Гостеприимный кардинал

Дед

В комнате на первом этаже, у широкого пролета внешней деревянной лестницы, там, куда его поместили после болезни, чтобы удобно было ухаживать, сражался со смертью дед.

Его кровать была маленькой (ее перенесли из кладовки специально для этого случая), вероятно, это была детская кроватка его внука. Так что, несмотря на то, что дедушка был низеньким, кроватка была ему мала и ноги его свисали в пустоту. Его пепельная борода поднималась и опускалась в такт с неровным дыханием, вырывавшимся из его вдавленной груди. Карликовый золото-зеленый петушок – загадка, как он там очутился! – клевал остатки бисквита с глубокой фарфоровой тарелки.

Я подошел к деду, поцеловал ему руку и погладил лоб, горячий от жара.

– Скажи им, что мне жаль. Я не смогу к ним зайти. Но и эти добрые люди, зачем только они так торопятся?..

Дед видит то, чего никто другой не мог видеть. И разговаривает с теми, кого видел только он.

Однажды – как я понял из его спутанных слов – он видел свою подругу Клару, которая провожала на набережной скульптора Костаса Кулентияаноса в путь, ведущий к признанию и славе.

Я успокоил деда, обещав все им передать.

– Давай-ка я тебе сейчас дам глоточек молока, дедуля? Я вижу, что ты не притронулся к стакану, к сожалению. Я уберу пенку, которая тебе не нравится.

– Нет, – закричал он рассерженно и выпучил один глаз. – Ты им скажи, что дал мне и я все выпил. Послушай меня. У нас нет времени. Завтра утром, как только начнет светать, мы отправимся в путь. Тимофею, моему внуку, я не доверяю. Он, стоит мне повернуть голову в другую сторону, копается в моих ящиках и ворует у меня бумаги и карты, – прошептал он мне тихо на ухо. – Скажи Марку, извозчику, – продолжает он, – чтобы был тут в пять утра ровно. И не забудь принести мои нож и кирку. Завтра, прежде чем покажется солнце, мы выйдем на охоту. Раскопаем землю и найдем, наконец, зарытые мраморные статуи. Я слышу, как они кричат из-под земли. Они умоляют меня достать их из тьмы, снова вынести на свет…

Дед прекратил говорить – это слишком его утомило, и позволил своей голове утонуть в подушке. Из его глаза, по-прежнему открытого, вытекла жирная капля гноя, и я осторожно ее убрал. Он все еще не закрывал глаз, хотя было очевидно, что теперь он смотрел на меня и не видел.

Я вышел из комнаты и поднялся по лестнице. В ту самую минуту, когда я заходил в комнатку, где была импровизированная столовая, туда же заходила и Деспина, старая кухарка этой семьи. Мы чуть было не стукнулись лбами, но я успел увернуться и подхватил почти уже на лету супницу, которую она несла, благоухавшую яично-лимонным соусом, свеженарезанным укропом и ванилью.

За столом сидели две дочери деда (обе в черном, вдовы, они сидели на соломенных стульях с высокими спинками, у младшей ноги свешивались в пяди от пола, словно сморщенные стручки перца). Рядом с ними Тимофей, сын старшей сестры, пытался завязать вокруг горла салфетку, он ее только что достал из костяного кольца.

– Садись, – сказали мне в один голос обе женщины, – не стой зря. Конечно, мы не ожидали тебя увидеть («Ты пришел без приглашения, – хотели они сказать, – да еще и во время обеда»), так что у нас сегодня на столе нет ничего особенного. Но ты тоже садись, поешь с нами, мы поделимся всем, что есть, и всем, что найдем.

Пока они все это говорили, Деспина появилась во второй раз. Она зашла, напыщенно-горделиво неся в этот раз продолговатый посеребренный поднос с крышкой, оставшейся, очевидно, от другого блюда, меньшей ширины и глубины, крышка не закрывала поднос полностью, и можно было с легкостью разглядеть его содержимое. И под крышкой явно угадывались ножки поджаристой аппетитной индейки.

