Сафьяновая шкатулка

— Ну, я уже устала! Ну, Антон же! У меня уже в боку колет! Ой, вот опять!.. Антон, я сейчас умру!

— Не умрешь! — кричал Антон, не выпуская ее руки.

— Ну, мы сядем на другой автобус! Будет же другой! Ой, вот опять! В боку! Ну, выпусти мою руку, она так болит! — Но когда Антон выпускал ее руку, то оказывалось, что это она держит его руку.

— Поднажми, Аня! Совсем мало осталось, мы должны успеть, чтобы еще немного прогуляться. И к тому же ты, наверное, голодная.

— Я умираю с голоду! — хохотала Аня. — Ты тоже умираешь с голоду!

— Верно! Ты умница, Аня!

Они успели на автобус как раз настолько, чтобы повиснуть на подножке: машина была битком набита загорелыми, огнедышащими телами пляжных страстотерпцев. Антон обеими руками ухватился за края дверного проема и подстраховывал Аню, которая преспокойно прислонилась к его груди и время от времени наказывала:

— Смотри не упади!

— Да перестань ты говорить под руку! — рычал на нее Антон.

— Вот будет здорово, если полетим! — прыскала Аня.

— Да имей ты совесть!

— Тр-р-ах! — смеялась Аня.

Так, зайцами, они доехали до Набережного бульвара. Сошли, посмотрели на часы. Половина десятого — самое ребячье время.

— Там, на искусственном островке, неплохая шашлычная, — вспомнил Антон. — Махнем?

— Махнем! — сказала Аня. — Только там сдирают жутко! А ты сегодня весь день пускал мне пыль в глаза: на станцию — на такси, на пляж — на такси…

Антон подозрительно посмотрел на нее:

— Ты это заметила?..

— Конечно! Ты очень даже старался… Я вся таяла от восторга!

— Да ладно тебе… Ну так вот, того, что у меня есть, явно не хватит, — он помахал в воздухе последней трешкой. — Честно говоря, я рассчитывал на пирожки и надеялся, что ты откажешься от шашлыка.

— Ловко! — восхитилась Аня.

— Сколько у тебя?

— Чуть побольше, — рассмеялась Аня и просунула руку куда-то за пазуху, доставая свои наличные.

— И где вы там прячете только… — ворчал Антон, скромно, одним глазом кося на вырез ее платья. — В лифчике, что ли?

— Да перестань же! Как не стыдно!

В шашлычной они сидели недолго — было не до шашлыка, следовало полнее использовать каждую минуту отпущенного им времени. Наспех перекусили, запив бутылкой белого вина, и вышли: стали прикидывать, куда бы еще пойти, но с таким расчетом, чтобы Аня успела на свой автобус. Покататься на катере — мы не коклюшные дети; сидеть за веслами — еще куда ни шло, но лодочная станция уже закрыта. «Чертово колесо», «петля Нестерова»? Куда ни ткнешься — везде развлечения для малолетних! Вот разве что в кино сходить, там показывают чаплинские короткометражки. Последний сеанс начнется хотя и скоро, но шансы на то, что Аня потом успеет на свой автобус…

— Рискнем?

— Рискнем!

Они взяли билеты и снова посмотрели на часы, до начала картины оставалось минут двадцать. Черт, время так и летит! Они пошли по безлюдной аллее — этому загадочному царству влюбленных. Здесь было темно. Или парковое начальство по собственной инициативе проявляло заботу об удобствах влюбленных? Маловероятно. Во все времена влюбленные сами заботились о себе. Антон посмотрел вверх, так и есть: на столбах ни одной лампочки, в гнездах торчат их жалкие осколки. В этом благословенном царстве все поставлено на службу добру и целесообразности, даже мальчишечьи рогатки — они сработали без промаха. Очень умное и упорядоченное царство!

Они выбрали свободную скамейку и сели. Антон молча поглядывал на вспыхивающие в темноте то здесь, то там сигнальные огоньки сигарет; безлюдие аллеи было обманчивым.

— Ты опять замолчал? — тихо сказала Аня.

— Я буду курить, это ничего? — тоже тихо спросил Антон.

— Кури, — сказала Аня. — Ты мне тоже дашь сигарету?

— Нет.

— Зачем?

— Ты некурящая, и я не люблю, когда девушки курят.

Это было верно, но разговор у них все-таки не клеился. Антон удивлялся самому себе. Куда делась его — пусть несколько наигранная — развязность, с которой он еще днем обращался с этой девушкой, в глубине души уверенный, что она должна быть несказанно рада уже тому, что она идет рядом с ним. До чего легко ему было тогда, в такси, положить руку на ее колено и до чего трудно сделать это сейчас, сидя в полутьме аллеи! Откуда эта непонятная робость? Он сейчас не решался даже прикоснуться к ее руке и, что самое удивительное, не боялся даже того, что это было до смешного глупо — вот так сидеть с девушкой в темной аллее и не обнять ее.

Это уже было черт знает на что похоже! Интересно, о чем она сейчас думает? Во всяком случае, у нее есть достаточно оснований смеяться над ним. «Хоть бы помогла мне, что ли!»

— Аня!

— Что?

— Ты о чем сейчас думаешь?

— Ни о чем. Смотрю, как ты куришь.

— Аня, кажется, я вначале вел себя немного по-свински.

Аня прислонилась лбом к его плечу.

— Нет, ты просто не был подготовлен к встрече со мной. И тебе не надо вспоминать об этом. — Она потерлась щекой о его плечо.

— Ты умница, Аня, мне даже боязно с тобой.

— Ты не хочешь меня поцеловать?

— Хочу, я только об этом и думаю! Только не знаю, как это сделать.

