Призраки дома на Горького

Проводы

На следующее утро после долгих споров и переговоров решили поехать втроем – Лидка, Катя и Дементий. Доводы, что в автобусе не хватит на всех места, силы не возымели – теперь уже Лидка показывала свой характер.

– Меня это совершенно не интересует! Поймаю такси, поеду следом! Катюлю без присмотра не отпущу, это во-первых! За вами обоими нужен глаз да глаз! Да, Дементий, и не надо на меня так смотреть! – Лидка могла быть и жесткой, когда речь шла о жизни и смерти, а тут это была не просто фигура речи. – И потом, я взяла с собой целую аптечку, и это во-вторых. Вдруг кому понадобится? Ирка мне как внучка была, я обязана ее проводить, и это в-третьих. Неужели вы думаете, что я спокойно смогу тут сидеть и ждать? Да я сразу умру, как только за вами закроется дверь!

Ясно было, что против этого аргумента уж точно не попрешь, – поехали втроем.

Старенький обшарпанный автобус с трясущейся выхлопной трубой словно мерз как пес, потрясываясь около школьного двора, но на улице рядом с ним никого не наблюдалось, все сидели внутри – утро было слишком морозным. Катя поскреблась в переднюю дверь, которая, громко скрипнув, открылась, и все втроем поднялись в салон. Людей внутри было немного: девчонок десять из класса, трое парней и две учительницы – химичка и их старенькая учительница начальных классов, Елена Михайловна, милая и добрая. Родителей – никого.

– Ну, здравствуй-здравствуй, Крещенская! Садись! – прозвучал малоприятный голос химички, и Катя вздрогнула, вспомнив это резкое «Садись!», когда не могла с ходу на уроке ответить про какую-нибудь валентность или вспомнить формулу водорода или какого-нибудь гелия… Гелий… Этот Гелий и был причиной Иркиной смерти, Катя ни секунды в этом не сомневалась. Ее передернуло, слезы снова подступили к глазам, но она постаралась взять себя в руки и у нее получилось не расплакаться.

Лидка тепло поздоровалась с одной учительницей, кивнула другой, а Дементий усадил Катю к мерзлому окошку, чтобы ее не укачивало – когда смотришь в окошко, не так тошно, сказал он. Подождали еще минут десять, никто больше не появился, и, тяжело вздохнув, автобус тронулся. Девчонки сначала вяло переговаривались, а потом затихли, кто-то даже заснул. Дорога из Москвы была долгой, скользкой и однообразной, и вот, добравшись до какого-то села с обычным незапоминающимся названием, водитель свернул на заснеженную ухабистую дорогу и вырулил в белоснежное нетронутое поле, в конце которого вразброс, без какого-то определенного порядка торчали одинокие черные кресты. Ни деревца, ни кустика, только кресты. Встревоженные девчонки стали опасливо озираться – долгая дорога и жутковатый вид старого сельского кладбища их по-настоящему напугали, а может, они в жизни такого пока не видели. Да еще в небе с криком метались вороны, дополняя непривычно мрачную и неприглядную картину. Издалека Кате показалось, что это черные могильные кресты, взмывшие в облака, и стало по-настоящему жутко.

Почти никого не было, лишь горстка людей да старенькие «Жигули», непонятно какой дорогой добравшиеся сюда. У людей, стоявших вокруг свежей кучи земли, автобус, закряхтев, остановился, но наружу никто не поспешил. Девчонкам, да и парням тоже, стало по-настоящему страшно. Все смотрели на зловещую яму, которая, как раззявленный рот, чернела посреди белого поля в ожидании, когда проглотит Ирку Королеву, хорошую веселую девчонку, их ровесницу, звонкую и необычную. Метель все поддавала и поддавала снега, припорашивая яму и заметая следы работы двух пьяных мужиков, которым и в яме было совершенно комфортно. Потом один подкинул вверх, на волю грязную лопату, выкарабкался сам и протянул руку напарнику, чтобы помочь выбраться из преисподней.

