Призраки дома на Горького

Тот самый звонок

И вот, когда до прилета Алены с Робертом оставалось всего два дня, раздался тот самый звонок.

Катя с Дементием ушли поутру в институт, им обоим надо было рано, к первой паре. Холод на февральских улицах стоял зверский, ветер выл уже который день, превращая, в общем-то, не самый сильный мороз в леденящий душу и тело пронизывающий колотун. Люди закрывали лица, чтобы не обморозиться, а если вовремя, то есть практически сразу, сделать это не успевали, то обветривались и мгновенно краснели. Дойти от дома номер 9 до метро вниз по улице Горького, не продрогнув до самых костей, хотя чего там идти, – было почти невозможно. Лидка сначала дождалась, пока внизу хлопнет дверь лифта и выпустит детей на улицу, а после с любовью и ужасом следила за ними из окна, сначала из кухни, как они идут, воробушки нахохлившиеся, торопясь и поскальзываясь и еще сильнее от этого прижавшись друг к другу, а потом перешла, почти перебежала в гостиную, заняв свой любимый наблюдательный пункт там, где обзор был еще шире и удобнее, – в выступающем эркере. Дементий крепко держал Катю под руку, и они почти бежали эти пять минут, щурясь от колкого мелкого снега и захлебываясь ветром. Прежде чем скрыться за зданием Почтамта, Катя посмотрела на окна, отыскала бабушку и ласково сделала ручкой. Такой уж у Крещенских был ритуал – всегда родных провожать, пока не скроются из виду, не исчезнут с глаз, за горизонт не уйдут или на машине не умчатся, цепляться взглядом за любимый силуэт до последней возможности, а как иначе? А уж если кто отправлялся на поезде, так надо было еще дождаться последнего вагона и посмотреть ему «под хвост», вроде как пожелать счастливого пути. На удачу. И это не было как-то навязано или специально кем-то оговорено в каком-то семейном своде правил, нет, все было намного проще, эта привычка выросла из любви, из особых Крещенских отношений, из потребности вечно быть вместе, рядом и из-за невозможности расстаться.

Лидка еще какое-то время постояла у окна. Все краски зимой куда-то исчезли, оставив только две – белую и черную. Все равно красиво, подумала она. Маленькие фигурки черных прохожих шли, клонясь и сопротивляясь ветру, черные машины медленно ползли по заиндевевшей дороге, выпуская из зада белый дым. Троллейбусы еле-еле тянули, нехотя доползая до остановки и высаживая в февраль съежившихся пассажиров в тяжелых черных пальто. Каждый из них выдыхал по легкому облачку белого пара, и этот обновляющийся парок струился над их черными меховыми, скорее всего ондатровыми, шапками. Вся Москва тоже дымила, пар поднимался отовсюду и подзакрывал Лидке панораму. За запертой дверью кабинета что-то глухо ухнуло и с шумом закрылась форточка, хотя ее всегда держала бечевка. Но Лидка и глазом не моргнула, привыкла ко всем этим выкрутасам. Она быстро задернула легкую тюлевую занавеску и пошла смотреть, не проснулась ли Лиска.

День шел вяло, Нюрка пришла и, не раздеваясь, одела Лиску, повела гулять, а заодно и в магазин, надо было добыть продуктов к приезду Алены с Робертом. Потом с журналами поднялась Нина Иосифовна, которая обычно ненадолго задерживала их, просматривала сама, чтобы первой быть в курсе, и после беглого ознакомления их снисходительно приносила. У нее был свой список приоритетов. Больше всего любила «Советский экран», «Здоровье» и «Работницу». Эти журналы она успевала пролистать за день. На «Новый мир», «Иностранную литературу» и «Дружбу народов» времени, конечно, не хватало, и она просила у Лидии Яковлевны потом как-нибудь дать их ей почитать. Ведь как приятно блеснуть знаниями перед самим Робертом Крещенским, пока он стоит в ожидании лифта:

– Роберт Иванович, я в восторге от цветаевской «Повести о Сонечке»! Вы читали в последнем «Новом мире»? – Она старалась показаться интересной, начитанной и современной. – Ну конечно же, вы читали! Есть в этой эллегии что-то великое и романтическое! Как отчетливо просматривается прошлое и будущее! И вы помните там прекрасного Павла Антокольского? Его незабвенное:

Я люблю тебя в жаркой постели,
В тот преданьем захватанный миг,
Когда руки сплелись и истлели
В обожанье объятий немых.

