На перепутье: Воительница

Глава 25. Воспоминания

Наари

— О, нашла!

С глуповатой улыбкой Валери достает из верхнего темно-серого шкафчика стеклянную бутылку, ставит на стол рядом с двумя хрустальными бокалами и садится напротив меня.

— Почему ты сказала, что это предназначено для особых случаев? — киваю на бутылку, а девушка в ответ усмехается и начинает разливать по бокалам жидкость — вкусно пахнущую, темно-красную, как спелая вишня.

— Джон придерживается некоторых глупых, по моему мнению, правил… — говорит она, пододвигая ко мне бокал. — Любые мои предложения скоротать вечерок за выпивкой пресекаются одним аргументом: он полицейский, а значит, всегда должен быть трезв. Представляешь, как худо ему живется?.. Но порой мне удается уговорить его и чокнуться наполненными вином бокалами. Правда, сомневаюсь, что удастся сделать так же и в этот раз… Он поглощен работой, как видишь. Поэтому, — улыбка ее становится шире, она берет бокал и поднимает его вверх, — я чокнусь вместе с тобой.

— Чокнусь? — странное слово срывается с языка, но смысл так и не доходит.

— Ну, это значит, что нужно прикоснуться своим бокалом к другому бокалу… По правде говоря, в штатах и Англии этой традиции не придают особого значения. Такое распространено в России. Но у меня прабабушка русская; наверное, от нее эта привычка передалась маме, а от мамы мне… Давай, смелее.

Валери кивает на мой бокал, терпеливо ожидая, когда же я решусь присоединиться к ее… чоканью. Тихо вздыхаю и под внимательным взглядом подношу хрусталь к ее бокалу. Раздается короткий мелодичный звон, и девушка сразу делает пару глотков, будто до этого мига терзалась мучительным ожиданием.

— Что ж… Пусть пьет он редко, но толк в вине знает.

Следую ее примеру, делаю небольшой глоток. Приятный терпкий вкус напоминает о напитке из таверн восточной Норфии, сделанном из темных плодов винограда. Только называем мы подобное питье иначе — пото стафилю, что значит «виноградный напиток».

— Слушай, — Валери берет из стеклянной миски шоколадную конфету и ловко закидывает ее в рот, — а в твоих краях… ну, там, откуда ты родом, разве замужняя пара не носит обручальных колец?

— Нет, мы обозначаем принадлежность друг к другу иным способом.

— Каким?

В темных глазах зажигается огонек интереса, и девушка подается вперед. Наверное, ей наш обычай будет казаться столь же странным, как и их традиция носить кольца кажется странной мне. Но испытывать ее терпение и уж тем более скрывать столь обыденный факт нет никакого желания.

— Вот тут, — касаюсь пальцами ключицы с правой стороны, — нам делают брачную метку.

— Эм-м, метку? — одна бровь Валери взмывает вверх. Пригубив бокал с вином, девушка уточняет: — Ты про татуировку? Вы накалываете краской узор?

— Да, что-то вроде того…

Ну не говорить же ей, что нам выжигают клеймо железным прутом?.. Ношение колец явно безобиднее. По крайней мере, их всегда можно снять… А от клейма не избавиться; потому у нас выбирают пару раз и на всю жизнь. Если кто разлюбит, пойдет к жрице — сошлют с позором в неизведанные земли.

— Никогда о таком не слышала. Интересно даже, что это за место…

Валери смотрит на меня в ожидании увлекательного рассказа. Да вот только я решила, что Джон будет первым и единственным человеком из этого мира, кому я доверила свои тайны и рассказала о Норфии. Он и сам просил меня не пугать правдой ни Валери, ни Мэй.

Делаю большой глоток и, облизав губы, перевожу тему:

— Так что насчет твоего кольца? Почему ты не решаешься его снять?

— А, это… — кажется, Валери быстро забывает о моих странностях. Она растопыривает пальцы и глядит на колечко с какой-то особенной нежностью, так же, как и смотрит порой на Мэй. Словно это одна из самых ценных вещей в мире. — Многие, наверное, на моем месте отпустили бы любимого человека и отказались бы от кольца… Но я не могу. С ним связаны самые теплые воспоминания в моей жизни. Но было бы лучше, если бы вместо помолвочного кольца я носила обручальное... Знаешь… я под разными предлогами оттягивала свадьбу, а сейчас так жалею об этом.

— Ты не хотела выходить замуж? — спрашиваю тихо, несильно сжимая ножку бокала.

Валери подпирает рукой щеку и, не глядя на меня, тяжело вздыхает.

— Очень хотела. Но как-то не видела подходящего момента… Вначале беременность помешала, после — рождение малышки Мэй, а пока она росла, я все пропадала на… — она вдруг замолкает, резко поднимает на меня слегка растерянный взгляд, — ну, по работе, на заданиях…

— А что же теперь? Мэй уже подросла.

— Да… — тоскливый взгляд девушки упирается в стену. Она медлит, покусывая губу, но вскоре решается заговорить вновь: — Мэй выросла, прежнюю работу я оставила, а любимого уже нет. Когда Мэй было два года, мой Мин Хо умер от остановки сердца.