– Хм, все-таки очень странно, что Королеву хоронят на кладбище, – нашла что сказать Наталья Борисовна, увидев яму. Елена Михайловна укоризненно на нее посмотрела, но та все равно продолжила, сделав вид, что никакого укора не заметила. – Таких в лесу хоронят, отдельно от других. Ну хоть храма рядом нет, и то хорошо, – удовлетворенно произнесла она и по-учительски зыркнула на всех вокруг.

– Ну зачем вы так сейчас? – не выдержала Елена Михайловна. – Не к месту и не ко времени. Думайте что угодно, но вслух хотя бы не произносите, стыдно за вас. Бедная девочка, надо проститься с ней по-человечески.

Хорошо, что Лидка сидела далеко и не слышала выступлений химички, иначе бы обязательно встрянула и задала бы ей, дуре, жару: как можно вообще такое говорить, а тем более на похоронах. Ни сочувствия, ни сострадания… Катя, прислонившись головой к заиндевевшему по краям стеклу, смотрела не мигая на зиявшую черную дыру за окном и не думала вообще ни о чем. Голова была пустая, оглушенная, непривычно тяжелая. Мысли если и были, то вязли, не имея возможности оформиться во что-то разумное. Катя перевела взгляд на скромный узор на стекле, который ничего собой не представлял, просто ровные черточки, почти как на листке из тетрадки по математике, но совсем крохотного масштаба. Издалека этот еле заметный узор и вовсе казался бесформенным пятном, а при ближайшем рассмотрении завораживал своей четкостью и выверенностью линий. Как появился на стекле этот маленький и строгий, без излишеств листок в клеточку? Катя уставилась в эту точку, как вдруг перед ее окном появилось белое, словно замороженное, лицо женщины в приспущенном черном платке. Несколько прядей, вылезших из пучка, били на ветру по ее глазам. Она почти не щурилась и не мигала, глаза словно заледенели. Ирина мама, Катя сразу ее узнала, хоть и редко видела. Она, конечно же, была с ней знакома, несколько раз общалась, разговаривали, но не более того. Их ведь почти никогда не заставали дома, родители все ездили и ездили по командировкам в поисках непонятно чего.

Ирина мама потопталась на месте, потом легонько постучала пальцем по стеклу и позвала Катю наружу. Лидка засуетилась, стала было тоже спускаться, но Катя ее остановила и усадила на место, в тепло. Дементий вышел первым, подал руку жене, и их обоих ветер чуть не сбил с ног. Плотные серые тучи висели низко-низко над этим скорбным полем, кудрявые, кучевые, как небесное стадо овец, они все куда-то торопились, подталкивая друг друга. Не то ветер их подгонял, не то они подгоняли ветер.

Вдали, почти на горизонте, черной точкой показался автобус. Тот самый, который вез Ирку туда, куда никому не по пути. Мама тоже увидела эту точку, еще сильнее побледнела, даже посерела, как облака, закрыла лицо ладонью, и плечи ее задрожали. Потом резко встряхнулась и пошла к Кате, глядя ей прямо в глаза, наверное, чтобы не сбиться с пути, хотя сделать предстояло всего несколько шагов. Но видно было, что может от горя потеряться в себе, остановиться, окаменеть. Раскрыла, как птица, руки, обняла девочку.

– Я знаю, чем ты была для дочки и чем она была для тебя. – Голос ее не дрожал, а казался безжизненным и монотонным, словно утратил все краски. – Ты очень для нее была важна как подруга, даже как сестра, знай это. Я всегда спокойно ее оставляла, понимая, что ты… – Она посмотрела на Дементия, стоящего поодаль, и Лидку, которая все-таки вылезла из автобуса и повисла на молодом зяте или кем он там ей приходился. – Понимая, что вы, – она подчеркнула это «вы», – рядом.

Девчонки с парнями прилипли к окнам автобусика, рассматривая раздавленную горем Иркину мать, которая о чем-то перешептывалась с Катей. Чувства большинства этих совсем еще молодых людей, только что сбросивших с себя обидное название «подросток», были оголены и еще не приспособлены к непредсказуемой взрослой жизни. А учительницы, убеленные сединами, что одна, что другая, глотали, не сдерживаясь, слезы. Они взрослую жизнь уже заканчивали, и опыта у них накопилось предостаточно.

