Жемчужный узел

Нынешняя жизнь наверняка бы напугала Лизавету из прошлого. Водяные, мавки, русалки, лешие, убийства, контрабанда, казни — одного пункта из этого списка было бы достаточно, чтобы заставить её упасть в обморок, причём вовсе не напоказ. Да, прежняя Лизавета точно не попыталась бы спасти тот, другой мир, полный ужасов, опасностей, смерти, а доверилась бы отцу, как делала сотни раз до этого. И не заметила бы, как с каждым молчаливым согласием лишается собственного мнения и собственного же голоса.

Каким был этот голос? Тихим, мягким, подстраивающимся под интонации собеседника? Звонким, ярким, созданным, чтобы хохотать вместе с Ладом над его проделками? Серьёзным, звенящим от напряжения, идеально подходящим для перепалок с Яром? И мог ли он быть всем и сразу?

Ответа Лизавета не знала, как не знала ещё многих вещей. Единственным, в чём она была уверена, это правильность её нынешних поступков — она должна была спасти Лада и объясниться с отцом, заставить его услышать. И если для этого необходимо было солгать Настасье и мачехе, быть посему.

— Да? — от раздумий отвлёк стук в дверь.

— Завтрак вот-вот подадут на стол, вы уже можете спуститься, — с порога обрадовала её Настасья.

Она и сама словно дрожала от нетерпение — наверное, ждала момента, когда всё будет исправлено. Лизавета помирится с мачехой и отцом, перестанет говорить странные вещи и вновь будет, хихикая, обсуждать скорое замужество и кандидатов, отобранных для важной роли её будущего супруга. Увы, саму Лизавету лишь передёргивало от этой мысли.

Но она держалась. Радостно улыбалась Настасье, сдержанно — мачехе. Та ждала её, сидя в отсутствие отца во главе стола, поэтому, когда Лизавета вошла в столовую, они сразу столкнулись взглядами. Мачеха посмотрела на неё долго, изучающе, будто предчувствовала подвох. Но, не найдя в облике нежной девушки в платье нежно-розовой ткани ничего подозрительного, в конце концов приветственно кивнула.

— Доброе утро, дорогая! Я рада, что ты решила составить мне компанию.

Между слов Лизавета услышала разрешение садиться. Обычно она в нём не нуждалась, но только не сегодня. Сегодня она должна была предугадывать все желания, соответствовать всем нарисованным в сознании образам, она должна быть идеальной версией себя — для других.

— Я тоже рада наконец освободиться, — прозвучало до ироничного двусмысленно. — От чар, я имею в виду.

Для тех, кто был посвящён в тайну её исчезновения, Лизавета приготовила особую байку. Идею ей подсказал отец, настаивавший на злом характере Лада.

— Ты уверена, что это были именно чары?

— Абсолютно, — Лизавета улыбнулась уверенно, как только могла. — Моё сознание было как в тумане, когда я приехала. Но чем дольше я была здесь, в родных стенах, тем легче мне становилось. Когда я сегодня утром открыла глаза, морок совсем прошёл. Сейчас водяные для меня не больше, чем страшный сон.

— Есть догадки, почему так случилось?

— Не знаю. Может, вышел срок? — она невинно захлопала ресницами.

Этот трюк лучше действовал на отца, который до сих пор считал Лизавету наивным ребёнком. Мачеха, лишённая вуали из родительской любви, понимала, что Лизавета успела вырасти и освоить множество навыков, включая главный для женщины в их обществе — притворство. Однако мастерство Лизаветы, похоже, было на высоте, поскольку к её маленькой лжи мачеха отнеслась благосклонно.

— Хорошо, если так. Будет жаль, если окажется, что это словно хроническая болезнь, у которой могут быть обострения.

— Надеюсь, что вы не правы, — Лизавета налила себ чаю. — Мне нравится, когда я могу видеть мир в истинном свете.

— О, не думаю, что ты можешь.

Лизавета замерла, не донеся чашку до губ. Сердце её замерло между ударами, дыхание остановилось. Секунда тянулась бесконечно долго, в то время как мысли неслись, натыкаясь друг на друга: «Что она имеет в виду? Она догадалась? О чём именно? Что это не чары? Что я хочу сбежать?»..

— Никому не дано видеть мир в истинном свете, таким уж он задуман. Постижимым только для Бога-Отца.

Сердце Лизаветы снова забилось, способность дышать и двигаться вернулась. Стараясь, чтобы рука не слишком дрожала, она отпила чаю — и одновременно потянула время, необходимое, чтобы вернуть самообладание и способность здраво размышлять.

— На всеведенье я, конечно, не претендую, — наконец, согласилась она.

Мачеха улыбнулась.

— В любом случае, я рада, что ты чувствуешь себя лучше.

— Не просто лучше, а хорошо. Я бы даже сказала, прекрасно! — Лизавета постаралась сиять не слишком ярко. — Думаю, мне пошло бы на пользу выйти на улицу, подышать свежим воздухом. Как вы думаете?

— О, но что, если тебе станет плохо в городе?

— Я говорю не о городе. Мне было бы приятно просто выйти в сад.

Лет пять назад по прихоти мачехи в небольшом саду на заднем дворе их дома установили изящный фонтанчик. Она же настаивала, чтобы он работал до самых морозов — а значит, прямо сейчас на улице была свежая, чистая вода, которой можно было воспользоваться для некоторых магических целей.

— В сад? — переспросила мачеха.

Она сомневалась, но недолго. Возможно, из памяти её стёрлись попытки отца отгородить Лизавету от воды, а может, она считала их бесполезными — в прошлый раз же не помогло. Как бы то ни было, сейчас, поразмыслив, мачеха кивнула:

— Да, не думаю, что с этим возникнут проблемы. Конечно, ты можешь выйти: в конце концов, пойдут слухи, если ты вдруг станешь затворницей. Только не забудь, пожалуйста, соответствующе одеться.

