Маленькие камчатские истории

С одной стороны, ограничение в свободе передвижения рыбнадзора шло только на пользу японцам. У них появлялась возможность безнаказанно нарушать условия арендных договоров, применять запрещенные орудия лова, вывозить продукцию без проверки, ловить сверх установленных норм. С другой стороны, у них имелись значительные простои в процессе обработки судов и их оформлении, достигавшие двадцати часов на каждом участке.

Японский консул Юхаси, обращаясь к представителям НКИД СССР, просил урегулировать этот вопрос. Проблема была разрешена в следующем сезоне.

В 1942 г. погранвласти, по-прежнему ограниченные плавсредствами, не могли выезжать на рейд, а японскими катерами они вновь не пользовались. Поэтому теперь вся процедура оформления проходила на берегу. Необходимые документы сюда доставляли японцы. При таком оформлении судно не осматривалось, его радиорубка не опечатывалась. Арендаторы против этого порядка не возражали. Иногда они были недовольны очередностью оформления в случае одновременного прибытия судов. Единственное, о чем просил в таких случаях японский консул, так это о разрешении допустить к таможенному досмотру рыбинспекторов, дабы этим ускорить оформление. Эти пожелания, как правило, откликов с советской стороны не имели.

Прием и оформление судов проходили в следующем порядке. При подходе к промыслу японский пароход подавал позывной сигнал. Когда власти были готовы заняться его приемкой, с берега следовал ответный сигнал. С судна на берег прибывали доверенный завода, переводчик и пять-шесть рабочих. Доверенный предъявлял пограничникам свою доверенность и вручал им судовые и грузовые документы, паспорта, списки рабочих, почту. Затем доверенный осматривал помещения на промыслах, принимал их и выдавал расписку об этом. После этого пограничники разрешали свезти на берег продукты на несколько дней и топливо для печей.

Затем на промысел перевозились люди. Рабочих проверяли по спискам, а администраторов — по их паспортам. Одновременно досматривались личные вещи. На паспортах и списках делались отметки о времени прибытия. Списки пограничники оставляли у себя, паспорта же возвращали владельцам. В последнюю очередь с парохода снимался груз. Его таможенный досмотр производился по мере доставки на берег.

При отъезде японцев с промысла в конце сезона происходило примерно то же самое, что и при въезде. Доверенный подавал заявление о выбытии с указанием ориентировочного срока выезда. Затем по прибытии парохода начиналась его погрузка, шедшая в таком порядке: рыбопродукция, оборудование и заводское имущество, плавсредства и в последнюю очередь — люди.

Зимняя охрана промыслов.В 1910—1920-х гг. на зиму на заводах и базах оставались два или три японских сторожа. Их обеспечивали запасом продовольствия и топлива, они проживали в специальных утепленных караульных помещениях. В конце 1920-х гг. пребывание иностранных граждан в слабозаселенной пограничной полосе было признано невозможным. Они могли беспрепятственно передвигаться по советской территории, чем возбуждали подозрения в том, что «зимой и летом имели возможность широко заниматься разведывательной деятельностью». Отныне японцам было предписано нанимать охрану из местного населения, в основном, из работников расположенных неподалеку от арендованных участков колхозов. Для этого администрации рыбопромышленных фирм заключали с их правлениями соответствующие договора. Нередко при этом возникали конфликты, вызванные, в первую очередь, условиями оплаты.

В сентябре 1938 г. арендаторы участка № 63 собирались уезжать на родину, но советские сторожа не принимали их имущество под охрану на прежних условиях. Японцы же не соглашались повысить им плату и намеревались оставить имущество без охраны. Дипагент НКИД заявил японскому консулу о том, что если его расхитят, то советская сторона не будет нести за это никакой ответственности. Консул Юхаси ответил, что колхозные сторожа ежегодно просят прибавки и поэтому дорого обходятся промышленникам. Он сказал, что лучше оставить имущество, если оно даже и пропадет, чем платить такие деньги сторожам, которые они требуют. Видимо, чтобы не осложнять отношений с японцами, власти решили сохранить сложившийся ранее порядок: «по линии» всесильного НКВД пришло указание принять имущество промысла под охрану на прошлогодних условиях.

Наличие сторожей вовсе не означало, что все имущество будет сохранено к началу будущего сезона. В начале мая 1934 г. областной суд вынес приговоры по делам о хищении с японских рыбалок, произошедших зимой 1933—1934 гг. «Все эти дела носят мелкий уголовный характер. Незначительные хищения с японских предприятий в прошлом имели место ежегодно и оставались безнаказанными. В этом году впервые местные власти повели решительную борьбу с подобными явлениями. Всего было рассмотрено три дела…».

Первым из них стало хищение промысловых материалов с завода в Иче в начале января 1934 г. Виновными признавались управляющий местным рыбокомбинатом, его директор по рабочему снабжению и секретарь партийной организации. «Эти руководящие работники рыбокомбината АКО, оставленные с рабочими на зиму для проведения подготовки к путине 1934 г., обсудив между собой положение о недостатке материалов на комбинате для ремонта плавсредств и отсутствие масла для работы электростанции, решили забрать все недостающее для нормальной работы своего комбината на соседнем японском заводе». Завод охранялся сторожами Ичинского и Облуковинского колхозов.

