Во имя твое, Восния

XXIV. Бастион

Створки вторых ворот засыпало обломками стены – разломав правое полотно, мы еще долго пытались пробиться внутрь. Но завал есть завал, как бы солнце, по словам Эйва, нас ни благословило.

По крайней мере, еще остался доступ на внутреннюю стену. Да, длинный крюк, но все еще лучше, чем сутки разгребать каменные глыбы.

– Тяни, тяни!

– Да тянули уже, хер тебе в дышло, сам тяни!

– Толкай, – репертуар сменился. – Навались!

Наваливались только при мне уже четыре раза. Без толку.

– Придется пробежаться по внутреннему двору, – с досадой сказал посланник Урфуса.

Будто у солдат отнялись глаза, и те сами не видели, чем обернулось дело. Я тихо подчинился:

– Придется.

Верхушка бастиона виднелась из укрытия за второй стеной и воротами. Всего пару сотен шагов, не больше. Мелочь, ведь так? Просто шагать нам предстоит по внутреннему двору, под обстрелом с донжона и башен. Только потом мы поднимемся по лестнице на северную часть стены, которую разделил надвое гладкий фасад бастиона. Затем перебьем защитников на бруствере, а уж там начнем пробиваться за кованую дверь и почистим сам бастион. Бывало и хуже. Издали задача не казалась такой сложной. Впрочем, так же я думал и вчера, любуясь упавшей стеной на востоке.

– Пошли, пошли, пошли! – выкрикнул Урфус и толкал в спины зазевавшихся новобранцев. – Занять позицию!

– Сир? – робко спросил ловкач, по-собачьи заглядывая мне в глаза.

С самого утра нещадно жгло солнце: солдаты Восходов теребили стеганки, вытирали пот со лба, стряхивали капли с подбородка. А во мне будто бы не осталось ни влаги, ни тепла. Только вечерняя прохлада, странный долг, и два слоя из стали.

Я поправил ремень на голени, осмотрел свой отряд. Тот поредел, перемазался, страсти к бою в нем не было и до того, а сейчас, кажется, пропала всякая воля. Я с облегчением понял, что не помню новобранцев, оставшихся под восточной стеной.

– Что нам делать, сир? – не унимался ловкач. Вчерашний бой оставил на нем черные синяки и грязь на стеганке.

Даже если в войске кто-то и представлял хороший план захвата внутренних стен, следовали ему крайне неохотно. Я посмотрел, как собирается Эйв со своими людьми. Меня ждал еще один проклятый день, когда я не имел права упустить фанатика из вида.

– Мы идем к бастиону, – я почесал пробившуюся щетину на подбородке. – Сначала – по стене, затем – через внутренний двор, и снова по стене.

Ловкач выпучил глаза.

– Сир, но разве же бастион не выглядит, – он поджал губы, подбирая слова, – хлипко?

То, что видели мои новобранцы, в упор не замечал командир похода и его сотники.

– С нами пойдет господин Эйв, – неуверенно сказал я.

«Не то, чтобы от этого камни сделаются прочнее и лучше встанут на свои места».

Отряд совсем погрустнел.

– Таков приказ, – я дернул плечами. – Эйв Теннет хочет видеть нас в первых рядах.

«Вместо мантелетов, не иначе», – промолчал я.

– Ту-у! – загудел рог на западе. Значит, Маркель со Стефаном уже занялись последней башней.

– Как поднимемся на стену, не останавливайтесь, – сказал я очевидную вещь. Потому что больше сказать было и нечего.

***

Вблизи бастион казался совсем древним. Серый камень, поросший зеленью у основания, обтесанные жилы земли со своей скверной историей: древнее, чем сама Восния. Казалось, что все это я уже видел когда-то. Что уже стоял здесь, не в силах сделать шаг вперед, и камень поглощал свет, и небо давило на плечи. Кругом сырость и туман, берег мертвых…

На стене у бастиона оставили совсем немного людей. Бато изматывал нас, старался перебить как можно больше, отправив на смерть как можно меньше. Арифметика, ничего сложного. Здесь не нужно знать толк в конкоре. Простые правила: жизнь или смерть.

