Сафьяновая шкатулка

11

К вечеру дед Саак добрался до мельницы и рассказал сыну о том, какую кашу заварил племянничек.

— Ты видишь, да, Гарегин, что сделал этот сукин сын? Теперь в глаза людям стыдно смотреть.

Гарегин уже несколько недель не появлялся дома и не знал, что там произошло. Сообщение отца подействовало на него, как удар обуха по голове. Гарегин морщил лоб, тер лицо шершавой, как наждачный камень, ладонью так, что казалось, сейчас искры посыплются.

— А я этому змеенышу мясо возил в ивовую рощу, хлеб, сыр, вино! — бормотал он, морщась, как от зубной боли. — Ах ты… Ну ладно, отец, уж теперь-то я знаю, как быть…

Дед Саак насторожился.

— Только глупостей не делай, у тебя жена, дети…

— Я знаю, что я сделаю…

Гарегин сел в угол, где горела лампа, достал бумагу, карандаш и стал писать: «Саргис, сказать по правде, я думал, ты человек, а ты пришел, покушал, попил, нагадил всем и ушел, да? Ты правильно сделал, Саргис, очень даже правильно сделал, мало сказать — правильно сделал, ты вроде как глаз нам выколол и в лицо нам плюнул. Не ты виноват, что так сделал. Это я виноват, Саргис. Зачем я пригрел тебя на груди, чтобы ты потом плюнул мне в лицо? Вот я и говорю, что не ты виноват. Мало мне этого. Если бы ты сделал больше — этого тоже было бы мало. То, что я теперь боюсь людям в глаза смотреть, — этого тоже мало! Мало, мало, мало! Сукин ты сын, парень по имени Саргис!» Написав столько, Гарегин перечитал написанное и, заметив, что, кроме слова «мало», в письме, собственно, ничего больше нет, порвал его и лег спать. А утром чуть свет оставил мельницу на попечение отца, сел на попутную машину и к вечеру был уже в областном центре. Здесь он стал расспрашивать, где находится редакция газеты. Ему показали на трехэтажное здание. Деревянная лестница вела на второй и третий этажи. Гарегин не стал подниматься, он решил дождаться Саргиса на улице. На противоположной стороне улицы лежала груда камней, — видно, что-то собирались строить. Гарегин сел на один камень и стал ждать.

Прошел час, прошло два часа, из трехэтажного здания выходили разные люди, но Саргиса среди них не было. Уже совсем стемнело, когда Гарегин, вконец отчаявшись, вошел в здание. На лестнице ему встретился какой-то молодой парень.

— Братец, ты мне скажи, Саргис Арутян здесь работает или нет? — обратился к нему Гарегин.

— Арутян? Он сегодня не работает, у него творческий день.

Гарегин вышел и медленно побрел по улице к дому, где жил Саргис. На углу дома он столкнулся с ним нос к носу. В темноте они не узнали друг друга.

— Ты что, пьяный, что ли? — спросил Саргис-Сергей.

— Сам ты пьяный, сукин сын! — заорал на него Гарегин. Потом узнал голос, всмотрелся. — Саргис? Ара, это ты?

— Гарегин? Ты что тут делаешь?

— По делу приехал, по важному делу, — сказал Гарегин.

— Ну как там?..

— Где? — сказал Гарегин.

— Ну дома, в селе?

— Дома все хорошо, — сказал Гарегин, — и в селе все хорошо. Вода уже есть, слава богу, ты это знаешь, гарихачцы жить стали по-человечески…

— Далась вам эта вода! — поморщился Саргис-Сергей, словно ему на мозоль наступили. — Как будто других дел нет! Ты где остановился?

— И Арташеса таскают по всяким там разным местам, — сказал Гарегин.

— А что же ты хотел, это уголовное дело.

— Слух идет, будто Арташеса могут снять с председателей, — сказал Гарегин.

— Сам виноват, нечего было на рожон лезть. Ты где, говорю, остановился?

— И под суд могут отдать, — сказал Гарегин.

— Запросто.

— И посадить могут человека, — сказал Гарегин.

— Это как суд посмотрит. А вообще-то могут. Ты где будешь ночевать, Гарегин, я уже третий раз спрашиваю?

