Сафьяновая шкатулка

Фрид наотрез отказался от ампутации, хотя отлично понимал, чем это грозило ему. Мужество тут было ни при чем: просто он очень устал…

…У ворот дома Коробов резко затормозил. Не стал загонять машину во двор: вдруг понадобится. Захлопнул дверцу, вбежал в комнату Фрида. Лицо Фрида заливал пот, волосы мокрые и беспорядочно падали на лоб. Коробов подошел, с хорошо разыгранным спокойствием в голосе спросил:

— Как дела, Фрид? — Но не мог оторвать напряженного взгляда от губ Фрида: они были искусаны в кровь.

Фрид рукавом сорочки вытер лицо, попытался улыбнуться, но вместо улыбки получилась болезненная гримаса.

— На этот раз, кажется, все… — прохрипел он.

— Не мели вздор, — сказал Коробов. — «Скорую» вызвали?

— Нет. А зачем?

— Идиот… — сказал Коробов. Направился было к телефону, но раздумал. — Дед Акоб, открой ворота и дверцы машины, быстро.

Он подошел к Фриду, закутал его в одеяло и, схватив в охапку, понес на руках в машину.

— Это ни к чему, Алешка…

Вместо ответа Коробов с ходу включил вторую скорость и вырвался из переулка.

— Держись крепко, Фрид… Мы еще с тобой покатаемся на этой колымаге… Ты слышишь меня?

— Слышу. Впереди красный свет.

— Проскочим.

Он проскочил у самого носа какого-то, должно быть междугородного, автобуса, следом раздался свисток милиционера, тревожно просверлив ночную машину.

— Черт, кажется, инспектор нагоняет нас. Смотри назад, Фрид… Фрид, ты меня слышишь?

— Слышу, он нагоняет…

Коробов круто переложил руль влево и поехал по тесной улочке, тут инспектор не мог обогнать его.

— Вот так… Он повис на хвосте, что ли?

— Повис, — улыбнулся Фрид.

— Пусть повисит, а то, наверно, замерз, стоя на улице. Только ни к чему столько свистеть… Ты меня слышишь, Фрид?

— Слышу, Алешка.

— Интересно, сколько людей он разбудил сейчас? Фрид, ты меня слышишь?..

Фрид не отозвался.

— Фрид!..

Он повернулся и посмотрел назад: Фрид полулежал на сиденье, привалившись головой к заднему оконцу, в полумраке машины неестественно отсвечивали острый нос и подбородок.

Коробов снова переложил руль круто влево и остановился у подъезда больницы, возле которого стояла машина «скорой помощи». Тут же рядом остановился милицейский мотоцикл, с него соскочил инспектор и, взбешенный, еще не сообразив, что преступник не станет задерживаться возле больницы, подбежал было к Коробову, который пытался ловчее обхватить потерявшего сознание Фрида.

— Ваши права.

— О правах потом, помоги лучше донести его.

Инспектор посмотрел в окошко и протяжно свистнул.

— Это можно, — сказал он.

Вдвоем они внесли Фрида в приемный покой, положили на кушетку.

— Врача! — заорал Коробов.

— Не кричите, товарищ, я врач, — тихо сказал человек в белой шапочке и в сером халате, накинутом на плечи поверх белого, врачебного.

— Что с ним?

Коробов молча откинул одеяло. Врач посмотрел на ноги Фрида. Они были синие.

— Живо на стол! — приказал он вошедшим санитарам.

Санитары проворно раскрыли носилки, уложили Фрида и унесли. Врач обернулся к Коробову. «Я его помню, когда-то я его лечил. У него, кажется, с войны?» — «С войны». — «Мда». Коробов вспомнил про инспектора, обернулся. Тот смущенно приложил руку к козырьку и сказал: «Прошу прощения…»

Оставшись один, Коробов неожиданно почувствовал, будто какую-то часть его существа одним ударом отсекли и унесли куда-то. Ощущение это было настолько острым и реальным, что он невольно оглядел себя — все ли на месте?

Ему было невыносимо оставаться здесь. Он вышел на улицу. Там на заснеженном асфальте инспектор ГАИ дергал ногой в тщетной попытке завести мотоцикл. Наконец он оставил попытки и закурил сигарету. Коробов подошел к нему.

— Дайте я попробую.

Однако несколько его попыток тоже ни к чему не привели. Коробов не спеша отвинтил свечу, она оказалась залитой маслом. Он зажег спичку и несколько минут подержал конец свечи в пламени. Затем все так же, не спеша, поставил свечу на место, подсоединил трубочки, надавил ногой на стартер. Мотоцикл заработал.

— Вот спасибо, друг! — обрадовался инспектор, перекидывая ногу через сиденье, затем приглушил грохот мотора. — Не считайте меня назойливым, это ваш брат? — Он кивнул в сторону больничного корпуса.

— Нет.

— Товарищ, значит.

— Да.

Инспектор вздохнул, поправил ушанку.

— А вы раньше-то времени не убивайтесь, даст бог…

— Не даст.

Инспектор задумчиво пососал сигарету, посмотрел на окурок, еще раз затянулся и бросил в снег.