Первый шаг всегда дается сложнее всего. Особенно при штурме. Потому что знаешь – стоит шагнуть, и пути назад уже не будет.

– За мной, – выдохнул я и повел людей во двор.

– Вперед, – заголосил подручный фанатика, умудряясь разборчиво командовать даже в шлеме, – за господина Эйва!

И толпа ожила. Без мантелетов, без подъема в гору, солдаты бежали так шустро, что я очень быстро оказался сначала в третьем, а затем – в четвертом ряду.

Стрел сыпалось в разы меньше. Арбалетные болты летели только с донжона, и то, судя по звукам, стрелять предпочли в сотню Маркеля у западной башни. Солдаты падали, кричали от боли, или безмолвно умирали, утопая лицом в грязи. Каждый шаг мог стать последним.

Лестницу разместили по уму: ближе к донжону, как можно дальше от вторых ворот. Лишний крюк под жалами стрел.

– Давай! Поднажми, – кричал неведомо кому подручный Эйва. Я заметил, что их стало гораздо меньше после вчерашней стычки.

Стрелы летели из каждой бойницы в донжоне: целились даже с бруствера под крышей, там, где хлопал на ветру болотный флаг. Бастион работал вполсилы. На узкой внутренней стене поблескивали копья и ободы щитов.

Не было времени считать потери, шаги до стены, вражеских стрелков или смотреть по сторонам. Зазеваешься – и ты мертвец. Весь мир сжался до двух точек: ступени на внутреннюю стену и извилистый путь к ним.

Падали солдаты, падали стрелы, жар дыхания возвращался от забрала. Ноги гудели от второго дня беготни, но я не чувствовал ни усталости, ни боли, ни жары.

Есть только дело, которое я поклялся завершить. Все остальное – роскошь.

Ступени наверх, к брустверу, приближались. Я уже видел сколы и потертости на основании. А еще увидел охрану при стенах. Ловкач пригнулся на бегу, поднырнув под чужим копьем, и всадил клинок в бедро защитника.

– Ау-у, – закричал тот, но мучения его быстро кончились. Глефа Эйва, или его подручного – не разберешь за спинами! – оборвала крик.

– Дави, – кровожадно заверещал высоким голоском какой-то из моих новобранцев.

Защитники полетели с лестницы, захватив с собой всего пару наших солдат. Эйв пробился к самому верху стены, и я в такой же спешке поднялся по ступеням, чтобы не потерять фанатика из вида.

На стене плотным строем жалась последняя охрана замка. В отличие от стрелков, этих приодели в кольчуги, а некоторым выдали нагрудники. Выдали, конечно, не всем. Безусый молодняк – чьи-то сыновья, еще недавно не знавшие, с какого конца держать булаву – яростно косился на нас. Они не отступали. Дюжина чьих-то детишек, которая могла бы уцелеть. Ради которых старому ослу стоило бы оставить чертов замок и поменять флаг…

– За родной край! За господина Бато, – заверещал смельчак без шлема и бросился к нам, подняв топор.

Я положил ладонь на керчетту. Дети, подростки, взрослые. Так сложилось, что нам предстояло биться на стене. Так сложилось, что за последние два года мои руки по локоть в крови. Неизбежность, злой оскал судьбы, случай. Но уж что я точно выбрал сам, без чужой указки – так это хорошо работать с мечами.

Я потянул клинок из ножен, тот вышел легче, чем обычно движется тяжелая сталь. Меч показался во всей красе. Зазубрины на лезвии, стертая кромка, изящный дол и такое же заточенное острие. Моя память.

Керчетта всегда помнила, для чего ее зовут. Пальцы сжали рукоять, и сталь откликнулась: описала дугу, опередив выпад врага.

– Агха-а-а, – заревел тот, задирая распоротую руку, обливая нас собственной кровью.

И все наполнилось смыслом. Одна цель. Ничего лишнего. Железо, кровь, новый крик боли. Родная стихия от стены до стены. Гул битвы – музыка клинка.

Мы ворвались в стан врага, как зубило плотника входит в мягкую ольху. Вместо стружки, в стороны полетели обрубки, срезанные пальцы, осколки костей и тела солдат: их сваливали за бруствер, попирали ногами, добивали или бросали умирать.

