Призраки дома на Горького

Выпускной

Вылезти наружу, в мир, в люди хотелось и Кате. Школа, рамки, зубрежка, дисциплина уже уходили на задний план, все это вроде как отмирало, и казалось, что именно в конце июня должно будет начаться будущее. Но сначала в это будущее – в институт – надо было попасть. Со школьными экзаменами все было сравнительно просто, за исключением математики. За вступительные Катя тоже особенно не переживала, ведь не зря ж она в течение полугода терпела натиск репетитора из МГИМО, который смотрел на нее сладкими, заболоченными глазками и пользовался любой возможностью, чтобы ее коснуться. Да и своих знаний было достаточно, чай, не самая последняя дура. А пока дело шло к выпускному, единственное, что волновало барышню, – это в чем на него пойти, она все-таки была настоящей барышней. По магазинам шастать было бесполезно, лишняя трата времени, поэтому купили в очередной раз платьишко у спекулянтки – шифоновое, из тончайшего бирюзового облака с разводьями, но размера на три больше. Бабушка, Лидка, его, конечно, перешила, подогнала по фигурке, и Катя за один день (а точнее, ночь – Лидка сшила его за ночь) из советской школьной лягушки в шоколадных тонах превратилась в прекрасную воздушную принцессу, готовую к новой взрослой жизни. Дело было не столько в платье, и Катя это прекрасно понимала, дело было именно в готовности, а платье послужило отмашкой, которую обычно дают перед стартом.

Катя в раздумьях – подыскать что-то на выпускной было совершенно невозможно, сплошная школьная форма. Магазин «Детский мир», 1974 год

Вот он, выпускной 10а класс английской спецшколы № 5 города Москвы, 1974 год

Сам выпускной прошел стремительно. Столько готовились, столько было разговоров, столько денег собирали и собрали-таки, а пролетел – почти не заметили! Школу украсили шариками и остатками бумажных цветов с первомайской демонстрации, получилось скромно, но заботливо. И вот он, вечер, – счастливые прихорошившиеся родители, смущенные школьники, хоть уже и бывшие, радостные и гордые, что все это наконец закончилось, и вот она, жирная точка в виде запыхавшейся директрисы, осилившей целых пять ступенек на сцену. Самым скучным, но и самым нужным был долгий, монотонный ритуал вручения аттестатов, в основном только синих, красный был на удивление всего один. Лидка все с нетерпением ждала, когда дойдут до буквы «К», но все равно каждый раз громко хлопала, когда на сцену вызывали и другие буквы. А когда наконец произнесли фамилию внучки, то вскочила и по старой театральной привычке закричала, яростно хлопая: «Браво! Браво!» – победно оглядываясь вокруг в надежде на поддержку. Алена еле усадила мать, чуть ли не насильно, и сразу вместо успокоительного дала ей глотнуть крещенки из фляжки, которую специально захватила на праздник – вот как знала, что пригодится! Катя лениво и как бы нехотя вернулась на место, повертела в руках свой обычный синий аттестат и сразу сдала его сияющей Лидке, которая выглядела так, словно выпускной сегодня лично у нее. Но знакомый запах лимонной настойки обстановку заметно освежил.

Концерт получился добротный, праздничный, тем более что вела его настоящая дикторша Центрального телевидения Светлана Горбунова. Она торжественно вышла на сцену, подладила под себя микрофон и совершенно по-взрослому, не сюсюкая, а с уважением и достоинством обратилась к школьникам и учителям, которые все как один заулыбались, увидев ее:

– Добрый день, дорогие ребята и товарищи учителя! Я рада приветствовать вас в этот знаменательный день, в этот важный для вас час! Вы выходите сегодня на длинную светлую дорогу, которая открывается перед вами. Эта дорога у каждого своя, но все вместе они приведут к счастливому будущему нашей любимой необъятной родины! – говорила она торжественно, пафосно, но неестественно медленно, словно не была уверена, что быстрая речь может вообще быть понятной людям, которые сидят перед ней. – Мы с моими коллегами-артистами подготовили для вас специальную праздничную программу. Сейчас я хочу пригласить на эту сцену молодого артиста развлекательного жанра Геннадия Вазанова! Встречайте!

Все в зале захлопали, и на сцену вышел невысокий еврейскоглазый парень с модной длинной прической и косой челкой, который долго и с некоторой безысходностью описывал учебу в кулинарном техникуме, а затем картаво и очень правдоподобно изображал попугая, вцепившись корявыми пальцами в красный хулахуп. Все старательно смеялись, особенно директриса. Потом композитор Оскар Фельдман сел к разбитому роялю (завхоз клятвенно заверял, что настройщик был и «пианинка должна звучать») и запел что-то про огромное небо, про ландыши, морщась на каждой ноте и сильно в душе негодуя. Горбунова в своем красивом люрексовом платье все выходила и выходила, объявляя песни, а красавца Захарина вообще со сцены не отпускали, и его сочный голос так и гремел по всей школе.

