Жемчужный узел

26

— Ну что, пойдём? Гостьей будешь.

Лизавета открыла глаза. Леший выглядел, в точности как она представляла: высокий, широкоплечий, с ветвями и листьями в длинных по плечи волосах и бороде, — только моложе. На вид он казался ненамного старше Ярослава, но Лизавета помнила, каким обманчивым в Нави может быть первое впечатление.

— Почему вы мне помогаете? — она не сдвинулась с места.

— Потому что Лад за тебя попросил, — сказал он, будто нечто само собой разумеющееся. — Да и ты мне понравилась, когда мы виделись в прошлый раз. «Извините за вторжение, господин леший!»

Он изобразил её голос тонким и писклявым, как у ребёнка, и жар прилил к щекам Лизаветы. Ещё бы он не запомнил — она же вела себя, как дурочка!

— Да ладно тебе, это мило было. Давно передо мной никто не расшаркивался — пожалуй, лет триста прошло. Как верить в нас почти перестали, так больше перед лесом и не кланялись.

Продолжая говорить, леший двинулся вглубь бора. Лизавете не оставалось ничего, кроме как последовать за ним — не оставаться же одной на опушке. Чтобы поспевать за широким шагом лешего, приходилось почти бежать.

— Я думала… — она перескочила через кочку, — я думала, вы не любите людей. Инга говорила…

Лизавета запнулась. Перед мысленным взором встало лицо мавки, ещё живой, раздражённой, с извечной саркастичной ухмылкой. С ней ли она встретила свою смерть?

— Ну да, не люблю, — леший шёл, не оглядываясь, а потому не заметил перемены в лизаветином лице. — Я и водяных не особо жалую. Но чтобы уважать или хотеть помочь, этого и не нужно, что скажешь?

Она промямлила что-то невнятное в ответ. Кажется, голос сорвался, потому что леший вдруг остановился так резко, что Лизавета чуть не уткнулась носом в могучую спину. Он повернулся, посмотрел на неё сверху вниз — Лизавете пришлось запрокинуть голову, чтобы встретить спокойный, внимательный взгляд.

— Ревёшь? — спросил он бесцеремонно. — И чего ревёшь? Не из-за этого же своего… княжича?

Похоже, он хотел назвать Яра пожёстче, но в последний момент смягчил крепкое слово. Лизавета быстро-быстро замотала головой, словно хотела стряхнуть с себя всякие подозрения в какой-либо связи с морским княжичем. Да она его знать не желала!

— А чего тогда?

— Это Инга, — Лизавета всхлипнула, задышала через рот, пытаясь подавить рыдания. — Мы дружили, а она… он её…

— …казнил, — договорил леший.

Лизавета кивнула.

— Тебе её жалко?

Снова кивок.

— Но ты же помнишь, что она девчонку убила?

Сердце кольнуло и отпустило. Она пыталась избегать мыслей об этом, но леший был безжалостен — говорил напрямик всё, о чём она стремилась не думать.

— И всё равно она не заслуживала смерти, — выдавила она сквозь слёзы.

— Обе они не заслуживали, — согласился леший, и от неожиданности Лизавета даже перестала плакать. — Но так уж в нашем мире всё устроено: зло наказывается соразмерным злом.

— В моём мире не так, — пробормотала она, тыльной стороной ладони отирая лицо.

— В любом мире так, ты просто можешь этого не видеть. Мы всегда расплачиваемся за свои решения, злонамеренные и нет. Иногда на это требуется время, иногда — очень много времени. Иногда даже нужно умереть, чтобы оценить весь размер воздаяния.

— Значит… Ярослава накажут за то, что он убил Ингу?

— Казнил, — поправил леший. — Но да, он уже сам себя за это наказывает.

Что он имел в виду, Лизавета не решилась уточнять. Леший же, убедившись, что его гостья более-менее успокоилась, молча направился дальше. Оказалось, идти им было недалеко: по ощущениям Лизаветы, прошла от силы пара минут, когда они остановились вновь, на этот раз — перед массивным раскидистым дубом, странно выглядевшим в сосновом бору.

