Сафьяновая шкатулка

Прикинув на глазок, мальчик избрал первый. Оторвав руки от перил, он постоял немного, как бы проверяя, насколько можно довериться обретенному равновесию. Решив, что довериться все же можно, он сделал шаг и тут же остановился, удивленно открыв рот.

Еще недавно ноги казались пудовыми, и передвинуть их на постели стоило неимоверных усилий. Эта чугунная тяжесть в ногах, казалось, навсегда врезалась в память. А тут нога вдруг пошла легко, без ожидаемых усилий, как бы сама собой. Эта легкость поначалу даже испугала мальчика своей непривычностью и тем, что вынуждала его сразу же, не сходя с места, переключиться на эту необычность и освоиться с нею.

Он сделал еще один шаг, не столько затем, чтобы продвинуться немного вперед, а скорее затем, чтобы заново почувствовать эту необыкновенную легкость в ногах и во всем теле, которая, несмотря на пугающую непривычность, доставляла ему острую, насквозь пронизывающую радость.

Еще три шага — и вот распахнутая настежь дверь в комнату. Но тут он наткнулся на неожиданное препятствие — порог. Он возвышался над полом на целых шесть или семь сантиметров! Мальчик растерянно остановился, ухватившись за край дверного проема: надо было обладать отчаянной решимостью, чтобы перешагнуть через такое препятствие… Он уже хотел окликнуть мать, но в этот момент чьи-то руки приподняли его, перенесли через порог и бережно опустили на пол. Мальчик обернулся назад и увидел, что веранда полна народу. Видимо, они с самого начала наблюдали за его попытками самостоятельно идти и поняли, что он хочет преподнести матери сюрприз. Мальчик на всякий случай приложил палец к губам, те понимающе закивали. У всех был заговорщицкий вид. Они остались на веранде, а мальчик, передохнув, зашагал дальше, хватаясь за спинки коек не столько потому, что устал, сколько будучи не в силах преодолеть искушение опереться на что-нибудь твердое.

Мать спала на последней койке, уютно свернувшись калачиком и накрывшись одеялом, и сейчас казалась такой маленькой и беспомощной и так сладко спала, что разбудить ее не поднималась рука. Но мальчик устал, и ноги его дрожали от слабости. К тому же курортники, подталкивая друг друга, просовывали головы в дверной проем в нетерпеливом ожидании увидеть финал многомесячной эпопеи хождения по мукам этой безмятежно спящей сейчас женщины.

— Мама, — позвал мальчик.

Нора открыла глаза, бессмысленно посмотрела на него, затем вздохнула и спокойно повернулась на другой бок.

Мальчик растерянно поглядел на толпившихся в дверях курортников. Они жестами подбадривали его.

— Мама…

Как будто невидимая стальная пружина, развернувшись, с силой вытолкнула женщину с койки.

— Мальчик мой!.. — Она порывисто прижала к себе сына, да так и оцепенела, закрыв глаза. — Наконец-то…

Какая-то женщина всхлипнула, кто-то из мужчин пробормотал:

— Черт знает что… Кхм…

— Врача позовите, зовите Кадымова!

Весть о происшедшем распространилась по курорту с быстротой телеграфа, люди со всех сторон сбегались в гостиницу, до отказа заполнили комнату и просторную веранду.

Вскоре, запыхавшись, прибежал и доктор Кадымов — рослый, на целую голову выше всех, худощавый и смуглый до черноты, с седеющими волосами. Он с трудом протиснулся сквозь плотную толпу, которой некуда было расступиться. Следом за ним шла его жена.

— Товарищи, — смеясь, увещевал Кадымов, — товарищи, дайте же пройти, я ведь как-никак главврач, черт побери!

Протиснулся наконец к последней койке, на которой сидел мальчик с расплывшимся в счастливой улыбке лицом, и, пряча волнение, потрепал его волосы.

— Ну-ка, пошагай немного, малыш, посмотрю, как ты это делаешь. — Однако, сообразив, что шагать малышу, собственно, негде, повысил голос: — Товарищи, выйдите на веранду, мне надо осмотреть мальчика.

Часть людей вышла из комнаты, а оставшиеся подались назад, освободив проход между рядами коек. Мальчик сделал два шага и, вскрикнув, закачался. Кадымов бросился к нему и подхватил у самого пола, уложил на койку.

— Ничего, все в порядке, ты просто устал. На сегодня хватит. — И, обернувшись к Норе, добавил: — Не разрешайте ему ходить, он может только навредить себе.

