Кощеевич и война

Глава шестнадцатая Быть живым

В последнее время у Лиса всё валилось из рук, за что ни возьмись. Но хуже всего, что он будто разучился принимать решения. Всякий раз, когда наступало время действовать, невольно оглядывался, ища глазами Мая или хотя бы Вертопляса. Потом вспоминал, что случилось, вздыхал и говорил себе: «Значит, потом». Но долгожданное «потом» никак не наступало. Непрочитанные донесения и письма пылились на столе, приказы не отдавались, а груз отложенных проблем с каждым днём становился всё тяжелее. У Лиса даже плечи болели и спина сгибалась, словно от непосильной ноши.

Его люди начали роптать. Оджин каждый день интересовался:

— Когда пойдём в наступление, княжич? Разве сейчас не самое подходящее время? Нанесём удар, пока дивьи не оправились.

А Лис закрывал уши руками, мотал головой и прогонял верного соратника из шатра. Он не просто не хотел решать, а вообще ничего не хотел. Почти не ел, редко выходил на свежий воздух. А если и заставлял себя прогуляться, то бесцельно блуждал по лагерю, не выходя за его пределы, и подолгу смотрел на злые зимние звёзды.

Единственное его поручение — отыскать улетевшего Вертопляса (или Мая, пёс их теперь разберёт) — воины выполнить не смогли. Честно искали, даже притащили парочку ворон, но это были самые обычные птицы. И разочарованный неудачей Лис велел прекратить поиски.

Когда вернулась Сана, он было воспрял духом, но сразу сник, когда та доложила:

— Венец найти не удалось, княжич. Ходят слухи, что дивьи забрали его с собой в Светел град.

— Да чтоб им пусто было…

У Лиса даже негодовать толком не получалось. Весь мир потерял краски, став бесцветным и тусклым. Вдобавок к прочим бедам вернулся и внутренний холод — дар и одновременно проклятие ветерков. Зря Лис думал, что уже научился с этим жить. Теперь снова приходилось надевать на себя сто одёжек и кутаться в одеяла, но его всё равно трясло. И нет, дело не только в Мае и Вертоплясе. Даже Марена его избегала, и излить душу было некому.

— Мне противно на тебя смотреть, княжич, — сказала однажды Сана, без спросу войдя в его шатёр.

— Так не смотри. — Лис к ней даже не повернулся, продолжая изучать дно полупустой чаши. — А хочешь принести пользу, так сходи за вином.

Дзынь! Перед его носом опустилась запотевшая бутыль. Наёмница оказалась на редкость предусмотрельной.

Она села напротив, взяла Лиса за подбородок и резко развернула к себе:

— Мы все оплакиваем советника. Но война ещё не закончена. Ты нужен нам!

— Угу.

— И это всё, что ты можешь на это сказать?! «Угу»? — Тёмные глаза Саны полыхнули гневом. — Твои люди уже начинают забывать, ради кого сражаются. И во имя чего. А ты сам-то помнишь?

Лис наполнил чашу и протянул гостье, потом долил вина и себе. Одна часть его сознания вопила: «Расскажи ей всё, облегчи душу, не бойся показать горе и слабость! Ближайшие соратники тебя поймут и поддержат». Другая же ехидным голоском бормотала: «Никому нельзя доверять, никому! Помнишь, чем это заканчивалось все прошлые разы? Никто не остаётся с тобой до конца. Даже Май бросил. Да что там Май — верный вещун, и тот улетел. А знаешь почему? Потому что ты глуп и жалок!»

Это были не пустые слова. Лис в самом деле казался себе жалким и беспомощным. Он то задыхался от чувства вины, то скрежетал зубами от ярости, направленной на тех, кто посмел его покинуть, то упивался жалостью к себе, то начинал считать, что, наоборот, недостоин этой жалости. И разобраться в этом месиве ощущений было ой как непросто.

— Я не хочу об этом говорить, — наконец выдавил он сквозь зубы.

— Мы теряем время, пока наши враги становятся сильней. Хочешь казнить себя — валяй. Но другие чем виноваты? — не унималась Сана. — Навьему княжичу пора вспомнить о своём народе!

