Призраки дома на Горького

Книжный «Москва»

Как приехали после майских, Катя задумалась о подарке для папы на день рождения, скоро, уже совсем скоро. Шарфы-перчатки, что всегда было хоть и необходимо, отпадали, летом днем с огнем такое не найдешь, а осенью тоже ищи-свищи, хорошего не купишь, а колючую шерсть Роберт страсть как не любил. Качественную ручку, какой-нибудь важный иностранный «Паркер» можно было купить только у спекулянтов, и то за бешеные деньги, которых у Кати в помине не было. Да и спекулянтов у «Интуриста» искать – такое себе удовольствие. Выход был один, да и не выход даже, а мудрое решение – книга! «Книга – лучший подарок!» – этот лозунг преследовал Катю повсюду и таки да, в случае с папой полностью себя оправдывал.

Один из самых важных столичных книжных магазинов с говорящим названием «Москва» находился совсем рядом с домом, почти напротив их арки, но чуть наискосок, за Советской площадью. Место было бойкое, высокоинтеллектуальное и не имеющее ничего общего с тихим оазисом спокойствия и отдохновения. Народ там толпился всегда, независимо от того, что лежало на прилавках – материалы XXV съезда КПСС или «Капитал» Маркса, поскольку всегда существовала надежда на что-то большее. Иногда этого «большего» дожидались, тем более что у многих покупателей, среди которых были в основном читающие научные работники всех возрастов, мастей и званий, заводился блат среди хорошеньких продавщиц книжного в скромных синеньких халатиках. «Большее» – это хорошие редкие книги с малым тиражом, а не то, что обычно думают умудренные опытом люди. Как можно было заполучить только что вышедший, но уже наделавший шуму роман Юрия Трифонова «Дом на набережной»? Только по звонку от продавщицы, которая выпишет талон, по которому надо будет прийти в определенный день, в указанное время и отстоять многочасовую очередь на улице, и только тогда блатная книжка окажется в руках.

У входа в книжный притулился ларек с театральными билетами, удобная штука, надо сказать, Катя здесь часто покупала билеты на всякие балетные конкурсы для Лидки. Она на секунду остановилась, чтобы посмотреть, что идет в театрах. К театру она относилась спокойно, на премьеры с родителями ходить не любила, предпочитала потом, с Лидкой, когда суета уже спадала. Да и театры любила не все, но «Современник» и «Ленком» считала лучшими. Наклонилась к окошечку:

– Добрый день! А в «Современник» на что-нибудь билеты есть?

Тетечка в окошечке была стара, добра и походила на сказительницу, актрису Зуеву, которая широко раскрывала расписные ставни в фильмах-сказках, чтобы начать рассказ. Или его закончить.

– Добрый день, милая! Даже и смотреть не придется, знаю! У них недавно вышел спектакль по Симонову «Из записок Лопатина», премьера была уже, могу поискать билетик на какой-нибудь ближайший спектакль, вроде попадался… Актеры там неплохие играют: Костя Райкин, сын самого, – и она заговорщицки показала глазами наверх, – Марина Неелова, Олег Даль, все молоденькие, крепенькие, о них хорошие отзывы. В роли самого Лопатина – Валентин Гафт, может, видели его в фильме «Здравствуйте, я ваша тетя»?

– Кто ж его не знает, – удивилась Катя, – прекрасный актер!

Билетерша зарылась в ворохе бумаг и тетрадей, где на каждой странице красовались пришпандоренные канцелярской скрепкой разнокалиберные билеты. Она листала и листала, что-то шепча себе под нос, и, полностью углубившись в их изучение и просмотрев три тетради, так ничего подходящего и не нашла.

– Нет, видимо, ошиблась, – разочарованно произнесла она. – Но скоро должны новую порцию завезти, так что обращайтесь.

Катя поблагодарила и зашла в магазин. Справа из отдела политической литературы на нее смотрел огромный портрет Ленина, не таких гигантских размеров, конечно, как тот, что подглядывал к ней в окошко с фасада телеграфа, поменьше и пожиже, но все равно внушительный, во всю магазинную стену. Он как бы, с одной стороны, оберегал эти важные и умные книги, а с другой – зазывал покупателей своей легкой и беспричинной полуулыбкой.