— Лазать по деревьям умеешь?

Вопрос застал Лизавету врасплох. О таком не спрашивали у купеческих дочек в нежных платьицах — только у сыновей с вечно разодранными коленками. Девочкам была недоступна радость приключений, какие таил в себе всякий сад, да и каждый дом тоже: взять хотя бы полные сокровищ тёмные чердаки, где так легко поверить в существование привидений! Но нет, у Лизаветы и всех иже с нею были лишь куклы, музыка да исколотые иголкой пальцы.

— Понял. — Леший всё прочёл по её лицу. Прочёл — и взмахнул рукой, заставляя дерево удивительным образом измениться.

Теперь вокруг дуба шла винтовая лестница, словно вырубленная прямо в стволе. Лизавета готова была поклясться, что с пару мгновений ничего подобного не было — но вот же, она сама двинулась вверх по надёжным, широким ступеням. Долго гадать о том, куда же они ведут, не пришлось: дважды описав круг, лестница оборвалась в основании едва ли не самого удивительного дома, какой только видывала Лизавета.

Начать с того, что это был дом на дереве. Почему-то у Лизаветы в голове не укладывалось, что грозный леший выбрал себе вместо жилья мечту любого мальчишки. Но, конечно, это был не обычный хлипкий шалаш, уместиться в котором могла от силы пара ребят. Нет, дом был большим и надёжным, а потому на ветвях держался исключительно чудом. Даже самый могучий дуб вряд ли вынес бы вес настоящей избы о четырёх комнатах.

Когда Лизавета осторожно ступила на кажущийся ненадёжным пол, он даже не скрипнул.

— Располагайся, чувствуй себя, как дома, — проговорил леший, удаляясь куда-то в дальние комнаты. — Переночуешь сегодня у меня, придёшь в себя, а завтра со свежими силами…

Что, по его мнению, она должна была сделать завтра, Лизавета не расслышала. В нерешительности потоптавшись на пороге, она наконец поняла, что хозяин ушёл надолго, и всё же шагнула внутрь. Сердце кольнуло узнаванием: дом был едва ли не зеркальным отражением Ольгиной избы на берегу озера. Если подумать, ведь кто-то должен был ту избу сложить.

— Тебе чаю налить или чего покрепче?! — раздалось издалека.

Она едва не поддалась искушению и не выбрала второе. Ужасно хотелось забыться — и забыть всё, произошедшее за день. Мысли об Инге и Яре больше не вызывали слёз, а лишь наваливались на плечи тяжёлым грузом. Лизавета вдруг отчётливо почувствовала усталость: веки на мгновение опустились, колени едва не подогнулись — повезло, вовремя упала на край лавки.

— Понятно, водички, — сделал вывод невесть откуда появившийся Лесьяр. — На, пей давай. И дыши.

Лизавета послушно вдохнула. Выдохнула, подняла глаза на склонившегося над ней лешего. Тот выглядел неуместно заботливым — словно она не свалилась на него ворохом проблем.

— Пошли. Пошли, спать тебя уложу, — он уговаривал, но не трогал.

Побуждаемая добрым голосом, Лизавета медленно, опираясь о стол, поднялась. Поплелась за Лесьяром дальше по коридору, приятно светлому после подводного княжества. Здесь, в лесу, солнце было повсюду — просачивалось даже сквозь самые густые кроны, переливалось через подоконники, как мёд. Лизавета грелась в его тепле, наслаждалась ощущением жизни. Владенья Лесьяра принадлежали Нави, но не смерти.

— Ложись, — простые указания лешего помогали, снимали необходимость думать.

Лизавета покорно опустила голову на подушку, завернулась в мягкое одеяло. Невольно зевнула — и улыбнулась, вспомнив, как её когда-то учили сдерживать зевки или хотя бы прикрывать рот ладонью. Те времена, когда этикет имел значение, казались далёкими и бессмысленными. Вот бы таким же далёким назавтра оказался и этот день…

— НЕТ! — Лизавета, вскрикнув, села на кровати.

