Сафьяновая шкатулка

Агаджанян стал перечислять все смертные грехи Арташеса Бабаяна и перечислял их до тех пор, пока Русагет Хачатур не сказал громко:

— Ара, оказывается, этот Арташес настоящий разбойник, а мы даже и не знали!

«Нет, все правда, — подумал Агаджанян, — все, что говорят про этих гарихачцев! И самое лучшее — это сделать вид, будто ты их не слышишь».

— Я продолжаю, товарищи. Ко всему тому, что здесь было уже сказано, мне остается добавить следующее…

Следующим оказалось то, что товарищ Бабаян за последнее время вообще распоясался настолько, что отказывался приезжать в район для соответствующих объяснений в вышестоящих органах. Так случалось несколько раз. В конце концов, руководство не может без конца мириться с этим безобразием! Тем более что, ценя способности и былые заслуги товарища Бабаяна, оно хотело только одного: помочь ему без ненужных осложнений выйти из этой некрасивой истории. Поначалу руководство решило так: никто не застрахован от ошибок, вполне возможно, что товарищ Бабаян тоже ошибся. Но дальнейшее его поведение, скажем прямо, вызывающее поведение, вынудило руководство пересмотреть свое отношение ко всей этой истории… В этом месте своего выступления Агаджанян сделал паузу и многозначительно оглядел ряды гарихачцев, как бы подготавливая их к сообщению, которое он собирается сделать.

— Я, товарищи, уполномочен сообщить вам, что в настоящее время дело товарища Бабаяна находится в прокуратуре, им заинтересовались следственные органы. — Тут он снова сделал многозначительную паузу. — Мы, товарищи, приехали сюда, чтобы от имени районного руководства просить общее собрание вашего колхоза сделать из моих сообщений соответствующие оргвыводы. А именно: может ли товарищ Арташес Бабаян дальше оставаться руководителем Гарихачского колхоза? Руководство считает, что не может…

Последние слова он произнес таким тоном, что у гарихачцев не осталось никаких сомнений в том, что судьба председателя окончательно решена. По их понурым лицам Агаджанян тоже понял, что дело, ради которого он приехал сюда, в основном уже решено, остается пустая формальность — голосование.

— Все понятно, товарищи гарихачцы?

— Все понятно, Арташеса надо снять! — ответили товарищи гарихачцы.

— В таком случае позвольте…

Стали голосовать — кто за снятие, кто против. Оказалось, все против, кроме одного — Авага Саруханяна. Впрочем, он воздержался.

Агаджанян и его коллеги обескураженно переглянулись.

— Товарищи, тут, по-моему, произошла какая-то путаница.

— Какая путаница? — спросили товарищи. — Мы поднимали руки, как нам велено!

— Да нет, вопрос ставился так: кто за то, чтобы Бабаяна снять с работы? Прошу еще раз. Кто за это предложение?

Ни одна рука не поднялась. Агаджанян растерялся.

— Товарищи, я еще раз спрашиваю: вы меня правильно поняли?

— Правильно, — сказали товарищи, — Бабаяна надо снять.

— Так какого же черта… Ладно, ставлю вопрос иначе: кто против того, чтобы Бабаяна сняли?

Все подняли руки.

— Товарищи колхозники, — сказал Агаджанян, — так не годится!

— Что не годится? — спросили товарищи колхозники.

Агаджанян, наконец выходя из терпения, заорал:

— То не годится, черт вас побери, что вы говорите одно, а…

— …а молчим другое! — рассмеялся Юрик и посмотрел на свою благоверную дуреху Лусик.

Дуреха улыбнулась ему и крикнула с места:

— А мы такие! Мы гарихачцы!..