Она старается говорить монотонным голосом, похоже, не желая показывать, как больно даются ей такие воспоминания. Но ее выдают дрожащий подбородок и тусклые глаза.

В горле застревает неприятный комок невысказанных слов жалости, и я быстро нахожу в себе силы проговорить их, пусть и тихим, слабым голосом:

— Мне очень жаль.

Валери кивает — должно быть, благодарно — но продолжает избегать моего взгляда, как источника тревоги. Она подливает себе вина, и спустя недолгое время оно постепенно начинает развязывать ей язык.

— Джон тогда был сам не свой, все порывался бросить службу, вернуться в Сеул, несмотря на неприязнь к нашему отцу… Но я запретила. У них с Сэмом было важное задание, и я просто не могла позволить им посчитать его не столь важным. Правда, кое-что произошло, и после этого Джон сам оставил службу…

— Он недолюбливает своего отца так же, как и брата? — все же решаюсь утолить свой интерес, пока Валери разговаривает со мной так открыто. — Почему они враждуют?

К моему удивлению, девушка усмехается, кажется, не заметив в заданном вопросе ничего странного.

— Сэм нам не родной брат. Сводный. Наши родители развелись, когда мне было лет десять. Отец привел в дом другую женщину, да еще и с сыном… Они с мамой не стали судиться, решать, кто будет воспитывать меня и Джона. Отец позволил маме забрать нас. Я тогда мало чего понимала, а вот Джон видел ситуацию иначе, такой, какой она была на самом деле. Папа бросил нас — вот какова была правда. Променял на другую семью, оставил маму, зная, какая тяжелая и важная у нее была работа. Поначалу я не злилась на него… Ничего не понимала, обижалась, а вот Джон возненавидел его всей душой.

Валери замолкает, снова подливает себе вина, и я уже подумываю о том, чтобы остановить ее, но она так шустро осушает бокал, вцепившись второй рукой в почти пустую бутылку, что я давлюсь изумлением и откладываю попытку отобрать у нее напиток.

— Поэтому брат забыл обо всех обещаниях, данных отцу, — продолжает она, разворачивая очередную конфету, — и пошел по стопам мамы. Я жутко завидовала ему, завидовала, что он станет агентом, и тогда поставила перед собой цель: тоже стать такой, как мама. Но поступить в академию я так и не успела… Мама умерла, отравившись угарным газом. Джон уже был совершеннолетним и мог сам строить свою жизнь, а меня забрал отец обратно в Корею. Но я не жалею, что мне пришлось вернуться. Там я встретила Мин Хо…

Тонкие губы неожиданно трогает ласковая улыбка. Подпирая щеку, Валери покручивает в руке бокал, следя, как бордовая жидкость омывает хрустальные стенки.

— Он был дизайнером одежды, — каким-то сладким, мечтательным голосом говорит она, а я не осмеливаюсь перебить ее. Наблюдать за ней — такой расслабленной, забывшей о реальности — одно удовольствие. — Он был очень красивым и смелым. Самым лучшим… Ему пришлось долго ухаживать за мной, чтобы завоевать уважение моего отца и мое доверие. Правда, мне приходилось скрывать от него, что я стремлюсь стать агентом ЦРУ… Я заканчивала академическую подготовку, когда узнала о беременности. После рождения Мэй мне удалось проработать только год. Джон до сих пор думает, что я по своему желанию оставила службу… Но я просто завалила очередной экзамен, — горько усмехается она. — Только после ухода я поняла, что искренне никогда не желала работать в разведке. Мною двигала зависть… И знаешь, в какой области я наконец почувствовала себя собой?

Девушка вскидывает на меня глаза, затуманенные воспоминаниями. Я отрицательно качаю головой, и она с воодушевлением выпаливает:

— В дизайне, представляешь? Думаю, нам с Мин Хо просто суждено было встретиться… Он многому научил меня до того, как… ну… уйти… В итоге я пошла по стопам любимого, а не одного из родителей. Папе до сих пор не нравится, что я трачу время на эскизы и шитье. Но мирится с этим, в основном посвящая все свободное время внучке…

Валери продолжает рассказывать о себе и своей семье, больше не затрагивает грустных моментов и невольно заставляет меня смеяться вместе с ней, когда говорит о том, как подшучивала в детстве над братом и родителями.

Она была счастливой. Тогда, в далеком детстве, когда родители, по ее словам, любили друг друга, а брат брал пример с отца. Пусть она и умалчивает об этом, но я понимаю, что она очень скучает по тому времени, по времени, которого не вернуть. Скучает и жалеет, что счастье так быстро оставило ее семью.

Каким бы заразительным ни был ее звонкий смех, я все равно ощущаю рождающуюся внутри пустоту. Ее воспоминания оказались ключом к моим. Только сейчас я вдруг поняла, как сильно скучаю по детству, по времени, когда все мои родные были живы, а Норфия цвела и благоухала, как один большой ароматный цветок.