И, подумав немного, как бы подводя итог всему, он сказал то, о чем думали все, но молчали:

— Теперь могу признаться: у меня не было никакой надежды на такой исход. Спасибо вам, Нора, вы нам здорово помогли. — И, склонившись, вдруг поцеловал ее руку. Он был немного старомоден, этот доктор Кадымов. Но люди не замечали этого, они улыбались, растроганные тем, что сейчас произошло, и у них, как у всех людей, так или иначе причастных к чужому счастью, были в тот момент чуточку глупые лица.

— Айкараны едут! — завопил кто-то во дворе.

Кадымов засмеялся и встал.

— Ну, мне тут нечего делать, Айкараны приносят с собой слишком много шума, а я человек тихий. — Он направился к двери. — О, даже Гара-киши здесь!

Старик действительно стоял в самом конце комнаты и, прислонившись к стене, молча наблюдал за происходящим.

Однако уйти Кадымов так и не успел: с веранды уже слышались громовые раскаты айкарановского хохота, затем в комнату ввалились и сами братья — впереди старший, за ним — младшие, два близнеца. Шли отряхиваясь: на улице зарядил ливень.

— Ба, ба! Что мнэ сказали, а?! Приветствую, доктор-джан! Что мнэ сэйчас сказали, наш малыш уже начал хадить, да?

Старший подошел к Норе и мальчику и горой навис над ними.

— А ну пакажи, пакажи, пожалуйста, хочу сам, вот этими глазами пасматреть! Пакажи, как ты ходишь!

— Гайк, ему нельзя, он уже устал, — сказал Кадымов.

Тот умоляюще прижал руки к груди:

— Доктор-джан, ты ничего не панимаешь. Можно! Человеку можно все, что он умеет! Харошее, конечно, только харошее. Прашу. Только два шага! Адин! Ну полшага!

Видимо, братья были немного навеселе. Кадымов снова рассмеялся и махнул рукой: ладно уж, все равно от тебя не отделаешься.

Мальчик уже приноравливался, как половчее встать на ноги. Нора хотела было помочь ему, но старший из братьев сделал зверское лицо и зарычал на нее:

— Не тррогай!

Нора поспешно отдернула руку.

— Стаит! — дружно простонали близнецы.

— Пасматри, доктор-джан, стаит! Сам! — вторил им Гайк и неожиданно грохнул: — Урра!

Кругом рассмеялись. Надо сказать, что Айкараны относились к тому счастливому племени людей, которые были уверены, что могут оскорбить человека, если не выразить откровенно и во всю силу свои чувства, поэтому они, пожалуй, немного даже утрировали эти чувства, что, впрочем, нисколько не мешало людям верить в их неподдельность.

— Доктор-джан, — закричал старший, — ты савершил чудо! Дай я пажму твою руку. Ат всэго сэрдца! Ты азербайджанец, я армянин! Да здравствует дружба великих народов! Урра-а!

Кадымов, корчась от душившего его хохота, показал на Нору:

— Ты ей скажи спасибо, ей пожми руку, это все она.

— Я ее пацэлую! Как брат, а? — И, склонившись, звучно чмокнул ее в щеку. Потом обратился к братьям и приказал: — Цэлуйтэ!

Когда обряд целования закончился, старший поднял мальчика на руки.

— В столовую! Доктор, у меня в фургоне спрятан бурдюк с дамашним…

— Ты сошел с ума!

— Нэ сашел! Я в умэ! На всех хватит только по адному стакану. Адин-единственный стакан! Нанимаешь? Землетрясение нэ случится!

— Нельзя, Гайк!

— Тэбя здесь нэт, доктор-джан! Ты нэ видэл, ты нэ слышал, ты нэ знал!

— Ладно, черт с тобой, но не больше одного стакана. И смотрите, вы мне мальчика не замучайте!

— Будэт сидеть на самом пачетном мэсте! — заверил старший. — Как на троне. А мы будэм плясать вакруг нэго. Пашли! Да здравствует советская мэдэцина! Ур-р-ра!

С мальчиком на руках он двинулся к выходу. У двери столовой стоял фургон, курортники, прикрывшись от дождя кто чем мог — пустыми мешками, кусками картона, а то и медными подносами, — сгружали последние ящики с продуктами.

Из раскрытых дверей и окон столовой рвались переливы гармони. Это Паша-даи готовился принимать гостей к ужину.

В сторонке одиноко стоял Гара-киши, придерживая за уздечку своего Араба, и молча исподлобья смотрел на приближающуюся толпу, возглавляемую Айкараном-старшим, несшим на вытянутых руках весело смеющегося мальчика. Ливень усиливался, но старик словно не замечал его.