— Ну ладно, извините, мне надо ехать. Служба? Желаю удачи, браток, и тебе, и ему.

Коробов кивнул. Когда мотоцикл, мигая красным огоньком, скрылся за углом корпуса, Коробов вернулся в приемный покой, постоял у радиатора, погрел озябшие руки. Посмотрел на часы: начало четвертого. До рассвета еще часа три. Он взглянул на телефонный аппарат, вспомнил, что жена ждет звонка. Набрал номер.

— Алло? — с первого вызова ответила жена, должно быть не отходившая от телефона.

— Марина, я звоню из больницы. Его взяли в операционную.

— Что собираются делать?

— Не знаю. Ты ложись и спи, я приеду не скоро.

В комнату вошла заспанная старушка в белом халате.

— Телефон долго не занимайте, — сказала она.

Коробов попрощался с женой и положил трубку. И только тогда понял, что сказать жене ему, собственно, было нечего, звонил, чтобы как-то убить время: оно тянулось невыносимо медленно.

— Где тут у вас операционная? — спросил он у сердитой старухи.

— На втором этаже в конце коридора. Да тебя туда и не пустят.

— Знаю, — сказал Коробов.

Он сел на кушетку, прижался затылком к холодной стене. На противоположной стене часы четко отстукивали секунды, уходящие в прошлое, в вечность, они уже не вернутся, они летят все дальше, дальше… потом разворачиваются и идут крыло в крыло… а снизу уже бьют зенитки, а рядом хлопают разрывы… а навстречу идет девятка «мессеров».

Коробов вздрогнул, открыл глаза и сразу посмотрел на часы: скоро пять… Быстро встал, поднялся на второй этаж. Длинный коридор. На другом конце коридора плотная приземистая фигура в белом халате. Врач. Тот самый. Он идет медленно, устало… Коробов пошел навстречу, пытаясь на расстоянии что-то прочитать по выражению лица хирурга.

— Как, доктор?

— Поздно. Впрочем, год назад тоже было бы поздно. Я ампутировал ему обе ноги, вот здесь, — он провел ребром ладони по правой ноге чуть ниже паха. — Вся кровеносная система ни к черту. Если выживет, будет чудо.

— Так, понятно. К нему можно?

— Нет, его сейчас возьмут в палату. Идите по своим делам, придете часов в девять. К тому времени он очнется от наркоза…

Ровно в девять Коробов был в больнице. Ему выдали халат и провели в палату.

Фрид лежал на дальней койке у окна. Лицо у него было белое, словно гипсовая маска, лишь глаза казались темнее обычного и неправдоподобно большими.

— Ну как, Фрид? — спросил Коробов, скосив глаза на плоскую омерзительную ровность одеяла на том месте, где должны были быть ноги.

Фрид неопределенно кивнул, попытался улыбнуться, но улыбка не получилась. Коробов пожал его холодную руку.

— Нора знает? — спросил Фрид.

— Нет, я еще не звонил ей, ждал, пока ты очнешься.

— Правильно сделал. А теперь дай-ка твою расческу, моя осталась дома. И иди позвони.

Коробов дал ему расческу и вышел. Телефон стоял в коридоре, на столе дежурной медсестры. Он позвонил Норе на работу, сказал, что Фрид в больнице. «А что с ним?» — встревоженно спросила Нора. Коробов не успел ответить: он внезапно заметил, как по длинному коридору забегали врачи, сестры, санитары.

— Нора, придешь, все узнаешь, мне надо к нему! — Он дал отбой, быстро пошел в палату, где уже метались люди в белых халатах…

…Нора приехала спустя полчаса. Коробов встретил ее на первом этаже.

— Как Фрид? Что с ним? — резко спросила она, по окаменевшему лицу Коробова почувствовав недоброе.

Коробов взял ее за локоть и сказал негромко:

— Понимаешь, Нора, его уже нет. Фрид умер… только что…

Нора непонимающе смотрела на него.

— Кто умер? Фрид?

Коробов не ответил, он продолжал держать ее за локоть. Нора внезапно почувствовала, что ей неудержимо хочется смеяться. У нее даже вырвался тихий смешок. Она затравленно посмотрела вокруг себя, и опять у нее вырвался короткий смешок. И тут же она ощутила, как пальцы Коробова, словно железные тиски, сдавливают ее локоть, все больнее, больнее, больнее.

— Мне больно, — взмолилась она, — мне больно, больно, ах, как больно, Коробов…

Коробов наконец выпустил ее локоть, рукавом пиджака вытер себе лицо. Нора сказала совершенно трезвым голосом:

— Где он сейчас?

— Наверху, — сказал Коробов и направился к лестнице.

Она пошла за ним.

Они поднялись на второй этаж. Вошли в палату. Фрид лежал на той же койке, укрытый с головой белой простыней.

— Вот он, — сказал Коробов.

Нора опустилась на стул у изголовья Фрида. Коробов тихо вышел, оставив ее наедине с любовью, умершей только что, но убитой еще в сорок третьем году под Курском.