— Соответствующе? — не поняла Лизавета.

— Официально ты вдова, дорогая. Вдовы носят чёрное.

— Конечно, — она бросила взгляд на свой светлый наряд. — Простите, я просто запамятовала. Трудно привыкнуть… к утрате.

«Особенно, когда она выдуманная», — договорила про себя Лизавета. Вслух же продолжила произносить вежливые, но ничего не значащие фразы. Обсудили погоду, скорый бал у Соловьёвых, одно на двоих беспокойство за отца. Мачеха больше не считала его сумасшедшим из-за веры в водяных: её переубедило загадочное исчезновение и такое же загадочное возвращение Лизаветы. Теперь она волновалась, как бы с ним ничего не случилось.

— Не случится, — заверила Лизавета. — Он справится и всех одолеет.

Поверила ли ей мачеха, так и оставалось неясным. Лизавете пока хватало и того, что её выпустили из спальни и даже из дома. Свежий воздух словно бы освежал сознание: снимал сонливость, заставлял забыть о тревогах и вспомнить о том, чего Лизавета пыталась добиться.

К фонтанчику она подошла не сразу. Вода манила её, зазывно журчала, сверкала в лучах солнца, но Лизавета держалась. Она медленно прошлась по одной тропе, по другой. Завернула в беседку, присела на лавочку рядом с Настасьей, кутавшейся в подаренную на прошлое Рождество шаль.

— Я и не заметила, как до зимы осталось совсем чуть-чуть, — пробормотала себе под нос Лизавета.

Легкомысленный разговор призван был притупить бдительность Настасьи, но это не означало, что слова Лизаветы были полны лжи. В вихре событий она и впрямь не заметила, как осень постепенно начала наступать под натиском холодов. Скоро, совсем скоро иней укроет ветви деревьев и листья цветов, лёд скуёт озёра и реки. Значит ли это, что Лад окажется отрезанным на от людей на дней, совсем один — ведь вряд ли Ольга за ним последует?

Гадая, что же происходит с Навью зимой, Лизавета продолжила моцион. Настасья осталась сидеть в беседке, краем глаза приглядывая за ней, поэтому Лизавета не спешила. Она останавливалась полюбоваться позолоченною листвою кустарников, она по-детски пинала камешки мыском туфли и медленно, очень медленно приближалась к фонтанчику.

Наконец, она коснулась одним пальцем воды.

Настасья ничего не увидела: Лизавета стояла к ней спиной, спрятав руки и оглядываясь по сторонам, как ни в чём ни бывало. Но весь её разум был сосредоточен на деревне Караси, одноимённом озере, его жителях. Она мысленно проигрывала все события, которые ей довелось там пережить, снова и снова, пока мокрые пальцы не заныли от холода. Она так надеялась, так ждала, несмотря на то, что первая попытка уже не увенчалась успехом!

Но снова ничего не произошло. Лизавета отняла руку, спрятала заиндевевшие пальцы в кулачок, согревая. И вдруг услышала:

— Госпожа!

Громкий шёпот заставил Лизавету вскинуть голову, но никого рядом она не увидела. Быстро поглядела на Настасью — та и вовсе будто ничего не слышала. Показалось?

Но нет, оклик повторился. Лизавета откровенно заозиралась по сторонам, почти не думая о том, что вызовет подозрения у Настасьи. Ей нужно было…

— За оградой, госпожа! — рукой ей махал мальчишка газетчик.

Лизавета кинулась было к нему в сторону, но замерла. Нет, ей следовало оставаться более сдержанной, чтобы не оказаться раскрытой.

— Настасья! — повернулась она к служанке. — У тебя не найдётся нескольких монет? Хочу полистать свежую газету.

— Тратиться ни к чему. Уверена, нам доставляли несколько выпусков сегодня утром — я попрошу, чтобы их доставили к вам в комнату или в библиотеку, куда пожелаете пойти.

Лизавета лукаво склонила голову набок.

— Вряд ли в моё отсутствие отец начал выписывать модный листок. У тебя же есть женские журналы, мальчик?

Газетчик с готовностью кивнул и полез в наплечную сумку. От Лизаветы не укрылось, как меж модных страниц скрылся белый листок.

— Вот, пожалуйте, господарыня, — протянул он.

Настасья положила ему в ладонь монетки, и мальчик с благодарностью поклонился. Лизавета стиснула в пальцах журнал — бумага практически жгла руки. Ей не терпелось открыть его, извлечь спрятанное письмо и узнать, кто же к ней обратился.

— Ты что-то говорила про библиотеку? — вместо этого повернулась она к Настасье.

Та просияла: похоже, служанка за время прогулки успела замёрзнуть и была рада вновь оказаться в четырёх стенах. Она с готовностью проводила хозяйку, набросила на её колени плед, побежала готовить свежий час.

— Принеси две чашки, — крикнула ей вслед Лизавета. — Составишь мне компанию.

Настасья выглядела счастливой. Ещё бы — подобные чаепития в библиотеке, вдали от пристальных взглядов, были одной из множества их тайных традиций. Лизавета, вспомнившая об этом, наверняка выглядела в глазах Настасьи прежней, настоящей, не околдованной.

Уголки губ Лизаветы опустились, как только за служанкой закрылась дверь. Взяв в руки журнал, она перевернула его и встряхнула, заставляя тайное послание упасть на колени. Обрывок бумаги лёг лицом вверх, в глаза сразу бросились начертанные резким, острым почерком слова. Их было всего четыре:

«Завтрашний бал, будь там».

И, пускай Лизавета понятия не имела, кто это написал, она сразу решила, что последует его указаниям.