Дальневосточный тупик. Русская военная эмиграция в Китае (1920 — конец 1940-х годов)

Как отмечал в своем докладе генералу Миллеру Дитерихс, Дальневосточному отделу РОВС в работе по т. н. 3-й и 4-й линиям удалось при помощи БРП наладить разведку и прочные связи с местными партизанскими и повстанческими отрядами в Забайкалье, Приморье и на Амуре[451]. Несколько агентов (11 человек) были внедрены в ряды Красной армии. Агенты находились на связи с полковником Пецко [Там же, ф. 0100, оп. 14, п. 160, д. 15, л. 21 об]. Стали формироваться «ячейки из местных элементов для постановки постоянной информации в будущем и для организации летучей связи». В целом, по словам Дитерихса, на лето 1931 г. более 2 тыс. советских деятелей, всех рангов и положений были вовлечены в работу РОВСа и БРП. Была организована переброска на советскую территорию антисоветских воззваний, прокламаций, летучек [MRC, box 3, f. Дитерихс — Миллер]. В случае успеха закордонной работы предполагалось, что к 1933 г., к началу новой пятилетки в СССР, должны были сформироваться условия для единого антибольшевистского выступления на востоке страны.

Свою лепту в развитие партизанского движения стремилось внести и Русское Национальное объединение по борьбе с III Интернационалом, один из руководителей которого полковник Патиешвили в условиях «глубокой секретности», являвшейся достоянием всего Харбина, формировал т. н. Пластунский полк [АВПРФ, ф. 100, оп. 14, п. 24, д. 19, л. 90]. Из молодежных организаций Харбина наиболее тесно с партизанскими отрядами на восточной и западной линиях КВЖД была связана, по-видимому, дружина Русского Сокола, значительную часть членов которой составляли молодые офицеры, в том числе получившие офицерские чины в Шаньдунской армии. На восточной линии соколы имели связи с генералом Савельевым и даже сформировали собственный отряд, базировавшийся на заимке А. Н. Беличенко на ст. Мациохэ. Возглавлял отряд Г. И. Панчехин, курировал — начальник 2-го стана дружины полковник А. А. Клюканов. Несколько соколов уехали в отряд Пешкова, связь с которым осуществлялась через помощника начальника дружины капитана Сушкова [Там же, л. 91, 92].

Значительная часть состава партизанских отрядов, особенно рекрутировавшихся в Харбине, была представлена бывшими русскими «ландскнехтами», обитателями ночлежных домов, готовыми на любую авантюру. Чаще всего людьми «безыдейными» и ненадежными[452]. Или беженцами из Советского Союза, которых главари приграничных белопартизан «брали в оборот» и вербовали в свои отряды. Большей надежностью и эффективностью в своей работе отличались боевые группы БРП и партизанские отряды таких вожаков, как подполковник Емлин, годами работавшие в приграничье и превратившиеся в тесно сплоченные, дисциплинированные и закрытые для чужаков объединения. К негативным факторам в работе антисоветского актива нужно отнести и наличие внутренней конкуренции, особенно между «николаевцами» и «семеновцами». Присутствовала конкуренция и внутри николаевского объединения, например, между ровсовцами и членами БРП. Братчики часто были недовольны тем, что представители Обще-Воинского Союза приписывают себе их достижения, но все же работать совместно с РОВС и даже под руководством его назначенцев не отказывались, получая от союза некоторую финансовую поддержку [HIA. Larin Papers, box 1, f. 1.10]. Впрочем, обещаний здесь было больше, чем реальных денег.