Но Роберту обычно удавалось уже уехать далеко ввысь от навязчивой Нины Иосифовны и обожанья объятий немых, так и не произнеся ни слова. Но если лифт долго не приходил… тогда Роберт просто поднимался пешком.

Лидка забрала у лифтерши порцию прочитанных журналов и отдала, вежливо отвечая, парочку других, еще летних, – но кто куда спешил? В летних, по рассказам Принца, было особенно много интересного, ведь он тоже баловался новинками и вычитывал все Робочкины журналы от корки до корки. И у него было право первой ночи на чтение периодики сразу после Алены. Прочитанные детьми и Принцем журналы Лидка потом распределяла по своему усмотрению – сначала они шли Веточке, самой умной, интеллигентной и начитанной, потом Оле, Надька же с Тяпочкой периодику не жаловали, предпочитали книги. Ну а как потрепанные и заляпанные журналы возвращались домой – а вернуть их надо обязательно, с этим в семье было строго, – их убирали до лучших времен на антресоли, где они вылеживались еще какое-то время, пока не накопятся в достаточном количестве. Только потом их отвозили на дачу, в сарай, который давно превратился в подобие библиотеки. Иногда и Лидка читала что-то и, конечно, не абы что, а исключительно по Аллусиной рекомендации, учитывая, что времени на чтение у нее почти не оставалось – разве что по вечерам, если она не падала от усталости, и во время летних отпусков, вот тогда да, она в упоении восполняла все свои пробелы.

Нина Иосифовна хотела было еще о чем-то поговорить, но тут-то и зазвонил телефон. Лидка поспешно попрощалась, хлопнула дверью и заторопилась на кухню. Голос в телефонной трубке был не совсем знакомый, хотя отдаленно и вызывал какие-то ассоциации, но вот какие именно, Лидка поначалу не поняла.

– Здравствуйте, – довольно сухо сказал женский голос. – Это квартира Крещенских?

– Да. – Это начало Лидке уже не понравилось.

– Позовите, пожалуйста, Катерину. Это говорит ее классная руководительница из школы, если помните, меня зовут Наталия Борисовна.

Вот оно что, чуть не присвистнула Лидка, это та самая легендарная химичка, из-за которой девочка моя язву нажила в двенадцать-то лет! Та, которая гнобила и терроризировала ее на протяжении всей этой чертовой школы! О которой ходили слухи, что она при этом еще и сильно набожная – это химичка-то – и тайно носит в своем портфеле иконку Богородицы «Прибавление ума». Прибавление ума, а лучше всего доброты, ей явно бы не помешало! Сколько ночей Катюля из-за нее проплакала! Как же, как же, я тебя, гадюку, помню! Но вслух, конечно, ответила совсем по-другому:

– Рада слышать вас, Наталия Борисовна, я вас помню, несомненно, помню… Катюля сейчас в институте, будет только после пяти, – сказала Лидка холодным голосом и сразу же вспомнила эту въедливую стерву с низким задом и непропорционально маленькой головкой, эту востроносую воблу с кукишем вместо прически и разъехавшимися глазами. Красотой она, бедняжка, не блистала и не блистала вообще ничем, разве что знанием периодической таблицы Менделеева. А еще она всегда щурилась, когда говорила с родителями бедных школьников, и глазки ее превращались совсем уж в щелочки, Лидка вспомнила почему-то именно это ее свойство. Ей довелось пару раз пообщаться с классной, когда Алена с Робочкой были в отъезде, так вот, у той была манера разговаривать так, словно она каждого ученика, независимо от того, отличник он или двоечник, подозревала в чем-то непристойном. Прозвище ей дети и дали соответствующее, под стать их к ней отношению – Натаха-какаха, потом имя Натаха как-то само собой отпало, а она так и осталась ходить Какахой.