Бастион приближался, ширился. Черные провалы бойниц поблескивали сталью, за ними же белели лица защитников, скорых мертвецов. Смерть шла уверенным, звенящим шагом, под бой сапог, удары железа, песни агонии.

Звеньк! Что-то толкнуло меня в плечо. Стрела. Стрела отскочила, так и не пробившись к подмышке. Я не останавливался.

– Не может бы… – начал лучник, выпучив глаза. Ему некуда было отступать – он уткнулся спиной в изгиб стены и его колени задрожали. Вторая стрела никак не выходила из колчана.

Я пригвоздил лучника к укрытию, испачкав клинок. Быстро потянул на себя рукоять, и напоил керчетту еще раз. Скинул тело к ногам.

– Вперед! – неуверенно кричали защитники у бастиона, прячась за зубцами бруствера.

Им бы стоило кричать «Назад!».

Я плясал так, как запрещено на любом манеже. Все правила остались позади. Запреты, ограничения, чертовы поводки. Я взял клинок в руки, чтобы ходить в самый темный лес. Чтобы возвращаться обратно нетронутым. Перебить всех гребаных волков.

– Н-не, не-е-е, – вопил от страха защитник с деревянным копьем, которое выстругали совсем недавно – дерево не успело потемнеть. Везунчик явно выбрался после первого дня штурма: его левая рука болталась на перевязи. Еще вчера он был стрелком – керчетта показала белую изнанку воснийского лица, – а сегодня стал сором под ногами.

– И это – волки? – сорвалось с моих губ. Кажется, я смеялся.

Легкость и прохлада. Снимать кожу, вгрызаться в жилы, перебивать кость. Керчетта знала свое дело. Я не мешал, позволяя ей танцевать в этом чертовом цирке. Делал то, что лучше всего выходит у палачей.

Удар. Разбитые звенья кольчуги, бурые края стеганого доспеха, сладкий хрип павшего врага. Еще удар. Падали тела, стучали арбалетные болты, пробивая сталь, мясо, разбивая камни. Я шел в тенях, прячась за солдатами. Вычищал тех, кто носил неправильный, отвратительно-болотный цвет. Красил его в бордовый.

Лица. Молодые и старые, щербатые и рябые, гладкие и морщинистые. Я видел лица нищих защитников: голые, без шлемов. Разбивал их, полосовал, увечил и любовался, как гримаса ярости и страха меняется, превращаясь в агонию. Как стекленеют глаза, пустеет взгляд, и ручьи крови мажут подбородки, появляются под разбитым носом, распоротым веком или бровью.

Чужие лица. Воснийцев, которые получат сполна.

– Н-не, – всхрипнул защитник, выронив дубинку, перехватил обод щита разбитой рукой.

Я разделил его лицо на две равные части и отправил пинком к земле, толкнул с бруствера. Тело с грохотом встретилось с щебнем, а керчетта нашла новую брешь: между подбородком и ключицей. Черная кровь, белые кости. Еще один труп.

– Вперед! – кричали наши.

Галерея на стене была похожа на мост, подвешенный в небе, далеко от земли. С берега живых к берегу мертвых. Удар. Танец клинка. Шаг за шагом к цели, по кровавым следам, напролом. Тела в болотных и серых одеждах, словно доски на полу. Доски в моем лесу и в моем доме…

Мост оборвался. Полукруглый фасад бастиона потерся об плечо.

– Вперед, – прокричал я, не узнав свой голос.

Прочная дверь, окованная железом, перед ней – три ступени. Бастион. Скоро мы выпотрошим и эти стены.

– Бум! – застучал таран, выбивая окованную дверь, последнюю преграду на нашем пути.

С высоты падали камни из солдатских рук, и мелкий щебень – с поврежденной крыши.

Через восемь ударов дверь погнулась, соскочила с петель.

– Навались!

Петли закричали от нагрузки. И бастион поддался, запустил гостей. Первые шаги по лестнице дались сложнее всего. Казалось, вот-вот все обрушится, затянет под землю, раздавит блоками сверху. Но ничего не рухнуло. На первом этаже началась давка.