Денису пришлось продолжить, хоть они оба уже и знали, что именно он скажет. — Я не могу позволить себе менять наши жизни сейчас, Джек. Только не заявлением о том, что Фаина Голуб мой импринт, когда она — моя студентка, первокурсница «Ланиакеи» и только не теперь, когда она только начинает открывать свои способности. Антипсихопрактики сделают из нас реалити-шоу, стоит только дать им повод. Она не сможет учиться дальше и возненавидит меня за это, и я ничем не смогу ей помочь.

Джек с сомнением покачал головой.

— Ну а если окажется, что ты — ее импринт?

— Я знаю, что делаю. В данном случае так будет лучше для нас обоих.

Джек больше не спрашивал его о Фаине, но иногда Денис не выдерживал и заговаривал о ней сам. Ее успехи заставляли его гордиться, ее упорство в учебе напоминало ему его собственное упорство... ее возобновившаяся дружба с Нестором Левиным снова вызывала в нем досаду и ревность, но это было неважно, потому что заканчивался их первый год, а там оставалось еще немного, еще совсем чуть-чуть...

— Ты снова улыбаешься, — сказал ему Джек вечером в день его прилета из Лондона, когда они работали в воскресенье в пустом здании школы и одновременно обсуждали визит Тамары Калины к стадиону: неприятный, возможно, даже опасный визит женщины, которая после смерти своего сына была явно не в ладах с головой.

— Не знал, что ты наблюдаешь за мной, — заметил Денис.

Джек пододвинул к себе папку, пожал здоровым плечом.

— Скажем так: я оцениваю степень риска.

— И какова же она сейчас?

— Семь из десяти. Пять из них — то, что я вижу здесь, два — то, что я замечаю на практике. — Он предупредил вопрос. — Я замечаю это только потому, что знаю, на что нужно обращать внимание. Ты очень хорош.

— Ты бы видел, как я хорош с ней наедине. — Денис откинулся на стуле и посмотрел на своего друга. — Иногда мне кажется, что замечают все вокруг, кроме нее.

Он опустил взгляд на свои руки, постоянно помнящие тепло ее кожи и так сильно желающие повторить это прикосновение снова... Нет, не руки. Он сам хотел повторить это прикосновение, и он бы поцеловал Фаину Голуб в тот вечер в парке, когда они говорили о его прошлом, если бы не осознание того, что после этого поцелуя о Вайолет Смит можно будет забыть.

Денис пожалел об этом не случившемся поцелуе в ту самую минуту, как после возвращения увидел Фаину снова.

Услышал ее заданный звенящим от волнения голосом вопрос на том непонятно зачем созванном Чесноковым собрании.

Почувствовал, как свою, ее боль, пока она лежала на полу стадиона и тянула к Нестору Левину непослушные руки.

Не только Вадим Мартынов на их курсе страдал от невзаимного импринтинга.

Не только Кристина.

Сама Кристина попросила его о встрече уже на следующий после его приезда день, и, вытирая слезы кончиками нежных пальцев, рассказала о том, что это из-за нее Вадим Мартынов решился заблокировать запечатление. Сидя напротив этой девочки, обреченной на страдания с самой первой своей встречи с Джеком Аткинсоном, пусть и не знающей об этом, Денис чувствовал себя беспомощным — и почти готовым рассказать ей все, как есть.

Он не обмолвился с Джеком ни словечком об их разговоре, хоть тот и пытался несколько раз задать прямой вопрос. Но он сам попросил Дениса однажды не говорить при нем о Кристине, даже если спросит.

— Мы с Кристиной занимались проектом. К сроку она все закончит.

И костяшки пальцев Джека побелели до синевы, когда он сжал свою трость и, отвернувшись, пошел прочь по коридору.

Кристина выполнила все даже раньше и попросила Дениса начать заранее тот блок исследований, которые они приготовили на следующий год. Он не отказался. Денис радовался тому, что работы под конец года стало очень много. Любимое занятие, любимая умница-ученица, с готовностью исполняющая его указания — все это помогало ему забыться, хоть и не давало уже того успокоения, что и раньше, но дни шли, текли рекой мимо и исчезали где-то вдали.

Пока их не осталось совсем мало.

***

— Денис Николаевич, профессор Аткинсон, можно?