– Она тебя очень любила. – Иркина мама посмотрела на приближающийся автобус, в котором везли гроб ее дочери. – А мы теперь совсем одни… Совсем… Она таким солнышком была, такой лучистой… Песни всегда пела… Она вам пела? – И странно посмотрела на Катю, совершенно ее не видя, и было понятно, что всеобъемлющее горе заполнило всю ее до краев. Мама хотела сказать что-то еще, но запнулась, словно захлебнулась, прикрыв синие обветренные губы рукой. Автобус проехал мимо них прямо к яме. Девчонки заторопились из своего убежища и съежились, выйдя на ветер, а потом инстинктивно сбились гуртом, чтобы сохранить тепло и отогнать страх.

– А самое жуткое, что она не одна ушла… – еле слышно сказала мать. – Ребеночек должен был у нее родиться, так следователь сказал… Она сама, наверное, и не знала еще об этом. Но вот и ребеночка с собой унесла, девочка моя… Да и меня тоже…

Тут она завыла, резко развернулась и бросилась, почти побежала, скользя и падая, к автобусу, из которого вышел Иркин отец, привезший свою дочку в эту холодную белую пустыню, откуда уже пути назад не будет.

Катя зачем-то посмотрела на небо, не опустилось ли оно еще ниже. Облака и правда уплотнились, набрякли и заполнили все вокруг, почти нависнув над мерзлой землей и слившись со снежной взвесью. Ворон тоже заволокло, они кружили где-то там, в вышине, и слышны были только их истошные крики. Мелкие колючие снежинки, почти как стекольная пудра, били Катю по лицу, пытаясь хоть как-то оживить, но нет, услышанное вконец ее оглушило. Ей казалось, что она плавает в киселе, – движения стали тяжелыми и замедленными, мысли вязли. Дементий, почувствовав что-то неладное, слегка встряхнул жену, чтобы вернуть в чувство, а Лида, сощурившись, пристально вглядывалась в лицо внучки, чтобы понять, что происходит, и неустанно читала при этом молитву, ища единственно возможную поддержку сейчас – поддержку свыше.

А понимать и помогать было уже поздно.

Катя теряла ребенка.

Внизу живота неистово заболело, словно ржавым тупым ножом резали то, что в Кате зародилось и почти совсем оформилось, то, вернее, ту крохотку, девочку, которую очень ждали и уже научились любить. Боль была такой сильной, что Катя рухнула на снег.

Все, кроме Дементия и Лидки, стояли спиной и ничего не видели. Из автобуса вынесли гроб, открывать не стали, причина была понятна. Мать обхватила деревянный короб руками и почти легла на него, не в силах отдать. Муж попытался было ее поднять, но она все цеплялась и цеплялась за тяжелую крышку, как за последнюю надежду оставить дочь на этом свете.

Снег под Катей стал кровавым. Пятно росло, окрашивая лед в необычайно красивый красный цвет. Она беспомощно смотрела то на его расползающиеся границы, то на испуганных родных, хлопочущих над ней. Кинжал из ее живота постепенно вынимали, боль стала тупой и разлитой, достигнув поясницы и опоясав ее.

Гроб обвязали толстыми ремнями и стали потихоньку опускать. Осиротевшие мать с отцом стояли держась друг за друга и смотрели на этот физический уход их единственной дочери. Вот она пока еще здесь, пока еще вроде как с ними и можно замедлить этот уход, а через пару мгновений, если ничего так и не сделать, останется только холмик мерзлой земли и все. И навсегда.

Дементий поднял Катю на руки – она оплывала как свеча и ничего уже, словно замороженная, не чувствовала – и побежал к «Жигулям». Лидка, насколько могла быстро, поковыляла за ним по льду. Водитель сообразил все сразу, отказывать, конечно же, не стал, только по-хозяйски подстелил под полумертвую пассажирку стопку газет из багажника и газанул, подхватив по дороге машущую обеими руками бабушку.