Народу в магазине было, как всегда, порядочно: люди интеллигентные, начитанные, по большей части в очках, а иногда даже в шляпах. В этой культурной толпе всегда извинялись, если наталкивались друг на друга, потом долго раскланиваясь и расшаркиваясь. Катя обогнула высокие напольные кадки с китайскими розами и пошла дальше, в отдел художественной литературы, за которым находился и хороший букинистический, где можно было легко провести полдня, совершенно забыв о времени, затеряться, пошнырять между стеллажами, пообщаться со строгими, почти неприступными продавщицами, которые при ближайшем рассмотрении, а еще точнее, при общении оказывались вполне милыми, знающими, начитанными и даже иногда улыбающимися товарищами. Но в художественном наткнулась на книгу, выставленную на прилавок, и ненадолго задержалась, чтобы полистать ее, – новый альбом «Москва в фотографиях. 1945–1950-е годы», который, конечно же, сразу понравился – крупноформатный, внушительный, любо-дорого посмотреть, а уж подарить – тем более! Но начать все-таки решила с букинистического и поискать, нет ли там чего ценного.

Он, этот отдел антикварной книги, как это ни странно, привлекал ее в первую очередь запахом, и запах этот сильно на нее действовал. Запахи вообще имели над Катей власть, но этот, старо-книжный, особенно. Теплая смесь тяжелых земных ароматов и легкий дым, бумажная застарелая пыль и полевые цветы, когда-то давным-давно положенные между листками, чуть слышное – пусть представляемое – шуршание надушенных пальцев, переворачивающих страницы, и едва уловимая благородная плесень – все это еле заметно чувствовалось и, смешиваясь, привлекало каким-то необъяснимым волшебством. И время среди этих полок со старинными книгами физически останавливалось, замирало, уже абсолютно не замечалось. Катя медленно, как во сне, ходила между тяжелыми шкафами с книгами, иногда касалась каких-то, на ее взгляд, особых, вынимала из шеренги таких же древних томов, рассеянно листала и ставила обратно.

– А у вас есть что-то по истории Москвы? Какие-нибудь старые книги, даже не советские, а антикварные? – спросила Катя у полноватой, но вполне еще ладненькой продавщицы, которая расставляла тома по полкам.

Продавщица смерила ее внимательным взглядом, не то чтоб оценивающим, но таким, слегка изучающим.

– История Москвы… Есть одна, редкая, только вот сдали. Сейчас покажу. – И повела Катю вглубь отдела, туда, где на ее большом рабочем столе лежали уже оформленные и зарегистрированные книжки в ожидании, пока их расставят на правильные места.

– Вот, Пыляев, Михал Иваныч, – сказала она по-свойски, словно автор часто захаживал к ней в магазин и были они накоротке знакомы. – «Старая Москва. История былой жизни первопрестольной столицы». Очень рекомендую, сочно написана. Я сама пару раз прочитала. Редко появляется в магазинах. В основном по спекулянтам. Вам крупно повезло.

Катя открыла богато декорированный, с золотым тиснением, том, произвольно, не с самого начала, и с первых же строк зачиталась: «По словам графа Сегюра: “Она в старости маститой, в параличе, была исполнена жизни: сохранила веселость, пылкое воображение, обширную память; разговор ее был столь же привлекателен, поучителен, как история, хорошо написанная”. О браке отца Румянцева с ней существует следующее предание. Когда заслуги отца Румянцева при дворе Петра Великого стали заметны и последний сделался любимцем царя, то один из вельмож предложил ему руку своей дочери и тысячу душ в приданое. Румянцев, как известно, был бедняк, сын небогатого костромского дворянина. Осчастливленный подобным предложением, Румянцев бросился к ногам царя, испрашивая согласия на брак, от которого зависело все благополучие его жизни. Подняв Румянцева, Петр спросил:

– Видел ли ты невесту и хороша ли она?

– Не видал, – отвечал Румянцев, – но говорят, что она недурна и неглупа.

– Слушай, Румянцев, – продолжает государь, – балу я быть дозволяю, а от сговора удержись. Я сам буду на бале и посмотрю невесту; если она действительно достойна тебя, то не стану препятствовать твоему счастию.

До 10 часов вечера ожидали царя и, полагая, что какое-либо важное дело помешало ему сдержать данное слово, начали танцевать; но вдруг Петр явился в дом невесты своего любимца, увидел ее, стоя в дверях в толпе любопытных зрителей, и, сказав про себя довольно громко: “Ничему не бывать”, уехал. Хозяин и жених были чрезвычайно огорчены этим неприятным событием».

«Ничего себе, как все просто раньше решалось со свадьбой, – подумала Катя. – Захотел – разрешил жениться, не захотел – отказал, если невеста не понравилась, никто и пикнуть поперек батьки не мог, жизнь какая-то нечеловеческая». Но это ладно, зато сама книжка была то что надо – чудесная, богато оформленная, написанная прекрасным старым языком, сочными словечками и – самое главное – конкретно про Москву. Хотя, услышав цену, Катя задумалась… Неподъемно, для нее одной уж точно. Надо будет посоветоваться с Лидкой, а если на двоих не получится разделить цену, тогда уже обратиться к тяжелой артиллерии – к маме.