«Где брат твой…»
…Все это произошло в двенадцатом году. А через три года, когда кровавые события в Турции были в самом разгаре, оттуда приехал младший брат Гара-киши — Ясир. Большую часть своей жизни он провел в Турции: он был на службе у одного крупного карабахского купца, торговавшего шерстью и кожей, торговый дом которого имел свои конторы в Турции, Иране и Афганистане. К себе на родину Ясир приезжал раз в два-три года весной и оставался до первых заморозков. У него был дом в селении Дашгала, в сорока верстах от Сеидлара, у подножья Мрав-дага.
Узнав о приезде брата, Гара-киши не стал дожидаться, пока тот сам заедет к нему, оседлал коня, приторочил к седлу большой хурджин с нехитрой, но обильной деревенской снедью и пустился в дорогу.
Их было всего два брата, и они любили друг друга. Ясир не раз уговаривал его переехать в Турцию, зажить с ним одной семьей. Но Гара-киши в ответ лишь качал головой:
— Что мне там делать, в чужой стране?
— Какие же они чужие? — обижался Ясир. — Одной с нами веры, одной крови.
— Насчет крови не знаю — ни отец, ни дед наш не были турками. А земля моя здесь, вот эти горы. Здесь я родился, здесь хочу умереть.
— Черта тебе в этих горах!
Гара-киши пожимал плечами, он не понимал отвращения Ясира к горам.
— Они вскормили меня, Ясир, в кровь мою вошли… Вырви вон то дерево — оно среди камней растет, на скудной почве — и пересади в другую землю, богатую — что с ним будет? Умрет, и все. Так и я.
— Ты просто не умеешь жить, — вздыхал Ясир. — У тебя нет вкуса к жизни.
…Встреча братьев, поначалу обрадовавшая обоих, проложила первую трещину в их отношениях. Гара-киши в тот день уехал от него поздно, было уже темно. Уехал растерянный, потрясенный… В те дни из Турции приходили тяжелые вести о расправе над местным армянским населением, и Гара-киши спросил у брата, что же все-таки там происходит, неужто все, о чем рассказывают, правда?
— Правда, — сказал Ясир, но сказал так, что Гара-киши не заметил в его тоне горечи или сожаления. Это его насторожило.
Он попросил рассказать об этих событиях подробнее. Ясир сперва говорил не очень охотно, но постепенно вошел во вкус. В те дни он был по своим делам в Халебе [9] . Вали [10] города, с которым Ясир был в дружеских отношениях, пригласил его к себе. В его же присутствии он подписал приказ о том, чтобы все армяне, проживающие в Халебе, в трехдневный срок покинули город. Подписав приказ, он дружески подмигнул Ясиру:
«Не хочешь ли посмотреть, как мои заптии [11] будут забавляться? Веселое будет зрелище!»
В знак признательности Ясир приложил руку к сердцу. Он хотел посмотреть, как будут забавляться заптии.
«В таком случае вот тебе записка к господину мутесарифу [12] . Я прошу его прикомандировать тебя к одному из отрядов заптий. Сам заптия-баши будет слушаться тебя!»
Ясир долго рассказывал брату, не упуская ни одной подробности, о сценах избиения армян, о том, как выгоняли людей из родных домов, угоняли за многие версты и вырезали целыми семьями, как измывались над женщинами и молодыми девушками на глазах мужей, матерей и отцов, как грабили нехитрое добро несчастных. Он рассказывал о дорогах, усеянных трупами людей, обманом вывезенных за город, под предлогом переселения. «Гяуры», «враги ислама», «неверные» — все эти слова, на которые упирал Ясир, ничего не значили для Гара-киши: годами и десятилетиями он жил бок о бок с этими «гяурами», «неверными» и ничего дурного от них не видел.
— Что с тобой, Ясир? — не выдержав, спросил Гара-киши.