У меня потекли слюнки. «Эта поджаристая корочка будет таять во рту, словно масло, она может даже мертвого поднять», – подумал я. Но не успел я хорошенько подумать об этом, как Деспина вместо того, чтобы сделать шаг вперед и поставить, как я ожидал, блюдо на стол, развернулась на месте с проворством, которому мог бы позавидовать самый ловкий акробат, и, сделав небольшой шаг назад, с индейкой в обнимку скрылась за кухонной дверью.

Что же произошло? Может, я неверно все понял? Я потер глаза. Но мне было неловко спрашивать о случившемся, и потом, какого рода объяснений я мог потребовать? Моя память, мой верный союзник в самые трудные моменты, не отказала мне и в этот раз. Во мгновение ока все прояснилось. Просто-напросто Деспина, подчиняясь тайному языку, принятому у хозяев, послушалась запретного жеста сестер, поданного хоть незаметно и осторожно, но все же не ускользнувшего от моего внимания. Но поскольку они начали подозревать, что я что-то понял, сочли необходимым оправдать свое поведение.

– Это остатки вчерашнего ужина. Мы не можем позволить себе подавать объедки родственникам и друзьям, – сказала старшая. И добавила: – Сегодня мы будем есть свежую пищу: травы, вареный картофель и яичный омлет.

Эта добавка про омлет и картошку была произнесена громко, в виде приказа, и была обращена к Деспине, та снова показалась, в полной растерянности на этот раз, и затем удалилась, чтобы еще раз приготовить обед в соответствии с новыми указаниями.

На следующий день деду стало хуже. Он отвернулся к стене и упрямо отказывался принимать пищу. И совершенно ничего не помнил из вчерашнего разговора. Он даже не упомянул об охоте на мраморные статуи.

В какой-то момент, когда я вытирал ему со лба пот, он сказал:

– Отведи меня, пожалуйста, к окну. Я хочу видеть скалу.

Напротив кровати было большое распахнутое окно со старыми шторами из пожелтевшего тюля, призванного смягчать жесткий дневной свет, а также служить в качестве сетки, захватывавшей в плен мух, комаров, ночных мотыльков и прочих мелких и микроскопических жучков и насекомых.

Я отвел его к окну и усадил в удобное кресло, раздвинув шторы. Агрессивное, враждебное солнце набросилось на нас и окутало своими красными лучами. Дед смотрел на громадную скалу, настоящую гору, с редкой зеленью на склонах, с редкими деревцами, несколькими оливами и парой-тройкой домиков.

– Там надо было жить, – говорит он мне. – Там спокойствие постепенно бальзамирует человеческую душу. Если бы я мог прожить еще одну жизнь, пусть бы и недолго после смерти, уже близкой, я бы хотел провести остаток дней там, на вершине. Просыпаться с пением жаворонка и засыпать под уханье филина. Посмотри, какая красота, какое райское спокойствие! Посмотри, как грациозно ветер качает верхушки деревьев. Эх, если бы можно было там жить вечно! А мы растратили наши жизни в городах, не знающих гостеприимства, жестоких и безжалостных.

Он не успел договорить эту фразу, как вдруг череда взрывов сотрясла скалистый холм. Красно-черные камни взлетали высоко в воздух, словно окровавленные головы, и столбы серо-черного густого дыма вырывались из дыр, которые разверзлись во внутренностях скалы.

Было ли это делом рук природы? Землетрясение ли разрушило холм, или он стал жертвой нападения неведомого врага? Нечто подобное, каким бы это ни показалось на первый взгляд смешным и странным, то есть то, что кому-то понадобилось разрушить в прах эту мирную красоту, нечто подобное и произошло на самом деле. Военный автомобиль с солдатами, они целились из угрожающе поднятого оружия в вершину холма, пронесся перед нами. За ним второй и третий. Эти люди расстреляли, уничтожили мечту деда.

Дед, красный как рак, вертелся, ругался, сыпал проклятьями. Вскоре, совершенно обессилев от кризиса, который потряс его до основания и выжал из него последние соки, он уронил голову на грудь и погрузился в глубокий сон.

Умер он следующим утром.