После этого все встали и разбрелись по домам, оставив ошарашенный президиум за столом, поскольку председательствующий не объявил о закрытии общего колхозного собрания. _____

В середине сентября по дороге, ведущей к гарихачским токам, тащилась повозка, запряженная быком и буйволом. Впереди повозки шагал, попыхивая самодельным кизиловым чубуком, возчик Макич. «Ха, техника! — ворчал он после каждой затяжки. — Далеко ей, вашей технике, чтобы, значит, возить такой груз! Это еще заслужить надо!» Но сейчас Макич ругал технику за то, что она чуть не отняла у него право перевозить груз, который он считал едва ли не самым почетным из всех, какие он перевез за последние два десятка лет. Груз этот сейчас покоился в повозке, бережно укрытый соломой, и поначалу предполагалось, что его перевезет на своем грузовике Юрик, сын Макича. Но Макич пригрозил, что, если Юрик, собачий сын, вздумает это сделать, он, Макич, будь он проклят, если не проткнет шилом все четыре колеса его техники. Юрику пришлось уступить, и теперь почетный груз тащился малым ходом по проселочной дороге. Почему Макич считал этот груз столь почетным — он и сам бы не смог толком объяснить. Может, с ним связаны какие-то воспоминания о благословенных днях далекой молодости, а может, потому, что возле токов его с нетерпением ждали гарихачцы и, таким образом, его появление будет окружено ореолом торжественности, которой на старости лет тоже не грех вкусить, — кто знает!

А в это время толпа гарихачцев, человек двадцать, собралась возле последнего, тысяча пятисотого метра водопровода, из которого веселой, сверкающей на солнце струей стекала вода, уходя по канавкам к токам и коровнику. Гарихачцы с интересом наблюдали за приготовлениями к приему почетного груза: вездесущий Беник выравнивал мастерком небольшую квадратную площадочку над самой струей. Площадка была цементная и напоминала основание для монумента.

И вот наконец за плетнем огорода сторожа Мели показался сперва возчик Макич, потом из-за его спины выглянули меланхолические морды быка и буйвола. Повозка подъехала, остановилась посреди толпы.

— Принимай! — торжественно сказал Макич, обращаясь к Бенику.

Гарихачцы окружили повозку, разворошили сено и принялись рассматривать груз с таким неподдельным интересом, словно видели его впервые в жизни. Это был камень с Нерсесова родника.

— Слушай, разве он такой большой? — удивились гарихачцы. — Он же был не такой большой!

— По дороге вырос… — сказал Шаген.

Часа через два общими усилиями гарихачцы водрузили камень на цементном основании. Беник в последний раз провел мастерком по краям площадки, снимая неровности, потом отошел на несколько шагов и издали придирчиво посмотрел, правильно ли стоит камень, нет ли перекоса, стекает ли вода в чашу. Все было правильно, все как надо. Пастух Мушег подошел, хотел отодрать мох с камня, но Шаген прикрикнул:

— Ара, ты что, не в своем уме? Разве такое можно отдирать?

Мушег отдернул руку и смущенно почесал затылок.

— И то верно… — сказал он. — Нельзя…

— Ай, гарихачцы, ради бога, пусть кто-нибудь из вас прочтет, что там написано на камне. Вспомнить хочу! — взмолился Русагет Хачатур.

Беник прочитал громко:

Благословенною водой, о путник,

Ты жажду утоли и лик свой остуди.

И в том найди земную благодать…

— Вах, вах! Какие слова, а! Слушай, наверно, этот сукин сын был святой, не иначе! Простой человек разве нашел бы такие слова? Где там!

— Хорошо, дядя Хачатур? — улыбнулся Беник.

— Джанум, — сказал Хачатур, — ну, когда хорошо, то хорошо! Разве, когда хорошо, язык повернется сказать, что нехорошо? — И добавил по-русски: — Клянусь честью!

А в это время в кабинете Арташеса затрещал телефон. Председатель снял трубку:

— Слушаю.

— Алло! — Рокочущий голос, его нельзя спутать с другими голосами. — Арташес, ты? Привет!

— Привет. Габриелян?

— Он самый. В общем, так, завтра в два часа дня чтобы ты был у Есаяна. Надеюсь, понятно зачем?

— Нет. А зачем?

— Или ты думаешь, с твоим делом уже покончено? Нет, брат, поговорить придется. Понял?

— Не понял. Привет!

ЭТОТ СТРАННЫЙ МЕСЯЦ АПРЕЛЬ