Ясир нахмурился: он понял, что они с братом разные люди и что это всерьез…
— Наши отцы и наши деды, — произнес Гара-киши медленно и тяжко, словно бы сразу постарев на двадцать лет, — и горе свое и радость делили с армянами, мы с ними были друзьями. А ты осквернил эту дружбу, Это нехорошо, это грех на твоей душе. У меня был друг — его звали Ерем, — ты его знаешь. Три года назад его убили за то, что он укрыл меня в своем доме. Этого я никогда не забуду…
Он с трудом поднялся, надел свою чуху, направился к двери. Уже выходя из дома, он последний раз повернулся к брату и прибавил:
— И ты никогда не заставишь меня забыть это…
Ясир не стал удерживать его.
Однажды ночью в середине осени Гара-киши проснулся, обливаясь холодным потом, — ему послышалось, будто на улице стреляют. Последние дни он жил в тревожном ожидании, что брат выкинет что-нибудь из ряда вон выходящее. Неожиданно постучали — стук был настойчивый, нетерпеливый… Этот стук, вероятно, во сне и показался ему выстрелами.
— Гара-даи! Гара-даи, проснись! Беда!
Голос был молодой и незнакомый.
— Кто там? Что случилось?
— Чтоб дом твой рухнул! Открой же наконец! Говорю тебе, беда! Я из Дашгалы! Ахмед, сын Мамед-аги!
«Что-то с Ясиром случилось! Этого следовало ожидать». Гара-киши вскочил с постели и, как был, в исподнем, ступая босыми ногами по сырому земляному полу, пошел открывать.
Ахмед ввалился в комнату, тяжело и шумно переводя дыхание.
— Всю ночь скакал, боялся опоздать…
— Что случилось, Ахмед, говори же толком. С Ясиром что-нибудь?
— Беда, Гара-даи! Ясир со своими парнями пошел на сарушенцев!
— Как пошел?.. — только и смог произнести Гара-киши.
— Да, сарушенские мужчины уехали в горы, перегнать скот с эйлагов, в селе одни женщины и дети… Он и меня хотел взять с собой, но я сбежал, чтобы предупредить тебя! Скорее, сделай же что-нибудь, а то кровь прольется! Еще не поздно, они поехали по ущелью!
Только сейчас Гара-киши сообразил, что разговаривают они в темноте.
— Хорошо, Ахмед, ты ступай, — сказал он. — И смотри никому ни слова! Ступай.
Ахмед ушел. Гара-киши быстро зажег лампу, оделся. Потом вывел коня из хлева, оседлал. Снова вернулся в дом, снял со стены свою винтовку, проверил, заряжена ли она. Винтовка не была заряжена. Он достал из-под пола горсть патронов, зарядил винтовку, остальные патроны аккуратно завернул в тряпку и сунул в карман. Запер дверь, вскочил на коня и сразу от ворот пустил его вскачь прямиком в Сарушен.
Он надеялся перехватить отряд в ущелье…
Была светлая лунная ночь, черная тень — его и коня — металась от камня к камню, то оказываясь впереди, то сзади, то под ногами жеребца… Только бы успеть!.. Жеребец несся в бешеном галопе, разметав длинную гриву на встречном холодном ветру. Успеть! Успеть, иначе случится большое несчастье, такое, какого не знала эта земля! Только бы успеть!.. Гара-киши, собственно, и не знал, что он будет делать один против вооруженного отряда. Его лишь подхлестывала мысль, что там, в Сарушене, живут его друзья и их семьи сейчас в опасности… Среди ночи, по-разбойничьи, когда мужчины села находятся в горах, — такого не простить даже брату родному.