Для организации антисоветского вещания летом 1930 г. Дальневосточный отдел РОВС обзавелся своей радиостанцией, располагавшейся нелегально в одном из частных домов Шанхая и имевшей радиус действия в 4 тыс. миль. Радиостанция была названа именем генерала Кутепова. Она осуществляла вещание на советскую территорию четыре дня в неделю в 14 часов среднего Гринвичского времени на волне в 52,2 метра [MRC, box 3, f. Дитерихс — Миллер]. О том, кому принадлежит радиостанция не знали даже руководители отделений Дальневосточного отдела, как это следует из письма полковника Бендерского генералу Стогову. В то же время Бендерский с удовольствием отмечал, что «Радио Кутепова» произвело большой шум, у эмигрантов всех направлений глубокое удовлетворение, а у «них» — злобу… «Конечно, рано или поздно оно будет открыто, но пока это первый мощный удар по врагу» [ГАРФ, ф. Р-5826, оп. 1, д. 158, д. 72]. Работа ровсовской радиостанции нашла отражение и в эмигрантской прессе, делавшей информацию о ее деятельности общедоступной. Как отмечала газета «Харбинская заря», радиостанция вещает на советскую территорию, каждая передача завершается кратким политическим обзором положения в разных государствах и оценкой мероприятий советской власти с точки зрения интересов живущих в СССР крестьян [Там же, л. 195]. Вероятно, радиостанция работала всего несколько месяцев, в дальнейшем информация о ней исчезает.

В качестве информационного органа Дальневосточного отдела РОВС с августа 1931 г. стала издаваться брошюра «Голос России». Ее главной задачей являлось «быть голосом из России», т. е. показывать ситуацию в стране, давать сведения эмиграции о деятельности ее главного врага — большевистского режима. Вместе с тем, издание «не должно было оставлять без внимания все те явления и вопросы, которые возникают в государствах нашего рассеяния и имеют тесную связь с современным состоянием России». Одной из причин, побудивших Дальневосточный отдел издавать брошюру, явилось отсутствие в Шанхае крупной газеты разделявшей позицию Обще-Воинского Союза. Первый номер «Голоса России» был выпущен в 500 экземплярах на средства самого Дитерихса. Подписная стоимость номера была установлена в 30 сенов. Брошюра издавалась до конца 1932 г. [MRC, box 3, f. Переписка начальника Дальневосточного отдела РОВС. Дитерихс].

Несмотря на все предпринимаемые шаги, деятельность РОВС и его союзников была немасштабна и малоэффективна, что Дитерихс связывал в первую очередь с отсутствием финансов. Генерал писал в центр, что, несмотря на широкую ненависть дальневосточного населения к советской власти, «массы населения пассивны, инертны, забиты и запуганы»[453]. Ждать немедленного подъема мощного антисоветского движения не приходится и нужны деньги, очень большие деньги для его развития. В то же время сборы, развернутые РОВС и БРП на местах, были крайне незначительны. За первые шесть месяцев 1931 г. в Фонд помощи России поступило всего 6014 китайских долл. [Ibid, f. Дитерихс — Миллер], в то время, как самые скромные расходы, позволявшие освободить от казенной службы нескольких работников штаба Дальневосточного отдела, составляли в месяц 5–6 тыс. долл. [BAR. ROVS Papers, box 68, f. Far East to Central Office (1927–1931)] Харбин, обещавший во время приезда Дитерихса давать 3 тыс. в месяц, собрал за полгода только 441 долл., и надежд на изменение ситуации практически не было [MRC, box 3, f. Дитерихс — Миллер].

В Шанхае сборы также месяц от месяца сокращались. Не помогло и проведенное в июне 1931 г. совещание 22 военных организаций, главным вопросом на котором являлось отчисление в пользу Фонда помощи России 10 % членских взносов. Мнение большинства представителей организаций было на стороне Дитерихса [ГАРФ, ф. Р-5826, оп. 1, д. 158, л. 143], но ситуацию это не изменило. Положение с членскими взносами во многих военных организациях было крайне неблагоприятным. Так, из состава ССРАФ только седьмая часть членов регулярно делали взносы в кассу организации.