– Я, к сожалению, перезвонить позже не смогу, мне надо еще двадцать пять человек предупредить, поэтому сообщаю вам, э-э-э-э… А с кем, кстати, я говорю? – вдруг спохватилась она.

– Это Катина бабушка, Лидия Яковлевна.

– Очень приятно, Лидия Яковлевна, – нагло соврала Наталия Борисовна, – тогда вот эту информацию вам придется передать вашей внучке самостоятельно и лично: похороны Ирины Королевой состоятся послезавтра, в пятницу. В девять утра от школы будет организован автобус, который отвезет всех желающих на прощание на кладбище. Передадите? В эту пятницу, запомнили? Девочки вроде как дружили, Катерина должна об этом событии знать. Хотя хоронить таких людей на кладбище не положено. Понимаете, о чем я? – И, не дав опомниться, быстро попрощалась и моментально повесила трубку.

Лидке понадобилось время, чтобы хоть немного постараться прийти в себя, она даже не вполне еще осознала, что именно произошло. На дворе у какой-то машины громко заорала сигнализация, эти истошные звуки в последнее время стали привычным городским фоном. Похороны? При чем тут наша Ирка и чьи-то похороны? Лидка все никак не отдавала себе отчет в том, что сказала ей сейчас эта бесчувственная тетка. При чем тут Ирка?.. С Иркой вообще никакой связи быть не может. Ну не может быть такое, это точно ошибка… Лидка сидела у телефона с трубкой в руках, все еще не решаясь ее повесить, чтобы вконец не обрубить ту мизерную возможность какой-то ошибки, которая, как ей казалось, могла оставаться, пока этот страшный разговор еще не закончен. Трубка безлико и раздражающе гудела, Лидка нашла в себе силы и положила ее дрожащей рукой на телефон. Потом спохватилась, открыла телефонную книжку и набрала Лену, еще одну Катину школьную подругу, с которой пути хоть давно и разошлись, но на горизонте она все еще иногда маячила.

– Леночка, здравствуй. – Лидка сама не узнала своего голоса, так глухо и безжизненно он зазвучал. Лена же Лидию Яковлевну признала сразу и, не дожидаясь вопросов, рассказала все, что знала сама, выспрашивать не пришлось. Подробностей не было ни у кого в классе, по слухам, Ирка просто пришла к своему молодому человеку на съемную квартиру, а минут через десять, громко распахнув дверь его балкона, бросилась с шестого этажа. Умерла мгновенно, не дождавшись скорой. Родители на этот раз были в городе, приехали, бедные, увидели огороженное милиционерами место, обоим стало плохо. Началось разбирательство. Больше ничего пока не известно. Какой-то ужас, добавила Лена, Ирка не могла так поступить, это совсем было не в ее характере. Все, что угодно, но только не это.

«Наверное, поэтому химичка и сказала, что “таких” не хоронят… Бедная девочка, как же было можно так с собой поступить? С собой, с родителями, с Катюлей, со всеми нами… Какое безмерное несчастье… А как ей шла жизнь! Как она умела прекрасно это делать раньше – жить! И вот на тебе… Наверное, была слишком уж веская причина, ведь от жизни надо получать удовольствие, иначе она теряет всякий смысл. Видимо, смысл жизни в эту минуту был утерян и у нее не хватило сил дождаться следующей…»

Лидка так и осталась сидеть на кухне около самого телефона. Сидела отрешенно, не могла встать, чего-то, видимо, ждала. Чего? Найти в себе силы, чтобы пойти заниматься домашними делами? Сил не было и в помине, ноги словно отказали, ей и пошевельнуться было трудно, застыла как муха в янтаре. Или ждала, что раздастся еще один звонок о том, что все это чудовищная ошибка, что Ирка жива, просто в больнице и в скором времени поправится или что вообще это была совсем не она, а все это сон, страшный сон. Или кто-то посоветует, что ей теперь делать, даст инструкцию по выживанию выживших, тех, кто ее любил, а теперь осиротел.