Ланиакея

Глава 8

— На сегодня все, — сказал Вагнер. — Голуб, я жду вас у себя.

И он вышел из «психушки», как обычно, не дожидаясь ответа.

— Идите, Фаина, я закрою, — кивнул мне Левин, когда я нерешительно замерла у преподавательских кресел. — Вы сегодня молодцом. Мы зря приходили, вы и сами бы справились.

Да, Владимир Васильевич умел поддержать добрым словом. Правда, иногда его похвалы были уж очень похожи просто на ободряющую лесть, но это работало. Но сегодня я и сама чувствовала себя молодцом. Я сделала то, что должна была сделать еще месяц назад — я отработала свою первую практику по смертельным воздействиям, и отработала ее хорошо, ни разу не пропустив мортального потока.

Я поблагодарила психопрактиков за сотрудничество, попрощалась и пошла вниз, на ходу доставая из сумки лист с предложениями. Мои касались телекинеза, которого в расписании на следующий месяц уже не было.

Я должна была уговорить Вагнера его вернуть.

В «Ланиакее» было совсем пусто: наша практика пришлась на последние часы дня, и почти все уже разошлись. Разве что сенсоры еще сидели в аудитории напротив директорского кабинета; я слышала, как гудит за дверью голос Чеснокова:

— …И мысленная волна направляется к рефлектору сенсорного воздействия… — О нет, я даже не буду задумываться о том, что это значит.

Я постучала и после короткого «войдите», переступила порог.

Так, Голуб, напомнишь ему о марте, признаешься, что до сих пор не ладишь с множественными целями, пообещаешь жить в «Ланиакее», если понадобится...

— Что-нибудь написали?

Я кивнула. Положила лист на стол и опустилась в кресло чуть поодаль, когда Вагнер жестом попросил меня это сделать. Он пододвинул листок к себе и быстро пробежал глазами по моим предложениям, одновременно нащупывая рукой лежащую чуть поодаль ручку.

— Ну и зачем вам снова телекинетика? — Вагнер решительно перечеркнул мои доводы и вернул листок, и я растерянно уставилась на него, понимая, что моя битва проиграна, даже не начавшись. — Вы сдали зачет. Она вам не нужна.

— Я хочу развить шестую категорию, — прямо сказала я.

— Зачем? — Я замялась; то, что он смотрел на меня, красноречия не добавляло. — Послушайте, Голуб, я изначально против лишних предметов в списке дисциплин, поэтому мне нужно хорошее обоснование. У вас и так будет предельная нагрузка с учетом дополнительных практик. Вам не нужны две «шестерки» в паспорте, чтобы стать антиперцептором. Это не обязательно. — И без малейшей паузы: — Телекинез у вас появился во время вспышки?

— Да, — сказала я.

— Расскажите.

Я растерялась. Рассказать? Рассказать ему о том, как у меня появились способности?

— Если вы будете так тщательно раздумывать над каждым моим вопросом, мы еще долго отсюда не уйдем.

И он опять тратит на меня свое личное время. Я поняла.

— Да, это было во время вспышки, — сказала я, понимая, что это может быть моим единственным шансом убедить Вагнера в том, что телекинез мне действительно нужен. — Я тогда была в Ноябрьске на соревнованиях. Первенство ЯНАО по спортивной гимнастике, первый день, обязательная программа. — Он ничем не показал удивления; наверняка знал все это из моего дела. — Нас там было восемь человек из Зеленодольска…

— Способности проявились у всех?

Я кивнула. Вагнеру даже не нужно было угадывать: зеленодольская аномалия, об этом знал весь мир.

— Да, — сказала, припоминая. — Мы тогда даже не закончили обязательную программу, да что там, даже и не начали. Только я и успела выступить.

Вагнер больше не перебивал меня, и, казалось, внимательно слушал, и потому слово за словом, шаг за шагом возвращаясь в прошлое, я перенеслась на одиннадцать лет назад, когда мир не знал о психопрактиках, и все было таким стабильным и реальным…

***

Когда я была маленькой и еще не обладала способностями, я хотела стать гимнасткой. Девушки в красивых леотардах (прим. — спортивный купальник), выступающие под красивую музыку с мячом или скакалкой, выполняющие захватывающие дух прыжки и кувырки — все это казалось таким невероятно интересным, что мама уступила моим мольбам и записала меня в спортивную школу.

Я пересмотрела кучу выступлений Оксаны Костиной, Евгении Канаевой и Ирины Чащиной (прим. — российские гимнастки, чемпионки мира, Европы, призеры Олимпийских игр разных лет) и уже думала, что определила для себя будущее — художественная гимнастика, изящная и грациозная Фаина Голуб на ковре, восторги, аплодисменты и спорт, который мне действительно нравился.

Но как-то я зашла за подругой в зал, где девочки летали на разновысоких брусьях, и меня словно парализовало.

Вот моя мечта. Полет — полет настоящий, над землей, на высоте человеческого роста и выше, так, чтобы почувствовать, завладеть, подчинить себе эти несколько мгновений в воздухе, такой, чтобы действительно оторваться от пола и взмыть ввысь.

Мама упиралась руками и ногами. Спортивная гимнастика — это опасно, ты только посмотри на эту жесткую деревяшку, на которой тебе предстоит прыгать, ты только глянь на эту вышину!

Но я была упрямее, и, в конце концов, уговорила ее. Вскоре я получила второй спортивный разряд, а потом выиграла первенство Зеленодольска в своей возрастной группе и начала готовиться к соревнованиям в Ноябрьске — там в том году собирался весь ЯНАО.