В конце 1931 г. руководство Дальневосточного отдела получило из Европы партию оружия (70 пулеметов системы Льюиса, 2 тыс. русских винтовок со штыками, 2,7 млн. русских патронов), которую предполагалось продать в Китае, а вырученные деньги использовать для развития антисоветской деятельности. В декабре 1931 г. генерал Петров обратился с просьбой к генералу Смолину взять на себя хлопоты с продажей оружия. Однако реализовать оружие не удалось. Какова была его дальнейшая судьба неизвестно [HIA. Petrov Papers, box 1, f. 7; MRC, box 3, f. Дитерихс — Миллер].

Грозные циркуляры, которые генерал Дитерихс направлял начальникам Кадров Урало-Приамурской группы, требуя немедленно собрать и выслать ему в Шанхай взносы, в противном случае обещая применить к тем, кто не выполнит свой воинский долг, опубликование их фамилий в Китае и Европе, и исключение их из воинского звания [ГААОСО, ф. Р-1, оп. 2, д. 37 059], мало что меняли. Одним из первых генералов, исключенных из состава Урало-Приамурской группы еще в декабре 1930 г., стал Сахаров [MRC, box 3, f. Переписка начальника Дальневосточного отдела РОВС. Дитерихс], отказавшийся от участия в организации партизанской работы.

Как отмечал начальник Дальневосточного отдела, инертность эмиграции не только не снизилась, а как будто усугубляется, эмигрантская масса не идет дальше пустой болтовни и платонических мечтаний о России [Ibid, f. Дитерихс — Миллер]. Аналогичное мнение высказывали представители других эмигрантских организаций. Начальник боевого подотдела Шанхайского отдела БРП Поляков писал: «На таких патриотах далеко не уедешь, которым приходится выбивать зубы, чтобы заставить их „добровольно“ жертвовать на национальное дело» [HIA. Larin Papers, box. 1, f. 1.10]. Областник Калинин буквально вторил ему: «Жертвенности здесь быть не может. Только дубиной ошарашив по черепу, можно достать кое-что. Масса бедна, а отдельные индивиды ничего не хотят знать. Да кроме того здесь тяжелое экономическое положение» [Ibid. Moravskii Papers, box 8, f. 46]. Особенно Дитерихса беспокоило состояние молодежи, которая, возможно, при возникновении действительного освободительного движения по инерции примкнула бы к нему, но «сейчас им ближе и родственнее интересы их настоящего интернационального обывательского положения, чем духовная любовь к своей Родине и идейные принципы борьбы за нее, которую сознательно они не знали, полюбить не успели, или которая принесла им, по их собственному выражению, только лишения, страдания и беженство». Единственными, кто остался проникнут «идейным горением необходимости активной борьбы с советской властью», были старики, т. е. те, «кто хорошо знал прежнюю Россию, кто сознательно любил ее и кто принимал непосредственное участие в боевой борьбе с большевиками в период [19]17–22 годов». Но и среди этих людей «подготовленных, годных, индивидуальных борцов» сохранилось очень мало [MRC, box 3, f. Дитерихс — Миллер].

Надежды Дитерихса на Париж также оказались тщетны. Центр сам находился в очень стесненном финансовом положении[454], к тому же в руководстве РОВС разгорелась настоящая междоусобица. Денежные сборы, организованные в пользу Дальнего Востока в других эмигрантских центрах, давали некоторые средства, но их было немного и поступали они нерегулярно[455]. Дитерихс обвинял Париж в отсутствии реальной антибольшевистской работы и устранении от дальневосточных дел, неспособности, отбросив старые счеты, добиться единения всех антибольшевистских сил[456]. Михаил Константинович был готов подать рапорт генералу Миллеру об уходе с поста начальника Дальневосточного отдела и только желание, по его словам, вывести с территории СССР своих работников, которым может угрожать гибель, удержали его от такого шага [Ibid]. К сожалению, в своих размышлениях о неудачах антисоветского движения на Дальнем Востоке Дитерихс не поднялся до осознания стратегического просчета, характерного для белой эмиграции и состоявшего в недооценке прочности советского режима не только благодаря его репрессивной природе, и непонимании того, что отношение к эмиграции даже в среде советских антибольшевиков было очень настороженным, а нередко — враждебным.