Призраки дома на Горького

Окрестности дома

Катя быстро приодела спаниельку в ошейник, сама накинула пальтишко – папка недавно из Парижа привез, красивое, легкое, мышиного цвета, с двумя рядами крупных золотых пуговиц, шинелька, называла его Лидка, – прицепила поводок и, облегченно вздохнув, поскакала вниз по лестнице. Лифтеры тихо возились за занавеской, Катя громко поздоровалась и, не дождавшись ответа, шмыгнула на улицу. Машин у подъезда не было, несколько разноцветных стояло вдалеке, и Бонька помчался к ним, чтобы было где задрать лапу, не присаживаться же посреди двора, как какая-то сучка.

Сам двор красотой не блистал и был неопрятен, как зачастую и любая изнанка красивой вещи. Единственный жилой подъезд, выходящий во двор, номер 4, где жили Крещенские, находился на самом дне глубокого, уходящего вниз от улицы Неждановой дворового колодца, а остальные двери по всему периметру этой скрытой стороны дома прятали черные лестницы других, уличных, подъездов, лестницами этими никто никогда не пользовался. Балконы тоже красотой не отличались, сравнить их с теми богатыми и помпезными, что выходили на саму улицу Горького, было невозможно – обычные, хлюпенькие, с неровными железными прутьями и кое-где проросшими, как зимняя картошка, стебельками деревьев, которые не нашли ничего лучше, как зацепиться за жизнь на высоте второго или третьего этажа в ожидании, когда их вырвут с корнем и выкинут, чтобы остановить дальнейшее разрушение балкона. В общем, смотреть тут особо было не на что. Катя, не дойдя до конца колодца, где с одной стороны красовались гордые гранитные колонны, ведущие на улицу Горького, а с другой – дом, где жил Мейерхольд, свернула налево, в черные покосившиеся ворота, туда, где каким-то чудом сохранился крохотный кусочек старой, скрытой ото всех и припрятанной Москвы. Катя обожала этот внутренний дворик, эту милейшую картинку из прошлого века, несмотря на то что все здесь было уже в остатках – остатки ворот, остатки проездных арок и два подразвалившихся маленьких полутораэтажных домика, где жили когда-то «стеклянные короли», владельцы заводов по производству стекла. «Полутора», потому что нижний этаж уже почти врос в землю, подзарылся, спрятавшись от мира. Это рассказал ей Володя Ревзин, который, помимо старинных и удивительных историй, собирал и разнообразные предметы быта тех давних времен: керосинки, замочки, ключики от самоваров, сами самовары, да и старинные бутылки того самого заводика – изумрудные, с выдавленным на донышке двуглавым орлом, одну такую даже подарил Крещенским.

Хоть официально и звали его Бонифацием, в простонародье он был Бонькой, просто Бонькой

Около этого почти поленовского домика с арочкой с дореволюционных времен остался стоять прислонившийся к нему сарай и старинный огромный тополь, скрывающий своей только что народившейся клейкой листвой древний уголок от чужих глаз. Бонька тоже любил здесь гулять, запахи здесь были густые, насыщенные, невыдуваемые. Он глубоко внюхивался, наслаждаясь древним духом, а потом отфыркивался, сбрасывая его, чтобы полакомиться другим ароматом, который прятался еще глубже. Для него это было как книга с интересными иллюстрациями из прошлой жизни, он словно видел греющихся на солнце кошек, огромные мешки с известняком в углу дворика, приказчиков в вонючих кожаных сапогах, дам, подметающих пыльную дорожку своими подолами и окутанных ароматными терпкими духами. Пахло пыльными, чуть в плесень, застоявшимися запахами, иногда проскальзывало даже что-то лошадиное и крысиное, но все это было уже давнишнее, неживое – Бонька умел это отличать, – просто старый дух, въевшийся в доски и кирпичи, призрачный, увлекательный, манящий. Нынешние запахи – подгоревшего лука и жареной картошки из кухонных форточек, нафталина, ядовито вырывающегося из шкафов, нагретого на солнце дерматина, обтягивающего входную дверь, вывариваемого в ведре постельного белья, перегара, неприятного, очень взрослого духа смеси пива с куревом, влажного хозяйственного мыла, половой тряпки, которую не отмыть, – били по носу и особого удовольствия Боньке не доставляли, но любопытство возбуждали. Он уверенно вел хозяйку по двору, и она рассеянно скользила взглядом по неказистым окнам. Как здесь можно было жить так на виду, комнатами нараспашку, Катя не могла себе представить. Все окошки, уже изрядно потрескавшиеся, с покосившимися маленькими форточками, находились почти у земли, приземистые, полуподвальные, осевшие со временем под пол. Вот и сейчас Катя шла мимо и в который раз рассматривала неказистые внутренности похожих друг на друга комнат первого, почти подземного этажа, просвечивающие за чахлыми тюлевыми занавесочками, – кровати с железными остовами (скрипучие – нет сил!), наивные цветные коврики с лебедями или оленями на стене, фотографии предков в овалах да оранжевые абажуры с беззубой бахромой над столами, закрытыми протертой насквозь клеенкой… Изредка – герань на окнах, но чаще какие-то банки и бутылки, у кого пустые, у кого со старыми мутными засолами. Иногда – книжные полки, а в одной комнатенке – карта Советского Союза во всю стену да красный вымпел. У интеллигентного окна с этой картой Бонька отмечаться и предпочитал.