Мы приехали туда в конце июня, а в первых числах июля уже должно было состояться соревнование. Народу собралось много: зал был забит зрителями битком, прибыли девочки из других школ округа — Муравленко, Пуровск, Надым, Новый Уренгой… все красивые, все уверенные в себе, с ярким макияжем, улыбками и парой сложных элементов для произвольной программы в запасе.

Я тоже должна была сделать то, что не делал у нас в школе никто другой. Я знала, что у меня есть все шансы на победу, и наша тренер Паулина Виннер, женщина целеустремленная и даже жесткая, говорила мне открытым текстом: «Фая, ты девочка неуклюжая, скажу честно, но на бревне ты просто преображаешься».

В тот день я тоже преобразилась.

«Голуб Фаина, десять лет, город Зеленодольск».

По сигналу я подошла к бревну и подняла руку вверх, готовясь начать программу, когда неожиданно почувствовала какое-то легкое покалывание в области затылка. Все сильнее и сильнее, пока голова не начала как будто звенеть от множества колокольчиков, переливающихся звоном прямо внутри. Но люди в зале и судьи уже ждали, пока я начну, так что я улыбнулась и приступила к обязательной программе, которую могла выполнить с закрытыми глазами.

Я опустила руки на бревно, оттолкнулась и сделала спичаг, очень медленно и, как я надеялась, красиво. Прошлась по бревну, выполняя один за другим элементы, вернулась обратно, сделав фляк назад, опустилась на шпагат… а звон становился все сильнее и сильнее, и вот уже из-за него я не могла слышать, что происходит в зале, не могла видеть даже бревна перед собой, не могла осознавать, где верх, а где низ.

В какой-то момент я потеряла равновесие. Мир завертелся, я упала на землю, ударившись о бревно, почувствовала, как по подбородку течет теплая кровь... Ни звуков, ни боли, ни страха не было.

А потом я просто отключилась.

Вся наша группа очнулась в больнице — связанные по рукам и ногам, в компании таких же связанных и орущих от испуга подростков и взрослых из самого Ноябрьска, у которых вдруг открылись экстрасенсорные способности.

Казалось, мы все сошли с ума. Казалось, весь мир сошел с ума.

Маму ко мне не пустили, так что мы говорили только по телефону, который мне передала через крошечное окошко в двери бокса — нас уже в этот же день изолировали друг от друга и от остальных больных — испуганная медсестра.

От нее я все и узнала. Мама рассказала, что пока я была без сознания, я перемещала предметы силой мысли. Когда «скорая» везла нас в больницу, мама плакала и держала меня за руку, но в момент, когда я стала приходить в себя, ей пришлось отпустить меня — она услышала, о чем я думаю, услышала мою боль и страх, и мои мысли, мечущиеся внутри и прорывающиеся наружу через кожу.

И ей тоже стало страшно.

Я стала контактным телепатом и телекинетиком в один день… обрела способности, как и еще шесть тысяч жителей Зеленодольска, большая часть из которых была молодыми людьми в возрасте до тридцати лет. По всей стране нас оказалось около пятидесяти тысяч… но постепенно способности пробуждались и у других, и уже через месяц все местные и государственные новости были забиты сюжетами из фантастических фильмов.

Вот только они не были фантастическими.

Через пару недель из больницы меня забрали домой — всхлипывающую, растерзанную на части своей невозможностью ни к кому прикоснуться и от злости и страха швыряющую предметы направо и налево. Маме пришлось постоянно давать мне успокоительное. Только когда я переставала плакать, предметы переставали летать.

Я заперлась в своей опустевшей комнате — папа к моему приезду вынес оттуда все тяжелое, а кровать прикрутил к полу — и несколько дней почти из нее не выходила. У Гали, как мы думали тогда, способностей не проявилось. О ее возможности говорить с людьми без сознания мы узнали почти шесть лет спустя, когда у нее случилась ее собственная вспышка.

Но мир изменился для всех нас.

Как только заговорили об «аномалии», Зеленодольск тут же объявили закрытой территорией. Вопреки всем законам и правам взрослым и детям запретили покидать город, если только речь не шла об экстренной ситуации, связанной с угрозой жизни. Организации встали, школы закрылись, рынки и часть магазинов тоже — и мы на целый год буквально выпали из жизни за пределами городской черты.

Естественно, что запертые вместе с нами «нули» были далеко этому не рады. Они требовали отделить «здоровых» людей от «нездоровых», грозились судами, собирались на митинги возле местной администрации — но тогдашний мэр города только разводил руками и уговаривал подождать. Ведь не могло же это длиться вечно, ведь должны же были люди там, на той стороне мира, придумать, что делать с нами и как нам быть.

И мы ждали целую осень, зиму и почти всю весну, пока в мае в Зеленодольск наконец-то не нагрянули люди с аппаратурой и видеокамерами, называющие себя «диагностики», и мир, каким мы его знали, перестал существовать навсегда.

Диагностики обосновались в жилом комплексе, быстро получившем название Научный городок, и я каждый день видела их из окна — они шныряли по улицам, выискивая новые таланты, подходили, тыкали в лицо удостоверениями, просили пройти на диагностику способностей.

Мне сделали психоскопию. Я разметала приборы и сообщила всем прикоснувшимся ко мне, что я о них думаю — и узнала, что обладаю пятой категорией, хоть тогда и не знала, что это значит. Мне просто сообщили, что моя способность может быть опасна для других.

Естественно, о гимнастике речи уже не шло. В сентябре мы, зеленодольские дети-психропрактики, снова пошли в школу, где классы уже были поделены на «обычные» и «для одаренных детей», в которых на уроках сидели первые блокираторы способностей, и стало ясно, что ничему уже, как раньше, не быть.