Денис оторвал взгляд от документа, который читал, и посмотрел на стоящую в дверях девушку с листком бумаги в дрожащих руках.

— Березина? — Он не стал скрывать удивления, бросил взгляд на часы на мониторе компьютера. — Занятия давно кончились, что вы здесь делаете?

— Заходите, Ника, — сказал Джек. — У вас какой-то вопрос?

Джек Аткинсон, как всегда, был вежлив, даже со студентами, которые раздражали и выводили их обоих из себя. Вероника Березина относилась именно к такому типу: амбициозная, но ленивая, нахватавшаяся знаний по верхам, но не знающая на самом деле ничего. Денис знал, что ее взяли сюда по протекции кого-то из Совета или даже из Министерства, и Чесноков был бессилен, когда его поставили перед фактом: эта студентка должна учиться здесь, ее способности должны развивать лучше, и нам плевать на ваше мнение с высоких постов.

Она флиртовала с Денисом, грамотно и продумано, подбирая слова и тщательно контролируя эмоции, но даже если бы не было Фаины, эта пустышка его бы не тронула. Березина была студенткой, которой и он, и Джек сказали «до свидания» с большим облегчением, а теперь она вдруг заявилась к ним под конец рабочего дня в последний день учебного года, и...

— Ника, вы плачете?

Она рухнула на стул и зарыдала, протягивая Джеку лист бумаги, который принесла с собой. Денис подал Березиной коробку с салфетками, и она принялась всхлипывать и вытирать глаза. Джек прочитал и подал ему... слезы стали крупнее.

«Использовала способности в личных целях... прочла информацию об импринтинге профессора Д.Н. Вагнера... прошу об амнестике переживания и связанных эпизодов».

— Кто-то еще знает? — Джек ударил в цель: Березина зарыдала в голос, едва ли не завыла, как плакальщица на похоронах. — Ника, я прошу вас. Ника. Вопрос серьезный.

— Да. — Слезы, еще слезы, еще, и им пришлось терпеливо ждать, пока их поток не прекратится. — Я рассказала об этом одному человеку. Вашей студентке, Денис Николаевич, Фаине Голуб, но я попросила ее никому не говорить... Я правда не хотела... Мы тогда выпили и... вот...

Денис поднялся и приблизился, встав так, чтобы ей пришлось задрать голову и посмотреть в его лицо.

— Что именно вы ей сказали? — Услышав его голос, она вся задрожала, но он не собирался повышать температуру ни на градус. — Вероника. Вы должны воспроизвести все дословно, вы меня слышите?

— Д-да. — Она всхлипнула, вытирая салфетками глаза. — Да, я слышу.

— И мы вас тоже слушаем, — снова мягко сказал Джек.

***

Ресторан, выбранный для проведения торжества, назывался «Рембрандт». Его выбрали сами второкурсники; белые карточки приглашений Денис с Джеком увидели на столах еще в начале декабря, а затем осталось только выяснить, кто еще будет присутствовать на вечере — и все было решено.

Они пойдут.

Денис не любил чувствовать себя выставочным экземпляром коллекции психопрактиков высшей категории, как и Джек, на парализованную половину лица которого наверняка будут таращиться все посторонние, но на этот раз они не собирались искать отговорки.

Денису нужно было увидеть Фаину и попросить ее никогда больше не упоминать при Веронике Березиной тот их разговор.

Джеку Аткинсону нужно было убедиться, что Вероника Березина не решит превратить этот последний вечер в вечер признаний и облегчить перед Фаиной свою душу.

— Денис Николаевич, добрый вечер.

Он кивнул Веронике, одетой в откровенно декольтированное платье, и она, обведя торжествующим взглядом зал, чтобы убедиться в наличии свидетелей своего триумфа, уселась рядом на место, которое он и Джек зарезервировали специально для нее. Прошла доля секунды — и он едва ли помнил бы о ее присутствии, если бы не неловкий разговор, который она попыталась завести с ним и Джеком.

Денис отделывался односложными ответами. Джеку приходилось, как обычно, отдуваться за них двоих.

— Ох, Денис Николаевич, вы ведь сфотографируетесь с сенсорами с нашего курса? — вдруг тронула она его за плечо, совсем легко, но прикосновение все равно было ему неприятно. — Я забыла, что хотела у вас спросить.