Хлебушко-батюшка

1

До перевода на Вязниковскую станцию Николай Иванович Лубенцов работал директором совхоза «Отрадненский»; защитив кандидатскую диссертацию, перешел в зональный институт заведующим сектором экономики.

Бывшего директора станции Огудаева, человека мягкого и медлительного, отставили от должности по его собственной просьбе. Он отлично знал научную часть, но у него не было, как он говорил, «руководящей жилки». В глубине души он сознавал, что наукой трудно руководить, — открытия не запланируешь! — что даже в колхозе, не то что в научном учреждении, год на год не приходится, и по этой причине многое прощал научным работникам. Огудаева отозвали обратно в институт, в сектор эфиромасличных культур. Этот плечистый гигант, с крупной головой, с круглыми серыми, добродушными глазами, как-то сразу затерялся в многолюдье коллектива, чему и был рад: теперь никто не мешал ему работать по избранной специальности.

Николай Иванович начал с того, что отказал нескольким сотрудникам в отпуске, пока они не составят отчета о проделанных летом опытах. Двух научных работников, специалистов по кукурузе, он попросил подать заявления об уходе.

— Нам ни к чему раздутые штаты по культуре, которая не играет доминирующей роли в нечерноземной полосе, — заявил он в беседе с ними. — Поезжайте на юг. Там ваши знания и опыт будут нужнее.

План научной работы был подвергнут корректировке. Некоторые темы из него исключили. Вместо них включили новые. Тут-то и обнаружилось пристрастие Николая Ивановича к травам. На годичном собрании научных работников он с жестковатинкой в глазах оглядел собравшихся, выдержал паузу и в наступившей вслед за тем тишине сказал:

— Вы посмотрите, до чего мы докатились: Россия — равнинная, луговая страна — осталась без научного травостоя! Октябрьский Пленум решительно осудил волюнтаризм в сельском хозяйстве. Так не пора ли сделать выводы и нам, ученым? Жизнь не стоит на месте. Надо в каждый данный момент видеть то главное, что позволит нам вырваться вперед. Такой проблемой я считаю сейчас науку о травосеянии.

На станцию приехали новые работники. Один из них, агроном-опытник Валерий Чухонцев, был взят из колхоза.

Он привез с собой снопы клевера с засушенными крупными головками и выставил на видном месте в агротехническом кабинете. Каждый, кто приходил к кормовикам, кидал быстрый взгляд на полку деревянного, выкрашенного в синий цвет стенда, где в окружении образцов трав стояли высокие, обвязанные шпагатом снопы клевера с крупными высохшими, но не потерявшими зеленого цвета листьями-тройняшками, от которых шел терпкий запах привяленного сена.

Чухонцев забрал с собой из колхоза семена клевера. На вопросы о нем отвечал неохотно; на собраниях отмалчивался; многим он казался непонятным и загадочным, как и его клевер. Нескладный и нелюдимый, медвежковатым неслышным шагом ходил Чухонцев по станции, ко всему присматривался, — многие чувствовали на себе его странно волнующий взгляд, — но сам своих секретов никому не открывал.

Перед севом Чухонцев несколько дней колдовал над семенами, замочил их в каком-то растворе и глядел на всех так, что к нему никто не подходил. Посеял он клевер ранним утром, когда на участках никого не было. От помощников, предлагавшихся ему Николаем Ивановичем, отказывался.

— Летом приедут на практику студенты, тогда кого-нибудь и выделите, — с ходу отмел он предложенные на выбор кандидатуры старшего и младшего научного сотрудников.

О другом, прибывшем в одно с ним время агрономе пока нельзя было сказать ничего определенного. Он ничем не выделялся — самый обыкновенный специалист по травам. Внешность у него тоже была заурядная — полноватое лицо, мягкий, сапожком, нос, серые глаза. Человеком он оказался без претензий, взялся за то, что ему поручили, и делал все, что от него требовалось. Звали его Константином Распутиным.

Группа по кормам развернулась широко. Когда прошел сев и отзвенели первые июньские дожди, травы всполошно закосматились чуть ли не на каждом втором участке. Николай Иванович выступил на партийном активе с широковещательными заявленьями. Отчет об активе появился в газетах. В Вязниковку зачастили журналисты, о ней заговорили. Николай Иванович вынашивал новые планы. Недавно он поделился ими с приехавшим на станцию корреспондентом. Тот попросил написать об этом статью. Не посоветовавшись ни с кем в институте, Николай Иванович решил обнародовать свои планы.

Повторялось то, что было с ним в совхозе. «Директор совхоза защищает кандидатскую диссертацию», «Директор совхоза — кандидат наук», — писалось тогда в газетах. Он ходил именинником. И теперь, на станции, он стал привыкать ко всеобщему вниманию — к звонкам, к расспросам, к статьям.

На этот раз Николая Ивановича что-то мучило. Он стал плохо спать и, проворочавшись ночь на постели, вставал утром утомленный, с несвежим лицом.

Неожиданно его вызвали в институт. «Неужели это из-за статьи? Но журнал еще не вышел…» Издали увидев оштукатуренную и покрашенную в светло-розовый цвет полукруглую арку и старинное двухэтажное с итальянскими окнами здание института, Николай Иванович, ехавший на своем видавшем виды «Москвиче», задумался и едва не угодил в кювет, заросший лебедой, лопухами и конским щавелем.