Пришлось прикрикнуть на неё:

— Я. Не. Хочу. Об этом. Говорить. Что тут непонятного?!

— Так не говори. Делай!

— Что?

— Да хоть что-нибудь!

— Уходи. Слышишь меня? Пшла вон!

Сана вскочила, и Лис тоже. Некоторое время они сверлили друг друга гневными взглядами, а потом вдруг набросились друг на друга с ещё более яростными поцелуями. Мрачные мысли разлетелись от такого напора, словно стайка испуганных воробьёв, голова стала звеняще-пустой, а от чресел поднялся жар, способный уничтожить любой, даже самый лютый холод. Одна из чаш опрокинулась, заливая стол вином. Что? Бумаги? Да и пёс с ними! Всё потеряло смысл, кроме жарких объятий, судорожных вздохов и шёпота.

Этой ночью Лис снова почувствовал себя живым и желанным — пускай и ненадолго. Он мог просто быть собой, не думая ни о чём. Брать живое пламя в ладони и отдавать его сторицей, чувствуя, как боль отступает. Время замедлилось, став тягучим, будто липовый мёд. Во всём мире остались только дрожащие огоньки свечей, дарящие ласковый полумрак, мягкие звериные шкуры и соединение тел — уста к устам, сердце к сердцу.

Говорят, чародеи, чья сила кроется в слове и песнях, не могут творить волшебство без вдохновения. Поэтому сильное горе для них опасно — оно может навеки потушить этот огонь. Но когда чему-то — или кому-то — удаётся его раздуть, магия возвращается, вспыхивая искрами на кончиках пальцев, пробуждая уснувший голос. Так нежданно вспыхнувшая страсть, будто целительное зелье или магический ритуал, возвращала Лису силы и вкус к жизни. Лёд одиночества не просто растаял — испарился без следа. Ушла гнетущая тишина, и бесцветный мир вновь затопило яркими красками.

— Хорошо, что ты не ушла… — выдохнул Лис, когда они с Саной, обессилев, откинулись на подушки.

Впервые за многие дни у него на душе было тепло и спокойно. Даже звёзды, виднеющиеся сквозь отверстие для дыма, больше не казались злыми и холодными.

— Теперь чувствуешь себя живым? — Наёмница расслабленно потянулась. — Потому что я — чувствую. Не только тебя измучила эта долгая зима, княжич.

— Тебе не нужно обращаться ко мне по титулу. Не сейчас.

— Нет, нужно. — Сана приподнялась на локте и пристально посмотрела ему в глаза. — Чтобы я не забывала, кто ты. И чтобы ты сам вспомнил. Я знаю своё место и не набиваюсь к тебе в наложницы или, упаси боги, в жёны.

— Не сомневаюсь, — кивнул Лис. — Для таких, как ты, свобода дороже всего на свете.

— Да. Поэтому я и другие Сойки никогда не спим дважды на одном месте. Ты станешь для меня ярким воспоминанием, княжич. Как промчавшаяся в небе комета.

— А ты — для меня.

Он всё понимал и не хотел большего. Их не связывало ничего, кроме разве что преданности родной Нави. Просто встретились две песчинки в огромном мире, утешили друг друга и разлетелись по разным сторонам. Так порой случается. И это — хорошо. Вовремя.

С этими мыслями Лис задремал, а когда проснулся, Саны рядом уже не было. Только две чаши, бутыль и лужа вина на столе давали понять, что эта бурная ночь ему не приснилась.

Снаружи было ещё темно, свечи тоже догорели, но до рассвета оставалось недолго. Лис услышал шорох и звук шагов внутри шатра и улыбнулся. Наверное, воительница ещё не ушла. Значит, можно рассчитывать на прощальный поцелуй.

Он позвал:

— Сана?

И в тот же миг понял, что ошибся. Скрючившийся над столом тёмный силуэт принадлежал незнакомцу. Он был крупнее, чем Сана. Даже выше и шире в кости, чем сам Лис.

— Кто здесь?! — рявкнул княжич.