Катя же сидела с недовольной миной, потому что чуть ли не каждый день имела это музыкальное удовольствие дома. А другие вокруг – нет, другим даже нравилось. Ирка перед концертом заговорщицки подмигнула, что, скорее всего, уйдет пораньше, что, может, сегодня у нее с Гелием все и произойдет. Тем более она в белом платье, «а оно как свадебное, понимаешь?».

– Дура ты, Королева, выпускной у человека один раз в жизни! Перенеси свою дефлорацию на завтра, ты же сама себе хозяйка, никто над тобой не стоит и ничего не требует. Отгуляй праздник! Что за бред, вообще? Мы ж всем классом на кораблике по Москве-реке поедем, а ты потом, дура, жалеть будешь, я уверена!

Ничего не ответила Ирка Королева, только взмахнула широкой юбкой своего белого платья и томно улыбнулась, нервно заморгав левым глазом.

После выпускного Ирка куда-то запропастилась, на звонки совсем не отвечала, дома застать ее было почти невозможно, а когда Кате это удавалось, то разговор почему-то быстро сам собой сворачивался. К Крещенским уже не заскакивала, как раньше, притихла, притаилась, исчезла из поля зрения. Да и самой Кате сейчас было не до чего, экзамены в институт, бессонница, почти круглосуточная подготовка, поездки, сбор документов. В институтскую приемную комиссию надо было предъявить кучу всего: расписку в приеме документов, заявление, аттестат о среднем образовании, рекомендацию партийного органа, производственно-партийную (комсомольскую) школьную характеристику, автобиографию, анкету, шесть фотокарточек, справку о медицинском освидетельствовании (форма 286).

Времени на это понадобилось немерено, Катя уже целиком выдохлась, мало того, что экзамены и зубрежка, еще и бумажки эти надо было свести воедино. Прошла наконец все комиссии, собрала охапку, сунула важные бумаги в папку и пошла сдаваться, вернее, сдавать документы.

Институтский коридор был долгий, как туннель, с пресловутым светом в конце и маячившей вдали одинокой длинной фигурой. Катя подошла, когда фигура скрылась за дверью приемной комиссии, и теперь только она сама и осталась маячить в просвете. Вскоре дверь открылась, и ее обдало ветром – оттуда выскочил высокий щегловатый парень в джинсах и красном свитере, такие обычно появляются как подарок – а вот и я, цветов не надо! Он наступил ей на ногу, чуть не сбив, и с вызовом взглянул на нее, чтобы усилить впечатление – не мешайся, типа, под ногами, Я иду! Но Катя только фыркнула и зашла в кабинет, надеясь там наконец избавиться от документов.

И таки да, прошла! А Ирка на экзамене провалилась, отпраздновав наконец свой провал лишением девственности. Решила, что именно в этот день и надо подсластить пилюлю – пусть не повезло с институтом, зато сбудется давняя девичья мечта, которая затмит собой этот позор на экзаменах. Прямо от института позвонила в слезах своему Гелию и сказала, что выезжает. Потом скупо рассказывала Кате, как все это было ужасно, как неловко, стыдно и больно, и зря она столько об этом мечтала и так готовилась. И что обаяние ее Гелия очень быстро после этого померкло, практически сразу. «Странно, правда», – подняла она на подругу грустные глаза. Ирка выглядела разочарованной, словно книжка, которую ей так долго и активно советовали, оказалась пустой, короткой и пошлой. Она ведь так долго себя убеждала в том, что все должно быть совсем по-другому, и на вопрос, как прошло, ответила довольно сухо:

– Как на карусели. Сначала весело, потом тошнит. Ничего, кроме боли и страха, не почувствовала, ни радости, ни гордости, ни того, что стала женщиной… А так мечтала… Потрепыхался несколько минут во мне своим дурацким отростком, ну прямо как в агонии, сначала я даже решила, что ему нехорошо. Хотя мне и самой было в этот момент отвратно, да еще от него чесноком воняло, а ты знаешь, я чеснок ненавижу. Замерла, старалась не дышать, терпела изо всех сил и все боялась, что эти его пихания надолго, – монотонно говорила она и выглядела при этом как продавщица вялой зелени с рынка, которой этот чеснок приходится продавать. – А он поерзал-поерзал и отвалился, весь из себя такой изможденный и уставший, словно дрова целый час колол. Ничего интересного, должна тебе сказать, полное разочарование, убедилась, что ни фига мне это не надо. Детей пока не рожать, слава богу, а так, по своей воле ни за что на это больше не пойду.

Но через недельку Ирка немного успокоилась, перестала пыхтеть и пошла устраиваться на вечерний.