Сафьяновая шкатулка

— Ты не думай, Анна, это все пройдет, это временно, — сказал он поспешно, не смея поднять глаза на жену. — И с этим человеком ничего не случится. Найдется кто поумней, махнет рукой на эту запись. Ты ешь, ешь, — он пододвинул жене блюдо с рыбой.

Но жена не любила жареной рыбы. Он просто не знал об этом и все уговаривал ее взять, пока она действительно не взяла.

— Но я не знаю, о ком ты говоришь, Алеша, и что, собственно, произошло.

— Ах, да, — спохватился Сомов, вспомнив, что так и не рассказал ей о случившемся.

Он стал рассказывать ей обо всем, что сегодня было: о Лазореве, о начальнике цеха, о приказе, который он подписал. И все время, пока рассказывал, Сомов ловил себя на том, что невольно (хотя и знал, что это нечестно) пытался, придерживаясь возможной (ему казалось, абсолютной) правдивости в рассказе, как-то оправдать — перед собой ли, перед женой — он и сам этого не знал — свой поступок, внушить мысль о том, что он, Сомов, директор завода, просто не мог иначе, не имел права не подписывать этот приказ, в противном случае это можно было бы расценить как либерализм, мягкотелость и бог знает еще как, и что вообще при всем своем желании он не может, не имеет права быть одинаково хорошим для всех (тут он даже весьма кстати ввернул полушутливую фразу, такую: «Практикой доказано, Анна, что хороших начальников не бывает; есть хороший муж, хороший инженер, хороший мастер, наконец, хороший отец семейства, а вот, хе-хе, хороших начальников не бывает — именно в силу того, что они начальники!»).

— Ну, что ты на это скажешь? — спросил Сомов, закончив свой рассказ, который, к его немалому удивлению, получился почему-то очень длинным и многословным…

Не дождавшись ответа жены (она вдруг принялась убирать со стола), Сомов поднялся, прошел в свою комнату.

Дождь за окном все еще лил, по-прежнему бесшумный и вкрадчивый.

Сомов был недоволен собой за то, что затеял этот разговор — никогда с ним такого не было! Но еще больше он был недоволен женой, которая, по всей видимости, не захотела продолжать разговор. Конечно, если бы он настоял, она бы продолжала и уж непременно бы ответила, что да, разумеется, сегодня, как, впрочем, и всегда, он был прав. И кто знает, быть может, прибавила бы при этом, что прав не потому, что прав по существу, а потому, что в его власти было считать себя правым. И, пойдя дальше, вероятно, спросила бы: неужто это маленькое превосходство над другими могло сделать тебя столь проницательным, что тебе уже нет нужды задумываться над вещами, с которыми ты сталкиваешься, и для тебя уже нет непонятных вещей — они понятны тебе настолько, что о каждом из них ты, не задумываясь, можешь с самоуверенным видом сказать откровенную бессмыслицу: «Я ВИЖУ ТЕБЯ НАСКВОЗЬ…»?