Грудь её тяжело вздымалась, горло саднило, будто от долгого крика. Щека была мокрой от слёз, они же пропитали подушку. Простыня сбилась, одеяло, перед сном казавшееся таким уютным, было отброшено в сторону. Не нужно было семи пядей во лбу, чтобы понять, что мучило Лизавету в забытьи.

— Так себе пробуждение вышло?

Она вскинула голову — в дверях стоял, скрестив руки на груди, Лесьяр. Под его спокойным взглядом вдруг захотелось спрятаться, по-детски, закрыв лицо руками. Словно он ещё не увидел влажные дорожки на её щеках.

— Да, вопила ты знатно. Но это ничего, всё пройдёт, дай только время.

Её так и подмывало поспорить, но что-то в тоне Лесьяра подсказывало: он знает, о чём говорит. Интересно было лишь, сколько времени потребовалось ему, чтобы избавиться от кошмаров.

— Предложил бы тебе ромашки, но слышал, ты её на дух не переносишь. Хотя… у меня пустырник, кажется, есть, — леший говорил отчасти с самим собой, бормотал под нос, почёсывая бороду. — Мяты ещё можно добавить…

Почти не прислушиваясь, Лизавета медленно спустила ноги на пол. Платье, в котором она спала, оказалось безнадёжно измято, волосы — спутаны. Она попыталась расчесать их пальцами, но колтуны предсказуемо не поддались. Даже с такой мелочью она справиться не могла.

— Чего сидишь, мелочь? — Лесьяр, успевший уже выйти из спальни, обернулся. — Сходи, умойся, сразу повеселее станешь. И в большую комнату иди, будем тебя в чувство приводить.

Приводить в чувство в понимании лешего означало всучить в руки щётку для волос, усадить перед засаленным зеркалом и заставить посмотреть на себя — взлохмаченную, с сосновыми иголками в волосах, красными от слёз глазами и чуть опухшим спросонья лицом.

Увидев отражение, Лизавета ойкнула и принялась распутывать колтуны. Лесьяр не мешал: сидел себе на другом краю комнаты, поглядывал в окно, попивал чай. Он звучно прихлёбывал — и это был единственный шум, нарушавший тишину утра, пока Лизавета перебирала пряди, развязывала узелки локонов, проводила щёткой по длинным волосам. Дело это неожиданно успокаивало. Повторявшиеся движения притупляли разум, а вместе с ним и переживания. Там, в залитой светом комнате день спустя после смерти подруги, любви и собственных идеалов Лизавета вдруг ощутила… да, наверное, умиротворение. Потому как, что бы ни случилось, а время продолжало идти.

Пожалуй, теперь она понимала Мать-Природу. Помнится, Лизавета поражалась тому, как всё в мире продолжало жить, когда Сбыславы не стало — словно и не было никогда этой девочки. Теперь это казалось закономерным: если остановиться, можно было увязнуть в скорби, сожалениях, чувстве вины. Не то, чтобы Лизавета его не испытывала. Она по-прежнему гадала, могла ли как-то изменить случившееся, но боль от этих мыслей слегка притупилась. И Лизавета была уверена, что она и дальше продолжит угасать.

— Полегчало? — грубоватый голос заставил её повернуться. — Иди, выпей всё же пустырника. Ещё лучше станет.

Когда Лизавета села за стол, за окном вдруг запели птицы. Помедлив, она придвинулась ближе, поглядела наружу. На ветви их дуба сидел небольшой, кажется, сокол6. Он почти сразу вспорхнул — спугнула пробежавшая мимо белка, которая, в свою очередь, и сама испугалась кого-то: Лизавета услышала громкий треск снизу, точно там ходил большой зверь.

— Да, соприкоснувшись со смертью, начинаешь замечать жизнь.

— А когда столько живёшь? — Спросила Лизавета, даже не думая толком. — Тоже больше видишь и подмечаешь?

— Пожалуй. — Он пожал плечами. — Мне трудно сравнить: постепенно многое забываешь. Я уже не знаю, каким был человеком, не помню себя молодым лешим, не вижу во снах лица людей, которых когда-то проводил за порог.