Обвиняемые показали, что за пять посещений они вынесли с завода 19 банок масла и 8 банок краски, 8 кг баббита, 50 электролампочек, 50 метров провода, по три поршневых кольца, напильника и мотка медной сетки, а также две прокладки для двигателя. «Это хищение, проведенное руководителями комбината с предварительного обсуждения и выяснения у начальника таможни условий хранения имущества японцами и отсылки на время хищения сторожа с японского завода, заставляет предполагать, что о намерении хищения знали и другие руководители района, но не приняли мер к предупреждению и недопущению воровства».

Следует отметить, что все взятое у японцев вряд ли можно было использовать в личных целях. После отхода осенью 1933 г. последнего парохода в Иче создалось сложное положение с продуктами и материалами. На телеграммы с просьбой о присылке снабжения, отправленные в управление АКО, районный, областной и краевой комитеты ВКП(б), в Москву — Главрыбе и самому «всесоюзному старосте» М. И. Калинину, — ответы либо не приходили совсем, либо следовало стандартное известие о том что «меры принимаются». Возникла угроза заболевания цингой. В декабре остановилась электростанция. Отправленные в соседние районы «гонцы» не смогли ничего раздобыть, так как и там складывалось аналогичное положение.

Узнав, что японцы перед отъездом никаких описей имущества не оставили ни в таможне, ни в ОГПУ, а на сторожей была возложена только наружная охрана здания, обвиняемые решили «позаимствовать» крайне необходимое у арендаторов. «Мы были уверены, и на сегодняшний день убеждены в том, что японцы не узнают о том, что у них взято моторное масло и другие предметы, ввиду того, что всех этих материалов имелось в большом количестве у них на рыбалке, если их об этом деле никто не поставит в известность», — писали они в кассационной жалобе, адресованной в краевой суд.

«Все вышеперечисленное взято исключительно для нужд производства, так как другого выхода у нас не было. Перед нами стояло два пути: сидеть сложа руки, ожидать прихода парохода, не имея никакой гарантии в его приходе, заведомо сорвать план зимних работ и вместо работоспособных зимовщиков путины 1934 года иметь полукалек, цинготников, и другой путь — пойти на японскую рыбалку, взять необходимый для нас материал, выполнить план и иметь вполне работоспособный рабочий коллектив, способный выполнить план путины 1934 года, что нами и было сделано. Идя на этот поступок, мы не учли всей серьезности настоящей обстановки в силу оторванности от текущей жизни. Наш район является самым отдаленным пунктом Камчатской области…».

Обвиняемые получили «по восемь лет лишения свободы с содержанием под стражей». Налицо несоразмерность этого наказания по сравнению с другими случаями, приведенными ниже, явно направленными на получение личной выгоды.

В Олюторском районе на участке № 1239 двадцатилетний инспектор Дальрыбы взял три пары резиновых сапог, посуду, резиновый плащ, продукты и «небольшой ящичек с неустановленным содержимым». Характерно, что он «брал эти вещи в присутствии сторожа, пользуясь своим правом нахождения на территории японских участков». Кроме этого, он «проявил по отношению сторожа-коряка Нелеппа насилие, имеющее методы великодержавного шовинизма, в том, что самовольно хозяйничал в его помещении, выбросил из помещения сторожа табак, брал у него продукты питания… и на протесты сына сторожа побил последнего». Эта откровенная уголовщина была «оценена» пятью годами исправительно-трудовых лагерей.

Тогда же в Олюторском районе был в полном смысле этого слова разгромлен неохраняемый участок арендатора Коями Тосабуро. В его разграблении участвовали 19 рабочих с соседнего промысла АКО. Их действия носили, «помимо разграбления, характер хулиганства и безобразий». Они в течение двух недель разбивали двери и окна помещений, били посуду, ломали столы, разбрасывали и втаптывали в грязь медикаменты, испражнялись в служебных помещениях, и, наконец, «разбили изображение японского божества». По показаниям обвиняемых, с промысла было унесено 48 пар обуви, восемь брюк, паяльная лампа, нитки, перчатки, туфли, посуда, фрукты. Большинство этих вещей пограничники отобрали и возвратили на рыбалку. Произведенные разрушения были восстановлены. «Социально-опасные в условиях отдаленной погранполосы» действия троих зачинщиков, по мнению суда, заслуживали трехлетнего срока заключения, остальных обвиняемых — от полугода до года исправительных работ.

Помимо «спонтанного» разграбления имущества иностранцев, в котором, как считало ОГПУ, они сами и были заинтересованы для оказания, в случае необходимости, давления на советскую сторону, действия предпринимала и некая законспирированная организация. В ведшемся в 1934 г. следствии по фальсифицированному делу «раскрытой контрреволюционной организации, именовавшей себя «Автономная Камчатка», было установлено, что члены этой организации уговаривали отдельных лиц из местного населения проводить произвольное повышение ставок за охрану японских заводов, и тем самым добиться отказа японцев от найма русских сторожей, чтобы после того свободно приступить к расхищению японского имущества.

Такие установки отдельными членами контрреволюционной организации давались местным жителям с ведома японцев. Ежегодное воровство на японских заводах, таким образом, носило организованный характер. Однако, лица, участвовавшие в приведенных случаях разграбления, как это точно установлено сейчас, не имели отношения к контрреволюционной организации и действовали самостоятельно. Хищения, связанные с контрреволюционной организацией, сейчас находятся еще в стадии расследования».