Жеребец взлетел на пригорок у самой околицы Сарушена, правее, в полуверсте отсюда, чернело ущелье горной реки. Гара-киши прислушался, приставив ладонь к уху: в селе было спокойно, даже лая собак не слышно, лишь монотонный рокот реки. Гара-киши облегченно перевел дух, вытер полой архалука пот с лица. Затем снял из-за спины винтовку, проверил затвор, положил винтовку поперек луки седла и направил коня в сторону ущелья. Шум реки с каждым мгновением становился все сильнее — по этому шуму Гара-киши определял расстояние до нее. Вот и она. Вдоль извилистого берега тянется едва приметная в темноте тропа. Высокий скат ущелья скрывал луну, и река холодно и тяжело мерцала в тусклом отсвете левобережных скал. Гара-киши пустил коня по этой тропинке. На этой узкой тропинке они и должны встретиться. Жеребец пошел шагом: повороты здесь крутые, и за каждым из них можно встретиться с отрядом Ясира.
…Отряд появился неожиданно — за шумом реки не слышно было топота лошадей и людских голосов. Столкнулись нос к носу.
— Постойте! — крикнул Гара-киши.
— Кто там? Что надо?
Гара-киши узнал голос брата. Подъехал ближе. В темноте заметил, как несколько человек направили на него ружья.
— Это я, Ясир. Скажи своим парням, чтоб опустили оружие, такими вещами не шутят, вы ведь не разбойники.
— Гара? Что здесь делаешь в этот час?
— Тебя жду, Ясир.
Ясир выехал вперед.
— В чем дело? О, я вижу, ты и сам вооружен!
— Куда направились? — спросил Гара-киши. — Уж не в Сарушен ли?
— Хотя бы и так! — вызывающе ответил Ясир, догадавшись, что старшему брату известно все.
— Зачем же ночью? Сарушенцев я хорошо знаю, гостей они любят, можно бы и днем приехать…
— Отойди с дороги, брат, не вмешивайся не в свое дело… — предупредил Ясир.
Гара-киши улыбнулся.
— Эти слова три года тому назад сказал Бахши моему другу Ерему. Я тогда прятался у него. Это было в Сарушене. Ступайте назад, ребята, греха на душу не берите. Потом одумаетесь — будет поздно.
Но ему никто не ответил, все скучились на узкой тропинке, слушая перебранку братьев, и не знали, что им делать.
— Возвращайтесь к себе домой. И не слушайте его, — дулом ружья Гара-киши показал на брата. — Сегодня он здесь, а завтра он уедет. Краснеть же перед людьми придется вам. Спросят же вас они: за что вы кровь невинную пролили? И не говорите мне о врагах. В Сарушене их нет. А Ясир — он душу свою продал туркам, забыл землю, на которой родился.
Ясир сделал движение рукой, предупреждающе щелкнул затвор его винтовки. Обернулся к своим, крикнул: «Ступайте вперед, нам с братом надо поговорить. Ждите меня у родника сарушенцев». Отряд отъехал и через минуту скрылся в темноте. Ясир подъехал поближе к брату.
— Отойди с дороги, Гара, небом заклинаю тебя!
Гара-киши направил на Ясира ружье, не отнимая от бедра.
— Если сделаешь хотя бы один шаг, я тебя убью, Ясир.
Ясир вдруг рассмеялся преувеличенно весело.
— Не смеши меня, Гара, ты слишком мягкий человек, чтобы убивать. Ты только пугать умеешь. А я не из пугливых.
Смех его был притворный, но он был по-своему прав: Гара-киши действительно был мягким человеком. Но Ясир не знал одного: именно эта мягкость придавала сейчас ему решимости.
— Смельчаки тоже смертны, — сказал Гара-киши, теперь дуло его ружья смотрело прямо в голову Ясира.
Гара-киши сейчас не чувствовал сколько-нибудь сердечной или кровной привязанности к этому человеку. Его словно выпотрошили, вырвав из него все человеческие чувства. Теперь он поверил, что может убить брата, хотя еще минуту назад он и не помышлял об этом. Гара-киши вдруг ощутил острый пронизывающий страх. Тело его стало липким, к спине пристало белье. Он пошевелил плечами, чтобы отлепить, но это ему не удалось.