Он поцеловал ее в лоб.

— Ну, пойдем, уже пора…

…В конце концов эта боязнь у кого-то из нас должна была пройти. Прошла у нее. Это и понятно: в любом случае терял я, она же только обретала. И она заговорила о встрече. Это значило, что она должна прийти ко мне. Она не понимала всей нелепости происходящего: она должна была прийти не потому, что так хочется ей или мне, а потому, что я не мог прийти к ней. Я говорил ей об этой разнице, но она не понимала меня. Она только смеялась над моими словами:

— Но почему, почему это вас так смущает?

Она не понимала, что это «смущение» пролегало между нами непреодолимой трещиной. Я запретил ей приходить ко мне. Ей казалось, что она знает, почему я это делаю. Она говорила:

— Ведь я и так знаю о вас все, во всех подробностях! По крайней мере, во всех доступных мне подробностях.

В этом и была вся суть: она знала меня лишь во всех доступных ее воображению подробностях. Не больше. А воображение ее сильно уступало моему. Она не знала, что я все время разговаривал не с нею, а с придуманной мною Прекрасной Блондинкой, сидящей на тахте, застланной медвежьей шкурой.

И не понимала, что это слишком сильно и изменить нельзя.

Я знал, что встреча у нас не получится: мне не о чем будет говорить с незнакомой мне брюнеткой, а ей с незнакомым, робким и необщительным человеком. Все это было недоступно ее разуму, привыкшему оперировать четкими, вполне жизненными человеческими нормами. И с каждым днем она становилась все настойчивее в своем стремлении встретиться со мной. И когда она последний раз позвонила ко мне, я сказал ей, что нам пора кончать с этим.

Ей показалось, что она ослышалась.

— Что вы сказали?

Я повторил, сознательно огрубив сказанное словом «мелодрама», чтобы не оставить лазейки никому из нас. Кажется, моя уловка не удалась. Я услышал ее голос, полный укора и мольбы:

— Что вы такое говорите? Глупый вы человек! Ведь это может не повториться ни для вас, ни для меня!

— Для меня оно повторится, я знаю.

— Не надо, умоляю вас! Не делайте этого! Ведь мы не знаем, что мы можем потерять! Быть может, больше, чей нам кажется!.. Мы не знаем этого!..

До конца фильма оставалось еще много, когда Антон локтем тронул Аню и показал на часы. Анна в ужасе схватилась за голову и стала протискиваться к выходу. Антон, посмеиваясь, пошел за нею.

— Опоздали? — спросил он на улице.

— Не знаю, кажется, еще есть немного времени. Придумай же что-нибудь!

— Что же мне придумать?

— Антон, милый, тряхни стариной, еще разок пусти мне пыль в глаза! — вкрадчивым голосом попросила Аня.

— Это можно, это я могу! Эй, такси! — заорал он на всю улицу.

Но когда они прибыли на станцию, оказалось, что последний автобус уехал минут десять назад. Стоял, правда, еще один, пустой, с потушенными огнями, но водитель сонным голосом пробормотал:

— В парк.

— Как это в парк? — возмутился Антон. — Время еще детское.

— Ну, тогда идите еще погуляйте.

Аня отвернулась и пошла к знакомой скамейке.

— Ну, что будем делать? — спросил Антон.

— Не знаю, — ответила она, разглядывая полуосвещенные окна опустевшей станции.

— У тебя здесь нет никаких знакомых?

— Нет.

— И подруг?

— Нет.

Антон поразмыслил немного, почесал затылок и — не оставаться же ей на улице, черт побери! — с отчаянной решимостью ухнул, как в воду кинулся:

— Аня, пойдем к нам!

Аня ошарашенно посмотрела на него.

— Ты в своем уме?

— В своем, Аня! Я еще никогда не был таким умным.

— Но это же неудобно!

— Удобно, Аня, это как раз самое удобное! — чуть не взмолился он. — Ты будешь спать в соседней комнате вместе с моей матерью.

Аня неуверенно поднялась, еще раз посмотрела на погашенные окна станции, сказала отрешенно:

— Ну, пойдем…

Через несколько дней он пришел ко мне, чтобы поделиться своей нежданной радостью. Он сел, запрокинул голову и рассмеялся.

— Послушай, — сказал он, — это же комедия! Ну, чистая комедия! — Он внезапно оборвал свой смех и прибавил: — А может, так и надо, а? Как ты думаешь?

— Не знаю, — сказал я. — Может, так и надо. Во всяком случае, это лучше…

— Ты о чем? — не понял он.

— Да так, вообще.

Мне хотелось спросить его: вспоминает ли он ту красивую незнакомку, встретившуюся ему на станции. Но я не спросил, я знал, что он не вспоминает ее. Она не осталась ни в его памяти, ни в его душе. Живая жизнь вытеснила этот мимолетный образ. Она сильна и она прекрасна этой силой, живым воплощением которой явилась женщина по имени Анна.

У них сейчас двое детей. И когда по воскресеньям они вчетвером выходят из дому, я смотрю на них, и в ушах у меня звучит голос, полный мольбы и укора, голос из-за невидимой стены, созданной моим воображением:_____

— Не делайте этого, умоляю вас! Ведь мы не знаем, что можем потерять! Это не повторится!

Как он сказал?.. Пожалуй, верно: милая, чуточку смешная, чуточку наивная, всегда старая и всегда новая человеческая комедия, в которой, несмотря ни на что, в сущности, все так просто — задвижки, автобусы, рождение, смерть, чуточку моря, любовь, немного солнца, несколько разбитых лампочек в гуще деревьев…

И стоит ли бояться столь простых вещей?..