К горлу подступил удушливый страх. Ещё не хватало, чтобы на него напали в собственном шатре! В собственной постели! Как же недостаёт охранного венца… С ним жизнь была намного спокойнее. Так, отставить панику. Даже без венца он всё ещё бессмертный чародей, гроза Диви! Недолго думая, Лис перенаправил жизненную силу в княжеский перстень на руке — единственное, что на нём было надето, — и в тот же миг услышал хриплое бормотание:

— Я эта… Меня сюдой прибраться послали.

— Кто послал?

— Дык старшой.

Мутное со сна зрение наконец-то прояснилось, и Лис с облегчением выдохнул. Да это же обычный злыдень-уборщик. В прошлом — дивий, судя по внешности и манере говорить.

— Позже приходи. Не видишь, я сплю.

— Дык позже уже солнце встанет…

Ага, значит, недавно восставший мертвяк. Старички-то солнечного света не боятся, хотя и не любят, предпочитая выбираться из укрытий ближе к вечеру. Слава богам, что этот дуралей не припёрся, когда они были вместе с Саной…

— Дозволь, княжич! Я быстренько! — заканючил злыдень, переминаясь с ноги на ногу.

— А, пёс с тобой! — махнул Лис рукой. В шатре и впрямь стоило прибраться. А сон уже весь улетучился. — Только сперва подай мне вон те письма, а после — приступай. И сильно не пыли.

Злыдень поклонился и с восторгом дворового пса помчался выполнять приказ хозяина. Его движения были такими суетливыми и неловкими, что Лис усмехнулся: ну до чего же нескладный тип! Он привстал на подушках, потянувшись за бумагами, как вдруг злыдень прыгнул на него, навалился всей тушей и начал душить. Письма выпали из рук. Лис хотел крикнуть: «На помощь!» — но из горла вырвался лишь хрип. А острые зубы клацнули в опасной близости от его уха. Боги, ну и вонючая же пасть!

Мелькнула жуткая мысль: а что будет, если злыдень заразит могильным духом бессмертного? Кажется, никто из чародеев прежде не исследовал такую возможность — за ненадобностью, и Лису совсем не хотелось стать первопроходцем. Он принялся отчаянно отбиваться, но негодяй оказался силён. От его былой неловкости не осталось и следа. Значит, с самого начала притворялся.

После нескольких бесплодных попыток вырваться Лису наконец посчастливилось пнуть злыдня коленом в причинное место, и тот, зашипев, ослабил хватку. Этих мгновений хватило, чтобы ужом выскользнуть из захвата и подновить заклятие подчинения (благо тут слова не нужны). Может статься, дивья кровь ослабила чары? Дивьи воины (а этот тип был определённо воином: вон какой бугай) ненавидели Кощеевича так сильно, что порой вспоминали былую суть, даже став заложными покойниками. Но дальше гневных взглядов и плевков под ноги дело обычно не заходило.

— А ну смирно!.. — просипел Лис и тут же закашлялся. Горло нещадно саднило. Больно было даже глотать.

Он ожидал, что злыдень вытянется во фрунт, но не тут-то было. Тот взревел и снова бросился на княжича, яростно клацая зубами. К счастью, Лис был готов ко всему и успел не только увернуться, но и отвесить злыдню хорошего пинка под зад. Противник врезался в стол, сметая своим телом чаши и бутыль с остатками вина. Послышались звон осколков и разочарованный вой.

Вот бы сейчас пропеть заклятие обездвиживания, но Лис сомневался, что сумеет сделать это с сорванным голосом. Он так привык полагаться на зачарованные песни, что теперь лихорадочно соображал, как поступить. Добраться до сабли? Но между ним и оружейной стойкой — стол. И с этого стола уже, кряхтя и охая, поднимается разбушевавшийся злыдень. Не подушками же в него кидаться, в самом деле?

«Думай-думай! — мысленно подстёгивал себя Лис. — Почему даже обновлённые чары подчинения не действуют? Может, потому что и не были наложены изначально? Чья-то небрежность или злой умысел? Надо узнать, кто поднимал эту дохлятину. А пока…»

Противник полностью очухался и с рыком бросился вперёд, но в этот мир в дымовое отверстие влетела вещунья. Сердце дрогнуло: неужели?… Но в темноте все вороны одинаково серы.