Сафьяновая шкатулка

8

На улице шел дождь, низкое небо, обложенное тяжелыми тучами, наводило тоску. Арташес посмотрел на грузовик под окнами — от мелких фонтанчиков дождя крыша кабины напоминала ощетинившуюся шкуру диковинного зверя. Это машина Юрика, он должен был по делу поехать в район, но, поскольку Арташесу тоже надо было туда, он сам сел за руль. А Юрика послал на ток.

Арташес отошел от окна, взглянул на часы — было начало восьмого, уже темнело. Он решительно прошел в приемную и обратился к секретарше:

— Я сегодня уже в третий раз прихожу сюда. Будьте добры, скажите Габриеляну, что если у него нет времени сейчас принять меня, то я уеду.

Секретарша, пожилая женщина, лет двадцать сидевшая за этим столиком, изумленно вскинула на Арташеса глаза: редко кто из посетителей осмеливался выставлять Габриеляну требование подобного рода и в подобной форме.

— Но он просил подождать. У него сейчас нет времени принять вас, вы же у него не один.

— Вот я и говорю: если у него сейчас нет времени, я уеду. Кстати, он у меня тоже не один: в колхозе началась жатва, а я сегодня бессмысленно весь день загубил! Видите, на улице дождь — я должен быть в селе, меня люди ждут.

— Хорошо, — пожала секретарша плечами, — я так и передам ему.

— Так и передайте.

Секретарша встала из-за стола, прошла в кабинет Габриеляна. Добрая женщина знала: раз Габриелян заставил этого человека зря болтаться по коридору, значит, зол на него. Поэтому, пройдя в кабинет, она передала слова Арташеса в основательно смягченной форме и не упомянув о том, что Габриелян у него не один…

Через минуту она вновь появилась в приемной и сказала:

— Товарищ Габриелян ждет вас.

Арташес кивнул ей и прошел в кабинет. Секретарша проводила его участливым взглядом: многие входили в этот кабинет с гордо поднятой головой, но выходили оттуда совсем иными…

Габриелян что-то писал. Он на миг оторвался от своих бумаг; указал глазами на стул по другую сторону стола. Арташес сел и закинул ногу на ногу, но, спохватившись, что поза его выглядит несколько вызывающей, ногу опустил.

— У меня тут срочное дело одно, сейчас закончу, а ты, чтобы тебе не было скучно, пока почитай вот это, внимательно читай. — И положил перед ним несколько отпечатанных на машинке страниц, скрепленных металлической скрепкой.

Арташес взял бумаги, прочитал заглавие: «Добро или зло?» Бойкое заглавие.

«Можно без преувеличения сказать, что пятьдесят процентов зла, которое творят люди, это — добро, сделанное не так, как надо». Неплохо сказано, хотя насчет процентов — кто его знает, может, и больше.

Габриелян кончил писать и теперь, откинувшись на спинку кресла, внимательно наблюдал за Арташесом. Тот дочитывал последние строчки «сигнала». «Председатель Гарихачского колхоза, конечно, уверен, что сделал доброе дело. Не станем спорить: без воды не прожить. Но в свете указанных фактов позволительно задаться вопросом: а не слишком ли это смахивает на то добро, что в конечном счете оборачивается злом? Нам кажется, руководителям района следовало бы хорошенько поразмыслить над этим далеко не риторическим вопросом. Ибо авантюризм, в какую бы тогу он ни рядился, остается авантюризмом!»

— Ну, что скажешь? — спросил Габриелян, когда Арташес положил бумаги на стол.

— Не знаю, — пожал тот плечами. — А вообще-то написано бойко. Вот уж не ожидал, что из гарихачца может получиться такой газетчик.

— А он что, из Гарихача?

— Коренной гарихачец!

— И ты еще шутишь?

— А что мне остается делать? Плакать, что ли? Ну написал и написал, его дело писать.

Габриелян придвинул к себе бумаги, перелистал их.

— Но тут все вроде правильно написано…

— Вот именно, вроде…

— Он послал эту статью в республиканскую газету, те переслали в область, а из области — к нам…

— Да, вижу, на первой странице чья-то размашистая рука начертала что-то насчет проверки фактов и принятия мер. И не одна рука…

Габриелян почесал затылок.

— Ума не приложу, что мне делать… Заварил ты кашу!

— Проверьте факты, примите меры, — улыбнулся Арташес.

— Легко сказать… — поморщился Габриелян. Видно было, что вся эта история крайне неприятна ему и он действительно не знает, как быть.

— Ты напиши, что все было сделано с благословения общего колхозного собрания.

— А то, что ты обращался за трубами к частному толкачу, это тоже с благословения общего собрания?

— Это уже нет, — признался Арташес, — это я сам придумал.

— Вот за это и будешь отвечать, — буркнул Габриелян и добавил скороговоркой, не глядя на Арташеса: — На днях будет бюро, выступишь, скажешь, что, мол, виноват, ошибся. Понимаешь? Мы оставляем тебе, так сказать, двери открытыми.

— Двери? Чтобы я мог улизнуть незаметно?

— Не придирайся к словам, главное — выпутаться из этого дурацкого положения. Поступил сигнал, мы обязаны как-то реагировать на него, так?

— И только поэтому я должен принять на себя какую-то вину? Ну, а если ее нет, этой вины?

— О господи, я и сам знаю, что ее нет, но что-то ведь надо предпринять и покончить с этим! Или тебе хочется, чтобы в дело вмешались следственные органы? Дело-то пустяковое.

— Тогда зачем же его раздувать? Напишите или позвоните в область, что дело пустяковое, никто от него не пострадал, а колхозники и сам колхоз — выиграли. Ты пойми, мы сейчас проводим воду на фермы, в свинарники, труд людей облегчается, сельчане радуются!..

— Знаю, слышал, молодец! — уже раздражаясь, сказал Габриелян. — Но как-то ведь надо ответить на эти бумажки! — Он щелкнул ногтями по статье. — Не ответишь, они, чего доброго, пропечатают в газете, да еще нас притянут, тогда уже совсем не расхлебаешь! Ну как, согласен?

— Нет.

— Да ты войди в мое положение, дурень, я тоже человек! Тебе ведь ничего не стоит сказать два слова: «Виноват, мол, пошел на это не из личной корысти, а ради интересов колхоза, прошу, мол, на первый раз извинить…»

Он смотрел на Арташеса с надеждой, чуть ли не с мольбой.

— Ну?

Арташес молчал, уставившись взглядом в носок своего правого ботинка. «Как все упростилось бы, — думал он, — если бы наши слова выражали бы нашу мысль настолько точно, что ее невозможно было бы истолковать иначе, как она есть на самом деле; если бы наши поступки явились бы точным отражением наших побуждений и если бы они были единственно возможным и неизбежным следствием данной причины».

— Ну? — повторил Габриелян.

— Нет. Не могу. И не хочу.

Габриелян посмотрел на него с сожалением: «А ведь он прав». Вслух, однако, сказал:

— Очень жаль, Арташес. Мне хотелось помочь тебе.

Арташес поднялся.

— Будем считать, что разговор окончен. До свидания, товарищ Габриелян.

— Пока есть время, ты подумай хорошенько.

— Я уже подумал, — ответил Арташес.

Когда дверь за ним закрылась, Габриелян снова подумал: «А ведь он прав, черт возьми». Однако жест, который он при этом сделал, никак не вязался с его словами: он недовольно покачал головой, потом притянул рукопись к себе и сказал уже вслух, глядя на подпись под статьей: «Какая же ты все-таки свинья!»