— Нигде, я скоро уеду, — сказал Гарегин. — Вот только закончу дела и уеду.

— Но ты голоден, наверно? Пойдем ко мне, покушаешь, отдохнешь, а утром уедешь.

Гарегин смотрел на него так, словно пытался разобраться, что это за существо такое перед ним.

— Ты дашь мне поесть? — сказал Гарегин.

— Ну что за разговор? Как будто мы чужие.

— И хлеба дашь? — сказал Гарегин.

— Слушай, мне кажется, ты и в самом деле пьян…

— И хлеба дашь, я спрашиваю? — сказал Гарегин.

— Ну конечно дам! А кроме хлеба еще кое-что — ну там колбаса, сыр, рыбные консервы есть…

— Хлеб я не буду есть, — сказал Гарегин.

— Почему? Желудок не принимает городской хлеб? — улыбнулся Саргис.

— Хлеб опасная вещь, — сказал Гарегин. — Когда кусок его съешь, он застревает в горле.

— За этим дело не станет, — рассмеялся Саргис, — у меня есть чем промочить горло.

— Он застревает в горле и мешает сказать то, что хочешь сказать.

— Слушай, ты что-то загадками стал разговаривать. Нельзя ли яснее?

— Вот я и говорю, что хлеб опасная вещь, его нельзя брать от человека, которому хочешь сказать что-то. Ты сукин сын, Саргис! — сказал Гарегин.

Саргис оторопело попятился к стене дома, возле которого они стояли.

— Ты что, сдурел?

— Подлец! — заорал Гарегин. — Негодяй!

— Да ты хоть потише, люди могут услышать…

— Сволочь! — еще громче заорал Гарегин и, размахнувшись, ударил родственника по лицу.

— Да за что? — проскулил Саргис, привалившись к стене. — За что бьешь? — повторил он, хотя уже догадывался, за что его бьют.

— Выскочить захотел, собачий сын, да? Талант свой показать, да? А хорошего человека ни за что ни про что загубить, да? А меня, а старого деда своего, а всю семью нашу с грязью смешать, да? — Второй удар тяжелой Гарегиновой руки сбил Саргиса с ног. — Сельчане теперь в лицо нам плюют, ваш, говорят, выкормыш… Мы из-за тебя глаз не можем поднять на людей — это хорошо или плохо?

Дальше удары посыпались на многострадальную голову незадачливого искателя славы так, что он не успевал увернуться.

— Доносы пишешь, да? — приговаривал Гарегин после каждого удара.

— Дикарь неотесанный, олух, дурак! — взвизгивал Саргис, отбиваясь.

— А ты в селе был? Своими глазами видел?

— За критику бьешь, да?

— Я тебе как человеку рассказал, думал, радоваться будешь за гарихачцев…

— За это пять лет дают, дурак деревенский!..

— Люди по-человечески жить стали!..

— Я милицию позову! Милиция!

— Раньше как было? Или ты уже забыл?

— Милиция!

— За полторы версты по воду ходили, чтоб, значит, тебя, дурака, искупать! Ты об этом забыл, да?

— За критику… Работника печати… — скулил Саргис, сидя на узком тротуаре и размазывая слезы по лицу.

— Тьфу на тебя! Пусть хлеб, которым мы тебя кормили, станет отравой для тебя! — сказал напоследок Гарегин и, повернувшись, размашистыми шагами направился к городской автобусной станции: он хотел к утру вернуться на мельницу.

На другой день Саргис не вышел на работу. Он позвонил в редакцию и сказал, что вчера двое каких-то хулиганов… Огромные такие верзилы… Пристали, понимаешь… А на мне новый костюм был и часы в золотом корпусе… Ну, пришлось, так сказать, постоять… хе-хе… постоять за честь мундира… В общем, по-мужски выяснили отношения, как говорится… Нет, милицию как-то неловко было звать, скажут, мол, струсил, на помощь стал звать… Нет, не из нашего города, какие-то незнакомые… Ну, понятно, ушли ни с чем… Но и я получил по первое число… Синяки под глазами и всякое такое… Ты там передай шефу, что я сегодня не смогу выйти, залечиваю свои, так сказать… ха-ха… боевые раны, синяки, значит… Синяки, говорю! Ну пока! Привет нашим!